Неточные совпадения
Еще предвижу затрудненья:
Родной земли спасая честь,
Я должен буду, без сомненья,
Письмо Татьяны перевесть.
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала,
И выражалася с трудом
На языке своем родном,
Итак, писала по-французски…
Что
делать! повторяю вновь:
Доныне дамская любовь
Не изъяснялася по-русски,
Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе не привык.
О многих «страшных» минутах я подробно писал в своем путевом
журнале, но почти не упомянул об «опасных»: они не
сделали на меня впечатления, не потревожили нерв — и я забыл их или, как сказал сейчас, прозевал испугаться, оттого, вероятно, прозевал и описать. Упомяну теперь два-три таких случая.
Мне хотелось показать ему, что я очень знаю, что
делаю, что имею свою положительную цель, а потому хочу иметь положительное влияние на
журнал; принявши безусловно все то, что он писал о деньгах, я требовал, во-первых, права помещать статьи свои и не свои, во-вторых, права заведовать всею иностранною частию, рекомендовать редакторов для нее, корреспондентов и проч., требовать для последних плату за помещенные статьи; это может показаться странным, но я могу уверить, что «National» и «Реформа» открыли бы огромные глаза, если б кто-нибудь из иностранцев смел спросить денег за статью.
Мы ему купим остальную часть Капреры, мы ему купим удивительную яхту — он так любит кататься по морю, — а чтобы он не бросил на вздор деньги (под вздором разумеется освобождение Италии), мы
сделаем майорат, мы предоставим ему пользоваться рентой. [Как будто Гарибальди просил денег для себя. Разумеется, он отказался от приданого английской аристократии, данного на таких нелепых условиях, к крайнему огорчению полицейских
журналов, рассчитавших грош в грош, сколько он увезет на Капреру. (Прим. А. И. Герцена.)]
Инициатива
журнала принадлежала Г. Г. Кульману, который вообще много
сделал для русских, особенно для религиозного движения среди русских.
Все взгляды впились в учителя, о котором известно, что вчера он был пьян и что его Доманевич вел под руку до квартиры. Но на красивом лице не было видно ни малейшего смущения. Оно было свежо, глаза блестели, на губах играла тонкая улыбка. Вглядевшись теперь в это лицо, я вдруг почувствовал, что оно вовсе не антипатично, а наоборот — умно и красиво… Но… все-таки вчера он был пьян… Авдиев раскрыл
журнал и стал
делать перекличку.
Вопрос за вопросом, возражение за возражением неслись со скамей к кафедре. Протоиерей исчерпал все тексты и, чувствуя, что они не останавливают потока возражений, прибег к последнему аргументу. Он
сделал суровое лицо, подвинул к себе
журнал, давая понять, что считает беседу конченной, и сказал...
Писарь
сделал вид, что не замечает его, продолжая перелистывать
журнал, а потом быстро поднял глаза и довольно сурово спросил...
— Вот сделай-ка мне одолжение, потрудись выписать Лизе два хорошие
журнала. Она не дитя, чтобы ей побасенки читать.
Во время студенчества они жили на одной квартире, и если этот человек в самом деле полный распорядитель при
журнале, то все для него
сделает.
«Я, на старости лет, пустился в авторство, — писал он, — что
делать: хочется прославиться, взять и тут, — с ума сошел! Вот я и произвел прилагаемую при сем повесть. Просмотрите ее, и если годится, то напечатайте в вашем
журнале, разумеется, за деньги: вы знаете, я даром работать не люблю. Вы удивитесь и не поверите, но я позволяю вам даже подписать мою фамилию, стало быть, не лгу».
— Послушай: ведь ты мне не веришь, нечего и спорить; изберем лучше посредника. Я даже вот что
сделаю, чтоб кончить это между нами однажды навсегда: я назовусь автором этой повести и отошлю ее к моему приятелю, сотруднику
журнала: посмотрим, что он скажет. Ты его знаешь и, вероятно, положишься на его суд. Он человек опытный.
Читайте
журналы, гуляйте, — словом,
делайте что хотите…
Когда я редактировал коннозаводческий «
Журнал спорта», московская цензура тоже меня нередко тревожила и ставила иногда в ужасное положение. Так, в 90-х годах прошлого столетия я как-то напечатал воскресный номер и выпустил его, не дождавшись цензорских гранок.
Сделал я это вполне сознательно, так как был более чем уверен, что ровно никаких противоцензурных погрешностей в номере нет.
В десять ужин, а после ужина уходит в кабинет и до четырех часов стучит на своем «ремингтоне». Летом тот же режим — только больше на воздухе. Любитель цветов, В.М. Лавров копается в саду, потом ходит за грибами, а по ночам
делает переводы на русский язык польских писателей или просматривает материалы для очередного номера
журнала, которые ему привозили из редакции.
Н.И. Пастухов купил «Развлечение»,
сделал его — совсем неожиданно для всех — бесплатным приложением к «Московскому листку» и через год, потратив для этого большие деньги, также неожиданно прекратил этот старейший в Москве юмористический
журнал, в котором полвека его ругали и высмеивали в тексте и карикатурах.
Дня через три вдруг я вижу в этой газете заметку «Средство от холеры» — по цензурным условиям ни о Донской области, ни о корреспонденте «Русских ведомостей» не упоминалось, а было напечатано, что «редактор
журнала „Спорт“ В.А. Гиляровский заболел холерой и вылечился калмыцким средством: на лошади
сделал десять верст галопа по скаковому кругу — и болезнь как рукой сняло».
Я тебе, впрочем, верно опять скоро буду писать, потому что я из лица этой почтенной почтмейстерши задумал
сделать литературный очерк и через тебя пошлю его, чтобы напечатать в самом лучшем
журнале.
Ученые люди собираются в общества (таких обществ много, более 100), собираются на конгрессы (такие были недавно в Париже и Лондоне, теперь будет в Риме), читают речи, обедают, говорят спичи, издают
журналы, посвященные этой цели, и во всех доказывается, что напряжение народов, принужденных содержать миллионы войск, дошло до крайних пределов и что это вооружение противоречит всем целям, свойствам, желаниям всех народов, но что если много исписать бумаги и наговорить слов, то можно согласовать всех людей и
сделать, чтобы у них не было противоположных интересов, и тогда войны не будет.
В таких безрезультатных решениях проходит все утро. Наконец присутственные часы истекают: бумаги и
журналы подписаны и сданы; дело Прохорова разрешается само собою, то есть измором. Но даже в этот вожделенный момент, когда вся природа свидетельствует о наступлении адмиральского часа, чело его не разглаживается. В бывалое время он зашел бы перед обедом на пожарный двор; осмотрел бы рукава, ящики, насосы; при своих глазах велел бы всё зачинить и заклепать. Теперь он думает: «Пускай все это
сделает закон».
— Болеть об нищей братии, а в то же время на каждом шагу
делать подлости, мерзости: лучше первоначально от этого отказаться, а потом уже переходить к высшим подвигам гуманности!» Потом про другой, очень почтенный
журнал, он выражался так: «О-хо-хо-хо, батюшки… какие там слоны сидят!
Когда он вернулся домой, она, уже одетая и причесанная, сидела у окна и с озабоченным лицом пила кофе и перелистывала книжку толстого
журнала, и он подумал, что питье кофе — не такое уж замечательное событие, чтобы из-за него стоило
делать озабоченное лицо, и что напрасно она потратила время на модную прическу, так как нравиться тут некому и не для чего.
Зачем этот смешной господин, когда его приходит навестить кто-нибудь из его редких знакомых (а кончает он тем, что знакомые у него все переводятся), зачем этот смешной человек встречает его так сконфузившись, так изменившись в лице и в таком замешательстве, как будто он только что
сделал в своих четырех стенах преступление, как будто он фабриковал фальшивые бумажки или какие-нибудь стишки для отсылки в
журнал при анонимном письме, в котором обозначается, что настоящий поэт уже умер и что друг его считает священным долгом опубликовать его вирши?
Издатель «Дамского
журнала»
сделал кислую мину и сейчас раскланялся с нами, однако с большими учтивостями.
Поведение Ивана Архиповича показалось Буланину более чем странным. Прежде всего он с треском развернул
журнал, хлопнул по нему ладонью и, выпятив вперед нижнюю челюсть,
сделал на класс страшные глаза. «Точь-в-точь, — подумалось Буланину, — как великан в сапогах-скороходах, прежде чем съесть одного за другим всех мальчиков». Потом он широко расставил локти на кафедре, подпер подбородок ладонями и, запустив ногти в рот, начал нараспев и сквозь зубы...
Эта мысль, положенная в основание всякого обличения, всякой сатиры, служит даже объяснением резкости тогдашних
журналов, удивительной и для настоящего времени, когда наша гласность
сделала такие огромные успехи.
Книга г. Афанасьева, рассматривающая сатирические
журналы того времени, дает нам очень много данных относительно того, что тогда
делала сатира.
В новиковских
журналах несколько раз попадаются жалобы невежественных и диких людей на то, что нет более свободного винокурения, а надо брать вино из «государева кружала», чтобы откупщику прибыток
делать.
Погодин
сделал много добра Гоголю, хлопотал за него горячо всегда и везде, передавал ему много денег (не имея почти никакого состояния и имея на руках большое семейство), содержал его с сестрами и с матерью у себя в доме и по всему этому считал, что он имеет полное право распоряжаться в свою пользу талантом Гоголя и заставлять его писать в издаваемый им
журнал.
Он шагу в жизни не
сделал без пользы для себя и два фортеля в этом случае употреблял: во-первых, постоянно старался представить из себя чиновника высшего образования и возвышенных убеждений и для этого всегда накупал иностранных книг и
журналов и всем обыкновенно рассказывал, что он то, се, третье там читал, — этим, собственно, вначале он обратил на себя внимание графа; а потом стал льстить ему и возводил графа в какие-то боги, и тут же, будто к слову, напевал ему, как он сам целые ночи проводит за работой и как этим расстроил себе грудь и печень; ну, и разжалобит старика: тот ему почти каждый год то крест, то чин, то денежную награду даст, то повысит в должности, и я убежден даже, что он Янсона подшиб, чтобы сесть на его место.
Она выписывала книги и
журналы и читала у себя в комнате. И по ночам читала, лежа в постели. Когда часы в коридоре били два или три и когда уже от чтения начинали болеть виски, она садилась в постели и думала. Что
делать? Куда деваться? Проклятый, назойливый вопрос, на который давно уже готово много ответов и, в сущности, нет ни одного.
В апреле 1835 года Станкевич извещает Неверова: «Надеждин, отъезжая за границу, отдает нам «Телескоп». Постараемся из него
сделать полезный
журнал, хотя для иногородных, — прибавляет он. — По крайней мере будет отпор «Библиотеке» и странным критикам Шевырева. Как он мелочен стал!» (стр. 133).
Я настолько “geistreich” и “frьhreif” (раннего развития), что уже печатаюсь в русских детских
журналах (получаю“Друг детей” и “Родник”), а Ася настолько любвеобильна, что после каждой еды приходит к ней, фрейлейн Паула, “
делать кошечку”, то есть ластиться.
В руках у него была случайно подвернувшаяся книга, — кажись, какой-то
журнал за прежние годы — и Бейгуш что-то читал по ней тихо, почти вполголоса, но выразительно-красивое лицо его было одушевлено каким-то особенным чувством, как будто в этой книге он
сделал неожиданную, но в высшей степени приятную находку.
— Мне нет дела, кто виноват! — произнес Баранов, — я вижу, что m-lle Горская не на месте, и
делаю ей замечание за дурное поведение! — заключил он и, обмакнув перо, написал что-то в классном
журнале.
— Ну, теперь мне все совершенно ясно!.. О да! Удобнее всего, конечно, поместиться в центре вашей альтернативы. Дескать, ни герой, ни подлец. Заполучить тепленькое местечко в надежном учреждении и
делать «посильное дело» — ну там, жертвовать в народную библиотеку старые
журналы… — Сергей поднял на Токарева тяжелый взгляд. — Но неужели вы, Владимир Николаевич, не замечаете, что вы полный банкрот?
Он переживал тогда полосу своего первого отказа от работы беллетриста. Подробности этого разговора я расскажу ниже, когда буду
делать"resume"моей личной жизни (помимо
журнала за тот же период времени). А здесь только упоминаю о чисто фактической стороне моих сношений с тогдашними светилами нашей изящной словесности.
Мне понадобилось
сделать цитату из моей публицистической статьи""День"о молодом поколении", которую я, будучи редактором, напечатал в своем
журнале.
И все, что тогда печаталось по беллетристике получше и похуже, Григоровича, Писемского, Авдеева, Печерского, Хвощинской, М.Михайлова, а затем Щедрина (о первых его"Губернских очерках"я
делал, кажется, доклад в нашем кружке) и начинающих: Николая Успенского, разных обличительных беллетристов — все это буквально поглощалось мною сейчас же, в первые же дни по получении книжек всех тогдашних больших
журналов.
А беллетристика второй половины 50-х годов очень сильно увлекала меня. Тогда именно я знакомился с новыми вещами Толстого, накидываясь в
журналах и на все, что печатал Тургенев. Тогда даже в корпорации"Рутения"я
делал реферат о"Рудине". Такие повести, как"Ася","Первая любовь", а главное,"Дворянское гнездо"и"Накануне", следовали одна за другой и питали во мне все возраставшее чисто литературное направление.
Он еще в 50-х годах
сделал себе имя как беллетрист и печатался в лучших
журналах — в"Современнике"и в"Отечественных записках".
Такая попытка показывает, что я после гимназической моей беллетристики все-таки мечтал о писательстве; но это не отражалось на моей тогдашней литературности. В первую зиму я читал мало, не следил даже за
журналами так, как
делал это в последних двух классах гимназии, не искал между товарищами людей более начитанных, не вел разговоров на чисто литературные темы. Правда, никто вокруг меня и не поощрял меня к этому.
Как я сейчас сказал, в это время меня не было в России. И в Париже (откуда я уехал после смерти Герцена в январе 1870 года) я не мог еще видеть Лаврова. Дальнейшее наше знакомство относится к тем годам Третьей республики, когда Лавров уже занял в Париже как вожак одной из революционных групп видное место после того, как он издавал
журналы и
сделал всем характером своей пропаганды окончательно невозможным возвращение на родину.
Мне было особенно приятно высказаться о ней, что я
сделал вполне бескорыстно, не желая вовсе привлечь ее во что бы то ни стало к
журналу.
Из него наши
журналы сделали знаменитость в конце 50-х годов. У Каткова в"Русском вестнике"была напечатана его псковская эпопея, которая сводилась в сущности к тому, что полицмейстер Гемпель, заподозрив в нем не то бродягу, не то бунтаря, продержал его в"кутузке".
Я послал Михайловскому «Записки врача» при письме, где писал, что охотно поместил бы свои «Записки» в «Русском богатстве», если бы можно было
сделать как-нибудь так, чтобы появление мое в этом
журнале не знаменовало моего как бы отхода от марксизма.
— Вот какая масса у нас
журналов, как много в них интересных статей и рассказов. Как бы хорошо
сделать им систематическую роспись, — чтоб только что понадобилось, сейчас и найдешь.
В эту же ночь в Михайловском замке дежурный гоф-фурьер
сделал в своем
журнале следующую отметку.
Екатерина Романовна Дашкова много
сделала для русской науки, писала оригинальные и переводные статьи и издавала в 1783 году
журнал под названием «Собеседник любителей русского слова».
Но все-таки он спросил
журнал и
сделал, как будто читает его.