Неточные совпадения
Они медленно
двигались по неровному низу луга, где была старая запруда. Некоторых своих Левин узнал. Тут был старик Ермил в очень длинной белой рубахе, согнувшись, махавший косой; тут был молодой малый Васька, бывший
у Левина в кучерах, с размаха бравший каждый ряд. Тут был и Тит, по косьбе дядька Левина, маленький, худенький мужичок.
Он, не сгибаясь, шел передом, как бы играя косой, срезывая свой широкий ряд.
Прежде будет кричать и
двигаться, но как только отрубят голову, тогда
ему не можно будет ни кричать, ни есть, ни пить, оттого что
у него, душечка, уже больше не будет головы».
В суровом молчании, как жрецы,
двигались повара;
их белые колпаки на фоне почерневших стен придавали работе характер торжественного служения; веселые, толстые судомойки
у бочек с водой мыли посуду, звеня фарфором и серебром; мальчики, сгибаясь под тяжестью, вносили корзины, полные рыб, устриц, раков и фруктов.
Василий Иванович засмеялся и сел.
Он очень походил лицом на своего сына, только лоб
у него был ниже и уже, и рот немного шире, и
он беспрестанно
двигался, поводил плечами, точно платье
ему под мышками резало, моргал, покашливал и шевелил пальцами, между тем как сын
его отличался какою-то небрежною неподвижностию.
Он человек среднего роста, грузный,
двигается осторожно и почти каждое движение сопровождает покрякиванием.
У него, должно быть, нездоровое сердце, под добрыми серого цвета глазами набухли мешки. На лысом
его черепе, над ушами, поднимаются, как рога, седые клочья, остатки пышных волос; бороду
он бреет; из-под мягкого носа
его уныло свисают толстые, казацкие усы, под губою — остренький хвостик эспаньолки. К Алексею и Татьяне
он относится с нескрываемой, грустной нежностью.
После двух рюмок золотистой настойки Клим Иванович почувствовал, что
у него отяжелел язык, ноги как будто отнялись, не
двигаются.
Он ушел, и комната налилась тишиной.
У стены, на курительном столике горела свеча, освещая портрет Щедрина в пледе; суровое бородатое лицо сердито морщилось,
двигались брови, да и все, все вещи в комнате бесшумно
двигались, качались. Самгин чувствовал себя так, как будто
он быстро бежит, а в
нем все плещется, как вода в сосуде, — плещется и, толкая изнутри, еще больше раскачивает
его.
Самгин встал
у косяка витрины, глядя направо;
он видел, что монархисты
двигаются быстро, во всю ширину улицы,
они как бы скользят по наклонной плоскости, и в
их движении есть что-то слепое,
они, всей массой, качаются со стороны на сторону, толкают стены домов, заборы, наполняя улицу воем, и вой звучит по-зимнему — зло и скучно.
Самгин видел, как лошади казаков, нестройно, взмахивая головами,
двинулись на толпу, казаки подняли нагайки, но в те же секунды
его приподняло с земли и в свисте, вое, реве закружило, бросило вперед,
он ткнулся лицом в бок лошади, на голову
его упала чья-то шапка, кто-то крякнул в ухо
ему,
его снова завертело, затолкало, и наконец, оглушенный,
он очутился
у памятника Скобелеву; рядом с
ним стоял седой человек, похожий на шкаф, пальто на хорьковом мехе было распахнуто, именно как дверцы шкафа, показывая выпуклый, полосатый живот; сдвинув шапку на затылок, человек ревел басом...
— Очень рад, — сказал третий, рыжеватый, костлявый человечек в толстом пиджаке и стоптанных сапогах. Лицо
у него было неуловимое, украшено реденькой золотистой бородкой, она очень беспокоила
его,
он дергал ее левой рукою, и от этого толстые губы
его растерянно улыбались, остренькие глазки блестели,
двигались мохнатенькие брови. Четвертым гостем Прейса оказался Поярков,
он сидел в углу, за шкафом, туго набитым книгами в переплетах.
Двигался тяжело, осторожно, но все-таки очень шумно шаркал подошвами; ступни
у него были овальные, как блюда для рыбы.
Он легко, к своему удивлению, встал на ноги, пошатываясь, держась за стены, пошел прочь от людей, и
ему казалось, что зеленый, одноэтажный домик в четыре окна все время
двигается пред
ним, преграждая
ему дорогу. Не помня, как
он дошел, Самгин очнулся
у себя в кабинете на диване; пред
ним стоял фельдшер Винокуров, отжимая полотенце в эмалированный таз.
Да,
у Краснова руки были странные,
они все время, непрерывно, по-змеиному гибко
двигались, как будто не имея костей от плеч до пальцев.
Двигались как бы нерешительно, слепо, но пальцы цепко и безошибочно ловили все, что
им нужно было: стакан вина, бисквит, чайную ложку. Движения этих рук значительно усиливали неприятное впечатление рассказа. На слова Юрина Краснов не обратил внимания; покачивая стакан, глядя невидимыми глазами на игру огня в красном вине,
он продолжал все так же вполголоса, с трудом...
Приходили хозяйские дети к
нему:
он поверил сложение и вычитание
у Вани и нашел две ошибки. Маше налиневал тетрадь и написал большие азы, потом слушал, как трещат канарейки, и смотрел в полуотворенную дверь, как мелькали и
двигались локти хозяйки.
Как там отец
его, дед, дети, внучата и гости сидели или лежали в ленивом покое, зная, что есть в доме вечно ходящее около
них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют
их, накормят, напоят, оденут и обуют и спать положат, а при смерти закроют
им глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь с дивана, видел, что
движется что-то живое и проворное в
его пользу и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов в концы вселенной, а суп и жаркое явятся
у него на столе, а белье
его будет чисто и свежо, а паутина снята со стены, и
он не узнает, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего
ему хочется, а
оно будет угадано и принесено
ему под нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми, белыми руками и с голыми локтями.
Но только Обломов ожил, только появилась
у него добрая улыбка, только
он начал смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать к ней в дверь и шутить — она опять пополнела, опять хозяйство ее пошло живо, бодро, весело, с маленьким оригинальным оттенком: бывало, она
движется целый день, как хорошо устроенная машина, стройно, правильно, ходит плавно, говорит ни тихо, ни громко, намелет кофе, наколет сахару, просеет что-нибудь, сядет за шитье, игла
у ней ходит мерно, как часовая стрелка; потом она встанет, не суетясь; там остановится на полдороге в кухню, отворит шкаф, вынет что-нибудь, отнесет — все, как машина.
Он целые дни, лежа
у себя на диване, любовался, как обнаженные локти ее
двигались взад и вперед, вслед за иглой и ниткой.
Он не раз дремал под шипенье продеваемой и треск откушенной нитки, как бывало в Обломовке.
Сам
он не
двигался, только взгляд поворачивался то вправо, то влево, то вниз, смотря по тому, как
двигалась рука. В
нем была деятельная работа: усиленное кровообращение, удвоенное биение пульса и кипение
у сердца — все это действовало так сильно, что
он дышал медленно и тяжело, как дышат перед казнью и в момент высочайшей неги духа.
Райский съездил за Титом Никонычем и привез
его чуть живого.
Он похудел, пожелтел, еле
двигался и, только увидев Татьяну Марковну, всю ее обстановку и себя самого среди этой картины, за столом, с заткнутой за галстук салфеткой, или
у окна на табурете, подле ее кресел, с налитой ею чашкой чаю, — мало-помалу пришел в себя и стал радоваться, как ребенок,
у которого отняли и вдруг опять отдали игрушки.
И точно,
у ней одни мякоти. Она насидела
их у себя в своей комнате, сидя тридцать лет на стуле
у окна, между бутылями с наливкой, не выходя на воздух,
двигаясь тихо, только около барыни да в кладовые. Питалась она одним кофе да чаем, хлебом, картофелем и огурцами, иногда рыбою, даже в мясоед.
Привалов поставил карту — ее убили, вторую — тоже, третью — тоже. Отсчитав шестьсот рублей,
он отошел в сторону. Иван Яковлич только теперь
его заметил и поклонился с какой-то больной улыбкой;
у него на лбу выступали капли крупного пота, но руки продолжали
двигаться так же бесстрастно, точно карты сами собой падали на стол.
С четверть версты
двигались мы таким манером. Ожидание мучительное… Спасаться, защищаться… где уж тут!
Их шестеро, а
у меня хоть бы палка! Повернуть оглоблями назад? но
они тотчас догонят. Вспомнился мне стих Жуковского (там, где
он говорит об убийстве фельдмаршала Каменского...
Снимание шкуры с убитого животного отняло
у нас более часа. Когда мы тронулись в обратный путь, были уже глубокие сумерки. Мы шли долго и наконец увидели огни бивака. Скоро между деревьями можно было различить силуэты людей.
Они двигались и часто заслоняли собой огонь. На биваке собаки встретили нас дружным лаем. Стрелки окружили пантеру, рассматривали ее и вслух высказывали свои суждения. Разговоры затянулись до самой ночи.
У Дерсу была следующая примета: если во время дождя в горах появится туман и
он будет лежать неподвижно — это значит, что дождь скоро прекратится. Но если туман быстро
двигается — это признак затяжного дождя и, может быть, тайфуна [Тайфун — искаженное китайское слово «тайфынь» — большой ветер, как называют тихоокеанские циклоны.].
В окно был виден ряд карет; эти еще не подъехали, вот
двинулась одна, и за ней вторая, третья, опять остановка, и мне представилось, как Гарибальди, с раненой рукой, усталый, печальный, сидит,
у него по лицу идет туча, этого никто не замечает и все плывут кринолины и все идут right honourable'и — седые, плешивые, скулы, жирафы…
Я помню французскую карикатуру, сделанную когда-то против фурьеристов с
их attraction passionnée: [страстным влечением (фр.).] на ней представлен осел,
у которого на спине прикреплен шест, а на шесте повешено сено так, чтоб
он мог
его видеть. Осел, думая достать сено, должен идти вперед, —
двигалось, разумеется, и сено —
он шел за
ним. Может, доброе животное и прошло бы далее так — но ведь все-таки
оно осталось бы в дураках!
И
движется, ползет, громыхая и звеня железом, партия иногда в тысячу человек от пересыльной тюрьмы по Садовой, Таганке, Рогожской… В голове партии погремливают ручными и ножными кандалами, обнажая то и дело наполовину обритые головы, каторжане.
Им приходится на ходу отвоевывать
у конвойных подаяние, бросаемое народом.
Стертые вьюгами долгих зим, омытые бесконечными дождями осени, слинявшие дома нашей улицы напудрены пылью;
они жмутся друг к другу, как нищие на паперти, и тоже, вместе со мною, ждут кого-то, подозрительно вытаращив окна. Людей немного,
двигаются они не спеша, подобно задумчивым тараканам на шестке печи. Душная теплота поднимается ко мне; густо слышны нелюбимые мною запахи пирогов с зеленым луком, с морковью; эти запахи всегда вызывают
у меня уныние.
Глаза
у ней были пришиты к лицу невидимыми ниточками, легко выкатываясь из костлявых ям,
они двигались очень ловко, всё видя, всё замечая, поднимаясь к потолку, когда она говорила о боге, опускаясь на щеки, если речь шла о домашнем.
Старче всё тихонько богу плачется,
Просит
у Бога людям помощи,
У Преславной Богородицы радости,
А Иван-от Воин стоит около,
Меч
его давно в пыль рассыпался,
Кованы доспехи съела ржавчина,
Добрая одежа поистлела вся,
Зиму и лето гол стоит Иван,
Зной
его сушит — не высушит,
Гнус
ему кровь точит — не выточит,
Волки, медведи — не трогают,
Вьюги да морозы — не для
него,
Сам-от
он не в силе с места
двинуться,
Ни руки поднять и ни слова сказать,
Это, вишь,
ему в наказанье дано...
Предполагают, что когда-то родиной гиляков был один только Сахалин и что только впоследствии
они перешли оттуда на близлежащую часть материка, теснимые с юга айнами, которые
двигались из Японии, в свою очередь теснимые японцами.] селения старые, и те
их названия, какие упоминаются
у старых авторов, сохранились и по сие время, но жизнь все-таки нельзя назвать вполне оседлой, так как гиляки не чувствуют привязанности к месту своего рождения и вообще к определенному месту, часто оставляют свои юрты и уходят на промыслы, кочуя вместе с семьями и собаками по Северному Сахалину.
Так как
у ороча было четыре собаки и нарта
его была легче наших, то я выслал
его вперед прокладывать дорогу, а следом за
ним двигались мы со своим обозом.
У них отекли руки и ноги, распухли лица.
Они тоже смотрели на меня изумленно испуганными глазами. Оказывается, и я сам имел такой же болезненный вид. Старики-орочи посоветовали подняться, походить немного и вообще что-нибудь делать,
двигаться…
В то же время, когда
он порывисто
двинулся с места, после мгновенной остановки,
он находился в самом начале ворот,
у самого входа под ворота с улицы.
— А я опять знаю, что
двигаться нельзя в таких делах. Стою и не шевелюсь. Вылез
он и прямо на меня… бледный такой… глаза опущены, будто что по земле ищет. Признаться тебе сказать,
у меня по спине мурашки побежали, когда
он мимо прошел совсем близко, чуть локтем не задел.
Галдевшая
у печей толпа поденщиц была занята своим делом. Одни носили сырые дрова в печь и складывали
их там, другие разгружали из печей уже высохшие дрова. Работа кипела, и слышался только треск летевших дождем поленьев. Солдатка Аннушка работала вместе с сестрой Феклистой и Наташкой. Эта Феклиста была еще худенькая, несложившаяся девушка с бойкими глазами. Она за несколько дней работы исцарапала себе все руки и едва
двигалась: ломило спину и тело. Сырые дрова были такие тяжелые, точно камни.
— Болван! — бросил
ему Соловьев и продолжал: — Так вот, машинка
движется взад и вперед, а на ней, на квадратной рамке, натянуто тонкое полотно, и уж я, право, не знаю, как это там устроено, я не понял, но только барышня водит по экрану какой-то металлической штучкой, и
у нее выходит чудесный рисунок разноцветными шелками.
Около того места, где
они только что сидели под каргиной, собрались все обитатели дома Анны Марковны и несколько посторонних людей.
Они стояли тесной кучкой, наклонившись вниз. Коля с любопытством подошел и, протиснувшись немного, заглянул между головами: на полу, боком, как-то неестественно скорчившись, лежал Ванька-Встанька. Лицо
у него было синее, почти черное.
Он не
двигался и лежал странно маленький, съежившись, с согнутыми ногами. Одна рука была
у него поджата под грудь, а другая откинута назад.
Павел пожал плечами и ушел в свою комнату; Клеопатра Петровна, оставшись одна, сидела довольно долго, не
двигаясь с места. Лицо ее приняло обычное могильное выражение: темное и страшное предчувствие говорило ей, что на Павла ей нельзя было возлагать много надежд, и что
он, как пойманный орел, все сильней и сильней начинает рваться
у ней из рук, чтобы вспорхнуть и улететь от нее.
— Всегда к вашим услугам, — отвечал ей Павел и поспешил уйти. В голове
у него все еще шумело и трещало; в глазах мелькали зеленые пятна; ноги едва
двигались. Придя к себе на квартиру, которая была по-прежнему в доме Александры Григорьевны,
он лег и так пролежал до самого утра, с открытыми глазами, не спав и в то же время как бы ничего не понимая, ничего не соображая и даже ничего не чувствуя.
Мать видела, что лицо
у него побледнело и губы дрожат; она невольно
двинулась вперед, расталкивая толпу. Ей говорили раздраженно...
Когда
он лег и уснул, мать осторожно встала со своей постели и тихо подошла к
нему. Павел лежал кверху грудью, и на белой подушке четко рисовалось
его смуглое, упрямое и строгое лицо. Прижав руки к груди, мать, босая и в одной рубашке, стояла
у его постели, губы ее беззвучно
двигались, а из глаз медленно и ровно одна за другой текли большие мутные слезы.
В поведении
его явилось много мелочей, обращавших на себя ее внимание:
он бросил щегольство, стал больше заботиться о чистоте тела и платья,
двигался свободнее, ловчей и, становясь наружно проще, мягче, возбуждал
у матери тревожное внимание.
— О, и
они были правы — тысячу раз правы.
У них только одна ошибка: позже
они уверовали, что
они есть последнее число — какого нет в природе, нет.
Их ошибка — ошибка Галилея:
он был прав, что земля
движется вокруг солнца, но
он не знал, что вся солнечная система
движется еще вокруг какого-то центра,
он не знал, что настоящая, не относительная, орбита земли — вовсе не наивный круг…
Придя к себе, Ромашов, как был, в пальто, не сняв даже шашки, лег на кровать и долго лежал, не
двигаясь, тупо и пристально глядя в потолок.
У него болела голова и ломило спину, а в душе была такая пустота, точно там никогда не рождалось ни мыслей, ни вспоминаний, ни чувств; не ощущалось даже ни раздражения, ни скуки, а просто лежало что-то большое, темное и равнодушное.
Иной богатый купец тысячи бросит, чтоб прихоть свою на народе удовольствовать, а умирай
у него с голоду на дворе душа християнская —
он и с места не
двинется…
Пактрегеры не спотыкаются, не задевают друг друга, но степенно
двигаются, гордые сознанием, что именно
они,а не динстманы призваны заменять ломовых лошадей; динстманы не перебивают друг
у друга работу, не кричат взапуски: я сбегаю! я, ваше сиятельство! меня вчера за Анюткой посылали, господин купец! но солидно стоят в ожидании, кого из
них потребитель облюбует, кому скажет: лоб!
Севастопольское войско, как море в зыбливую мрачную ночь, сливаясь, развиваясь и тревожно трепеща всей своей массой, колыхаясь
у бухты по мосту и на Северной, медленно
двигалось в непроницаемой тесноте прочь от места, на котором столько
оно оставило храбрых братьев, — от места, всего облитого
его кровью — от места, 11 месяцев отстаиваемого от вдвое сильнейшего врага, и которое теперь велено было оставить без боя.
Желтков в продолжение нескольких секунд ловил ртом воздух, точно задыхаясь, и вдруг покатился, как с обрыва. Говорил
он одними челюстями, губы
у него были белые и не
двигались, как
у мертвого.
Вошел помощник капитана, и вдруг ясное ощущение надвигающегося ужаса потрясло Елену. Голова
у моряка была наклонена вниз,
он не глядел на Елену, но
у него двигались ноздри, и она даже услышала, как
он коротко и глубоко дышал.