Неточные совпадения
— Ты пойми ужас и комизм моего положения, — продолжал он отчаянным шопотом, — что он у меня в
доме, что он ничего неприличного собственно ведь не
сделал, кроме этой развязности и поджимания ног. Он считает это самым хорошим тоном, и потому я должен быть любезен
с ним.
Узнав все новости, Вронский
с помощию лакея оделся в мундир и поехал являться. Явившись, он намерен был съездить к брату, к Бетси и
сделать несколько визитов
с тем, чтоб начать ездить в тот свет, где бы он мог встречать Каренину. Как и всегда в Петербурге, он выехал из
дома с тем, чтобы не возвращаться до поздней ночи.
Матери не нравились в Левине и его странные и резкие суждения, и его неловкость в свете, основанная, как она полагала, на гордости, и его, по ее понятиям, дикая какая-то жизнь в деревне,
с занятиями скотиной и мужиками; не нравилось очень и то, что он, влюбленный в ее дочь, ездил в
дом полтора месяца, чего-то как будто ждал, высматривал, как будто боялся, не велика ли будет честь, если он
сделает предложение, и не понимал, что, ездя в
дом, где девушка невеста, надо было объясниться.
Когда они подъехали к
дому, он высадил ее из кареты и,
сделав усилие над собой,
с привычною учтивостью простился
с ней и произнес те слова, которые ни к чему не обязывали его; он сказал, что завтра сообщит ей свое решение.
С рукой мертвеца в своей руке он сидел полчаса, час, еще час. Он теперь уже вовсе не думал о смерти. Он думал о том, что
делает Кити, кто живет в соседнем нумере, свой ли
дом у доктора. Ему захотелось есть и спать. Он осторожно выпростал руку и ощупал ноги. Ноги были холодны, но больной дышал. Левин опять на цыпочках хотел выйти, но больной опять зашевелился и сказал...
«Да, не надо думать, надо
делать что-нибудь, ехать, главное уехать из этого
дома», сказала она,
с ужасом прислушиваясь к страшному клокотанью, происходившему в ее сердце, и поспешно вышла и села в коляску.
В полтора часа
с небольшим
сделали они восемнадцать верст и увидели деревушку
с двумя
домами.
— Извините меня: я, увидевши издали, как вы вошли в лавку, решился вас побеспокоить. Если вам будет после свободно и по дороге мимо моего
дома, так
сделайте милость, зайдите на малость времени. Мне
с вами нужно будет переговорить.
— Да не позабудьте, Иван Григорьевич, — подхватил Собакевич, — нужно будет свидетелей, хотя по два
с каждой стороны. Пошлите теперь же к прокурору, он человек праздный и, верно, сидит
дома, за него все
делает стряпчий Золотуха, первейший хапуга в мире. Инспектор врачебной управы, он также человек праздный и, верно,
дома, если не поехал куда-нибудь играть в карты, да еще тут много есть, кто поближе, — Трухачевский, Бегушкин, они все даром бременят землю!
В других
домах рассказывалось это несколько иначе: что у Чичикова нет вовсе никакой жены, но что он, как человек тонкий и действующий наверняка, предпринял,
с тем чтобы получить руку дочери, начать дело
с матери и имел
с нею сердечную тайную связь, и что потом
сделал декларацию насчет руки дочери; но мать, испугавшись, чтобы не совершилось преступление, противное религии, и чувствуя в душе угрызение совести, отказала наотрез, и что вот потому Чичиков решился на похищение.
Ужель загадку разрешила?
Ужели слово найдено?
Часы бегут: она забыла,
Что
дома ждут ее давно,
Где собралися два соседа
И где об ней идет беседа.
«Как быть? Татьяна не дитя, —
Старушка молвила кряхтя. —
Ведь Оленька ее моложе.
Пристроить девушку, ей-ей,
Пора; а что мне
делать с ней?
Всем наотрез одно и то же:
Нейду. И все грустит она
Да бродит по лесам одна».
Рыбачьи лодки, повытащенные на берег, образовали на белом песке длинный ряд темных килей, напоминающих хребты громадных рыб. Никто не отваживался заняться промыслом в такую погоду. На единственной улице деревушки редко можно было увидеть человека, покинувшего
дом; холодный вихрь, несшийся
с береговых холмов в пустоту горизонта,
делал открытый воздух суровой пыткой. Все трубы Каперны дымились
с утра до вечера, трепля дым по крутым крышам.
Раскольников шел грустный и озабоченный; он очень хорошо помнил, что вышел из
дому с каким-то намерением, что надо было что-то
сделать и поспешить, но что именно — он позабыл.
Заглянув случайно, одним глазом, в лавочку, он увидел, что там, на стенных часах, уже десять минут восьмого. Надо было и торопиться, и в то же время
сделать крюк: подойти к
дому в обход,
с другой стороны…
Кабанов. Кто ее знает. Говорят,
с Кудряшом
с Ванькой убежала, и того также нигде не найдут. Уж это, Кулигин, надо прямо сказать, что от маменьки; потому стала ее тиранить и на замок запирать. «Не запирайте, говорит, хуже будет!» Вот так и вышло. Что ж мне теперь
делать, скажи ты мне! Научи ты меня, как мне жить теперь!
Дом мне опостылел, людей совестно, за дело возьмусь, руки отваливаются. Вот теперь домой иду; на радость, что ль, иду?
Варвара. Ах ты какой! Да ты слушай! Дрожит вся, точно ее лихорадка бьет; бледная такая, мечется по
дому, точно чего ищет. Глаза, как у помешанной! Давеча утром плакать принялась, так и рыдает. Батюшки мои! что мне
с ней
делать?
— Вот тебе и отец города! —
с восторгом и поучительно вскричал Дронов, потирая руки. — В этом участке таких цен, конечно, нет, — продолжал он. —
Дом стоит гроши, стар, мал, бездоходен. За землю можно получить тысяч двадцать пять, тридцать. Покупатель — есть, продажу можно совершить в неделю. Дело
делать надобно быстро, как из пистолета, — закончил Дронов и, выпив еще стакан вина, спросил: — Ну, как?
Он закрыл глаза, и, утонув в темных ямах, они
сделали лицо его более жутко слепым, чем оно бывает у слепых от рождения. На заросшем травою маленьком дворике игрушечного
дома, кокетливо спрятавшего свои три окна за палисадником, Макарова встретил уродливо высокий, тощий человек
с лицом клоуна,
с метлой в руках. Он бросил метлу, подбежал к носилкам, переломился над ними и смешным голосом заговорил, толкая санитаров, Клима...
Бабушку никто не любил. Клим, видя это, догадался, что он неплохо
сделает, показывая, что только он любит одинокую старуху. Он охотно слушал ее рассказы о таинственном
доме. Но в день своего рождения бабушка повела Клима гулять и в одной из улиц города, в глубине большого двора, указала ему неуклюжее, серое, ветхое здание в пять окон, разделенных тремя колоннами,
с развалившимся крыльцом,
с мезонином в два окна.
— Учите сеять разумное, доброе и
делаете войну, — кричал
с лестницы молодой голос, и откуда-то из глубины
дома через головы людей на лестнице изливалось тягучее скорбное пение, напоминая вой деревенских женщин над умершим.
Красавина. Теперь «
сделай милостью», а давеча так из
дому гнать! Ты теперь весь в моей власти, понимаешь ты это? Что хочу, то
с тобой и
сделаю. Захочу — прощу, захочу — под уголовную подведу. Засудят тебя и зашлют, куда Макар телят не гонял.
Красавина. Да вот тебе первое. Коли не хочешь ты никуда ездить, так у себя
дома сделай: позови баб побольше, вели приготовить отличный обед, чтобы вина побольше разного, хорошего; позови музыку полковую: мы будем пить, а она чтоб играла. Потом все в сад, а музыка чтоб впереди, да так по всем дорожкам маршем; потом опять домой да песни, а там опять маршем. Да так чтобы три дня кряду, а начинать
с утра. А вороты вели запереть, чтобы не ушел никто. Вот тебе и будет весело.
Он поскачет сломя голову в Обломовку, наскоро
сделает все нужные распоряжения, многое забудет, не сумеет, все кое-как, и поскачет обратно, и вдруг узнает, что не надо было скакать — что есть
дом, сад и павильон
с видом, что есть где жить и без его Обломовки…
Шестнадцатилетний Михей, не зная, что
делать с своей латынью, стал в
доме родителей забывать ее, но зато, в ожидании чести присутствовать в земском или уездном суде, присутствовал пока на всех пирушках отца, и в этой-то школе, среди откровенных бесед, до тонкости развился ум молодого человека.
Захару он тоже надоедал собой. Захар, отслужив в молодости лакейскую службу в барском
доме, был произведен в дядьки к Илье Ильичу и
с тех пор начал считать себя только предметом роскоши, аристократическою принадлежностью
дома, назначенною для поддержания полноты и блеска старинной фамилии, а не предметом необходимости. От этого он, одев барчонка утром и раздев его вечером, остальное время ровно ничего не
делал.
— Я не шучу, право так! — сказала она покойно. — Я нарочно забыла
дома браслет, a ma tante просила меня сходить в магазин. Ты ни за что не выдумаешь этого! — прибавила она
с гордостью, как будто дело
сделала.
— Нет, что из дворян
делать мастеровых! — сухо перебил Обломов. — Да и кроме детей, где же вдвоем? Это только так говорится,
с женой вдвоем, а в самом-то деле только женился, тут наползет к тебе каких-то баб в
дом. Загляни в любое семейство: родственницы, не родственницы и не экономки; если не живут, так ходят каждый день кофе пить, обедать… Как же прокормить
с тремя стами душ такой пансион?
Она пополнела; грудь и плечи сияли тем же довольством и полнотой, в глазах светились кротость и только хозяйственная заботливость. К ней воротились то достоинство и спокойствие,
с которыми она прежде властвовала над
домом, среди покорных Анисьи, Акулины и дворника. Она по-прежнему не ходит, а будто плавает, от шкафа к кухне, от кухни к кладовой, и мерно, неторопливо отдает приказания
с полным сознанием того, что
делает.
— Конечно, решаюсь. — Что же еще
сделать можно? Я ему уже сто рублей задатку дала, и он теперь ждет меня в трактире, чай пьет, а я к тебе
с просьбою: у меня еще двести пятьдесят рублей есть, а полутораста нет.
Сделай милость, ссуди мне, — я тебе возвращу. Пусть хоть
дом продадут — все-таки там полтораста рублей еще останется.
— Да, за этим! Чтоб вы не шутили вперед
с страстью, а научили бы, что мне
делать теперь, — вы, учитель!.. А вы подожгли
дом, да и бежать! «Страсть прекрасна, люби, Вера, не стыдись!» Чья это проповедь: отца Василья?
Он познакомился
с ней и потом познакомил
с домом ее бывшего своего сослуживца Аянова, чтобы два раза в неделю
делать партию теткам, а сам, пользуясь этим скудным средством, сближался сколько возможно
с кузиной, урывками вслушивался, вглядывался в нее, не зная, зачем, для чего?
Между тем в
доме у Татьяны Марковны все шло своим порядком. Отужинали и сидели в зале, позевывая. Ватутин рассыпался в вежливостях со всеми, даже
с Полиной Карповной, и
с матерью Викентьева, шаркая ножкой, любезничая и глядя так на каждую женщину, как будто готов был всем ей пожертвовать. Он говорил, что дамам надо стараться
делать «приятности».
Она пошла. Он глядел ей вслед; она неслышными шагами неслась по траве, почти не касаясь ее, только линия плеч и стана,
с каждым шагом ее,
делала волнующееся движение; локти плотно прижаты к талии, голова мелькала между цветов, кустов, наконец, явление мелькнуло еще за решеткою сада и исчезло в дверях старого
дома.
Другая причина — приезд нашего родственника Бориса Павловича Райского. Он живет теперь
с нами и, на беду мою, почти не выходит из
дома, так что я недели две только и
делала, что пряталась от него. Какую бездну ума, разных знаний, блеска талантов и вместе шума, или «жизни», как говорит он, привез он
с собой и всем этим взбудоражил весь
дом, начиная
с нас, то есть бабушки, Марфеньки, меня — и до Марфенькиных птиц! Может быть, это заняло бы и меня прежде, а теперь ты знаешь, как это для меня неловко, несносно…
Любила, чтоб к ней губернатор изредка заехал
с визитом, чтобы приезжее из Петербурга важное или замечательное лицо непременно побывало у ней и вице-губернаторша подошла, а не она к ней, после обедни в церкви поздороваться, чтоб, когда едет по городу, ни один встречный не проехал и не прошел, не поклонясь ей, чтобы купцы засуетились и бросили прочих покупателей, когда она явится в лавку, чтоб никогда никто не сказал о ней дурного слова, чтобы
дома все ее слушались, до того чтоб кучера никогда не курили трубки ночью, особенно на сеновале, и чтоб Тараска не напивался пьян, даже когда они могли бы
делать это так, чтоб она не узнала.
Егорка
делал туалет, умываясь у колодца, в углу двора; он полоскался, сморкался, плевал и уже скалил зубы над Мариной. Яков
с крыльца молился на крест собора, поднимавшийся из-за
домов слободки.
Вера являлась ненадолго, здоровалась
с бабушкой, сестрой, потом уходила в старый
дом, и не слыхать было, что она там
делает. Иногда она вовсе не приходила, а присылала Марину принести ей кофе туда.
Райский молчал, наблюдая Веру, а она старалась казаться в обыкновенном расположении духа,
делала беглые замечания о погоде, о встречавшихся знакомых, о том, что вон этот
дом еще месяц тому назад был серый, запущенный,
с обвалившимися карнизами, а теперь вон как свежо смотрит, когда его оштукатурили и выкрасили в желтый цвет. Упомянула, что к зиме заново отделают залу собрания, что гостиный двор покроют железом, остановилась посмотреть, как ровняют улицу для бульвара.
В
доме было тихо, вот уж и две недели прошли со времени пари
с Марком, а Борис Павлыч не влюблен, не беснуется, не
делает глупостей и в течение дня решительно забывает о Вере, только вечером и утром она является в голове, как по зову.
— Что же
с домом делать? Куда серебро, белье, брильянты, посуду девать? — спросила она, помолчав. — Мужикам, что ли, отдать?
Весь
дом смотрел парадно, только Улита, в это утро глубже, нежели в другие дни, опускалась в свои холодники и подвалы и не успела надеть ничего, что
делало бы ее непохожею на вчерашнюю или завтрашнюю Улиту. Да повара почти
с зарей надели свои белые колпаки и не покладывали рук, готовя завтрак, обед, ужин — и господам, и дворне, и приезжим людям из-за Волги.
И он не спешил сблизиться
с своими петербургскими родными, которые о нем знали тоже по слуху. Но как-то зимой Райский однажды на балу увидел Софью, раза два говорил
с нею и потом уже стал искать знакомства
с ее
домом. Это было всего легче
сделать через отца ее: так Райский и
сделал.
Но это природа! это само по себе не
делает, а только усиливает скуку людям. А вот — что
с людьми сталось, со всем
домом? — спрашивала Марфенька, глядя в недоумении вокруг.
Там то же почти, что и в Чуди: длинные, загороженные каменными, массивными заборами улицы
с густыми, прекрасными деревьями: так что идешь по аллеям. У ворот
домов стоят жители. Они, кажется, немного перестали бояться нас, видя, что мы ничего худого им не
делаем. В городе, при таком большом народонаселении, было живое движение. Много народа толпилось, ходило взад и вперед; носили тяжести, и довольно большие, особенно женщины. У некоторых были дети за спиной или за пазухой.
Я не знаю,
с чем сравнить у нас бамбук, относительно пользы, какую он приносит там, где родится. Каких услуг не оказывает он человеку! чего не
делают из него или им! Разве береза наша может, и то куда не вполне, стать
с ним рядом. Нельзя перечесть, как и где употребляют его. Из него строят заборы, плетни, стены
домов, лодки,
делают множество посуды, разные мелочи, зонтики, вееры, трости и проч.; им бьют по пяткам; наконец его едят в варенье, вроде инбирного, которое
делают из молодых веток.
Материя двух цветов, белая и красная,
с ткаными узорами, но так проста, что в порядочном
доме нельзя и драпри к окну
сделать.
Эта тонкая лесть и вся изящно-роскошная обстановка жизни в
доме генерала
сделали то, что Нехлюдов весь отдался удовольствию красивой обстановки, вкусной пищи и легкости и приятности отношений
с благовоспитанными людьми своего привычного круга, как будто всё то, среди чего он жил в последнее время, был сон, от которого он проснулся к настоящей действительности.
— Так я оставлю en blanc [пробел] что тебе нужно о стриженой, а она уж велит своему мужу. И он
сделает. Ты не думай, что я злая. Они все препротивные, твои protégées, но je ne leur veux pas de mal. [я им зла не желаю.] Бог
с ними! Ну, ступай. А вечером непременно будь
дома. Услышишь Кизеветера. И мы помолимся. И если ты только не будешь противиться, ça vous fera beaucoup de bien. [это тебе принесет большую пользу.] Я ведь знаю, и Элен и вы все очень отстали в этом. Так до свиданья.
Сын же Владимира Васильевича — добродушный, обросший бородой в 15 лет и
с тех пор начавший пить и развратничать, что он продолжал
делать до двадцатилетнего возраста, — был изгнан из
дома за то, что он нигде не кончил курса и, вращаясь в дурном обществе и
делая долги, компрометировал отца.
— А вот сейчас… В нашем
доме является миллионер Привалов; я по необходимости знакомлюсь
с ним и по мере этого знакомства открываю в нем самые удивительные таланты, качества и добродетели. Одним словом, я кончаю тем, что начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Приваловой!» Ведь тысячи девушек
сделали бы на моем месте именно так…