Неточные совпадения
— Ну, Христос с вами! отведите им
по клочку
земли под огороды! пускай сажают капусту и пасут гусей! — коротко сказала Клемантинка и с этим словом
двинулась к дому, в котором укрепилась Ираидка.
Какая-то сила вытолкнула из домов на улицу разнообразнейших людей, — они
двигались не по-московски быстро, бойко, останавливались, собирались группами, кого-то слушали, спорили, аплодировали, гуляли
по бульварам, и можно было думать, что они ждут праздника. Самгин смотрел на них, хмурился, думал о легкомыслии людей и о наивности тех, кто пытался внушить им разумное отношение к жизни.
По ночам пред ним опять вставала картина белой
земли в красных пятнах пожаров, черные потоки крестьян.
Ночами перед Самгиным развертывалась картина зимней, пуховой
земли, сплошь раскрашенной
по белому огромными кострами пожаров; огненные вихри вырывались точно из глубины земной, и всюду,
по ослепительно белым полям, от вулкана к вулкану
двигались, яростно шумя, потоки черной лавы — толпы восставших крестьян.
Самгин слушал его суховатый баритон и сожалел, что англичанина не интересует пейзаж. Впрочем, пейзаж был тоже скучный — ровная, по-весеннему молодо зеленая самарская степь, черные полосы вспаханной
земли, маленькие мужики и лошади медленно кружатся на плывущей
земле,
двигаются серые деревни с желтыми пятнами новых изб.
Задумывается ребенок и все смотрит вокруг: видит он, как Антип поехал за водой, а
по земле, рядом с ним, шел другой Антип, вдесятеро больше настоящего, и бочка казалась с дом величиной, а тень лошади покрыла собой весь луг, тень шагнула только два раза
по лугу и вдруг
двинулась за гору, а Антип еще и со двора не успел съехать.
Люди
двигались около огня и казались длинными привидениями. Они тянулись куда-то кверху, потом вдруг сокращались и припадали к
земле. Я спросил Захарова, не проплывало ли мимо что-нибудь
по реке. Он ответил отрицательно.
Свет от костров отражался
по реке яркой полосой. Полоса эта как будто
двигалась, прерывалась и появлялась вновь у противоположного берега. С бивака доносились удары топора, говор людей и смех. Расставленные на
земле комарники, освещенные изнутри огнем, казались громадными фонарями. Казаки слышали мои выстрелы и ждали добычи. Принесенная кабанина тотчас же была обращена в ужин, после которого мы напились чаю и улеглись спать. Остался только один караульный для охраны коней, пущенных на волю.
Слева сад ограждала стена конюшен полковника Овсянникова, справа — постройки Бетленга; в глубине он соприкасался с усадьбой молочницы Петровны, бабы толстой, красной, шумной, похожей на колокол; ее домик, осевший в
землю, темный и ветхий, хорошо покрытый мхом, добродушно смотрел двумя окнами в поле, исковырянное глубокими оврагами, с тяжелой синей тучей леса вдали;
по полю целый день
двигались, бегали солдаты, — в косых лучах осеннего солнца сверкали белые молнии штыков.
— А я опять знаю, что
двигаться нельзя в таких делах. Стою и не шевелюсь. Вылез он и прямо на меня… бледный такой… глаза опущены, будто что
по земле ищет. Признаться тебе сказать, у меня
по спине мурашки побежали, когда он мимо прошел совсем близко, чуть локтем не задел.
Правда, она в сотни раз лучше, чем Лихонин, умела на улице, в саду и в комнате ориентироваться
по странам света, — в ней сказывался древний мужицкий инстинкт,но она упорно отвергала сферичность
земли и не признавала горизонта, а когда ей говорили, что земной шар
движется в пространстве, она только фыркала.
Это разом всех привело в нормальное настроение. Тайные советники забыли об уфимских
землях и, плавно откидывая ногами,
двинулись за хозяйкой; Иван Тимофеич бросился вперед расчищать гостям дорогу; Очищенный вытянул шею, как боевой конь, и щелкнул себя
по галстуху; даже"наш собственный корреспондент" — и тот сделал движение языком, как будто собрался его пососать. В тылу, неслышно ступая ногами, шел злополучный меняло.
Замрут голоса певцов, — слышно, как вздыхают кони, тоскуя
по приволью степей, как тихо и неустранимо
двигается с поля осенняя ночь; а сердце растет и хочет разорваться от полноты каких-то необычных чувств и от великой, немой любви к людям, к
земле.
Я поднялся в город, вышел в поле. Было полнолуние,
по небу плыли тяжелые облака, стирая с
земли черными тенями мою тень. Обойдя город полем, я пришел к Волге, на Откос, лег там на пыльную траву и долго смотрел за реку, в луга, на эту неподвижную
землю. Через Волгу медленно тащились тени облаков; перевалив в луга, они становятся светлее, точно омылись водою реки. Все вокруг полуспит, все так приглушено, все
движется как-то неохотно,
по тяжкой необходимости, а не
по пламенной любви к движению, к жизни.
Как всегда, отряд
двигался по неприятельской
земле, соблюдая возможную тишину.
В голове Кожемякина бестолково, как мошки в луче солнца, кружились мелкие серые мысли, в небе неустанно и деловито
двигались на юг странные фигуры облаков, напоминая то копну сена, охваченную синим дымом, или серебристую кучу пеньки, то огромную бородатую голову без глаз с открытым ртом и острыми ушами, стаю серых собак, вырванное с корнем дерево или изорванную шубу с длинными рукавами — один из них опустился к
земле, а другой, вытянувшись
по ветру, дымит голубым дымом, как печная труба в морозный день.
А за кладбищем дымились кирпичные заводы. Густой, черный дым большими клубами шел из-под длинных камышовых крыш, приплюснутых к
земле, и лениво поднимался вверх. Небо над заводами и кладбищем было смугло, и большие тени от клубов дыма ползли
по полю и через дорогу. В дыму около крыш
двигались люди и лошади, покрытые красной пылью…
Она тяжело и хрипло дышала; но босые, искривленные ноги, хотя, казалось, чрез силу волочась
по земле, мерно
двигались одна за другою.
И бегут, заслышав о набеге,
Половцы сквозь степи и яруги,
И скрипят их старые телеги,
Голосят, как лебеди в испуге.
Игорь к Дону
движется с полками,
А беда несется вслед за ним:
Птицы, поднимаясь над дубами,
Реют с криком жалобным своим.
По оврагам волки завывают,
Крик орлов доносится из мглы —
Знать, на кости русские скликают
Зверя кровожадные орлы;
Уж лиса на щит червленый брешет,
Стон и скрежет в сумраке ночном…
О Русская
земля!
Ты уже за холмом.
Перед ними открылось обширное поле, усыпанное французскими и нашими стрелками; густые облака дыма стлались
по земле; вдали, на возвышенных местах,
двигались неприятельские колонны. Пули летали
по всем направлениям, жужжали, как пчелы, и не прошло полминуты, одна пробила навылет фуражку Рославлева, другая оторвала часть воротника Блесткиной шинели.
Вообще же он думал трудно, а задумываясь,
двигался тяжело, как бы неся большую тяжесть, и, склонив голову, смотрел под ноги. Так шёл он и в ту ночь от Полины; поэтому и не заметил, откуда явилась пред ним приземистая, серая фигура, высоко взмахнула рукою. Яков быстро опустился на колено, тотчас выхватил револьвер из кармана пальто, ткнул в ногу нападавшего человека, выстрелил; выстрел был глух и слаб, но человек отскочил, ударился плечом о забор, замычал и съехал
по забору на
землю.
Мимо протянулась трибуна, высокое деревянное здание в двести лошадиных корпусов длиною, где горой от
земли до самой крыши, поддержанной тонкими столбами,
двигалась и гудела черная человеческая толпа.
По легкому, чуть слышному шевелению вожжей Изумруд понял, что ему можно прибавить ходу, и благодарно фыркнул.
— Бежит кто-то сюда! — тихо шепчет Иван. Смотрю под гору — вверх
по ней тени густо ползут, небо облачно, месяц на ущербе то появится, то исчезнет в облаках, вся
земля вокруг
движется, и от этого бесшумного движения ещё более тошно и боязно мне. Слежу, как льются
по земле потоки теней, покрывая заросли и душу мою чёрными покровами. Мелькает в кустах чья-то голова, прыгая между ветвей, как мяч.
Тени плавают, задевают стебли трав; шорох и шёпот вокруг; где-то суслик вылез из норы и тихо свистит. Далеко на краю
земли кто-то тёмный встанет — может, лошадь в ночном — постоит и растает в море тёплой тьмы. И снова возникает, уже в ином месте, иной формы… Так всю ночь бесшумно
двигаются по полям немые сторожа земного сна, ласковые тени летних ночей. Чувствуешь, что около тебя, на всём круге земном, притаилась жизнь, отдыхая в чутком полусне, и совестно, что телом твоим ты примял траву.
Луна светила сзади них, тени ползли впереди: одна — покороче, другая — длиннее, обе узкие. Одна — острая,
двигалась вперед ровными толчками, другая — то покрывала ее, то откидывалась в сторону, и снова обе сливались в бесформенное темное пятно, судорожно скользившее
по земле.
Что может удержать от разрыва тоненькую пленку, застилающую глаза людей, такую тоненькую, что ее как будто нет совсем? Вдруг — они поймут? Вдруг всею своею грозною массой мужчин, женщин и детей они
двинутся вперед, молча, без крика, сотрут солдат, зальют их
по уши своею кровью, вырвут из
земли проклятый крест и руками оставшихся в живых высоко над теменем
земли поднимут свободного Иисуса! Осанна! Осанна!
Первая задача исчерпывает собой положительное содержание «язычества» [Ап. Павел в речи в Афинском ареопаге, обращенной к язычникам, дает такую картину религиозного процесса: «От одной крови Бог произвел весь род человеческий для обитания
по всему лицу
земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитания, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он далеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и
движемся, и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: мы Его и род» (Деян. ап. 17:26-8); сродная мысль выражается им же: «Что можно знать о Боге, явно им (язычникам), ибо Бог явил им.
Пришла весна.
По мокрым улицам города, между навозными льдинками, журчали торопливые ручьи; цвета одежд и звуки говора движущегося народа были ярки. В садиках за заборами пухнули почки дерев, и ветви их чуть слышно покачивались от свежего ветра. Везде лились и капали прозрачные капли… Воробьи нескладно подпискивали и подпархивали на своих маленьких крыльях. На солнечной стороне, на заборах, домах и деревьях, все
двигалось и блестело. Радостно, молодо было и на небе, и на
земле, и в сердце человека.
В это время котенок опять пискливо замяукал и прыгнул вправо. Тотчас одна из палок качнулась вправо. Котенок метнулся влево, палка тоже
двинулась влево, и так несколько раз. Я осторожно приблизился к котенку и увидел большую рыжую змею. Судя
по той части ее тела, которая была приподнята от
земли, пресмыкающееся было длиною метра полтора и толщиною около пяти сантиметров. Голова змеи была обращена к котенку, и изо рта высовывался черный вилообразный язычок.
Выстрел, несомненно, всколыхнул бы воздух, который увлек бы за собой шаровую молнию. От соприкосновения с каким-либо предметом она могла беззвучно исчезнуть, но могла и разорваться. Я стоял, как прикованный, и не смел пошевельнуться. Светящийся шар неуклонно
двигался все в одном направлении. Он наискось пересек мою тропу и стал взбираться на пригорок.
По пути он поднялся довольно высоко и прошел над кустом, потом стал опускаться к
земле и вслед затем скрылся за возвышенностью.
Темнота на горизонте сквозила — день начал брезжить.
По небу
двигались большие облака, а за ними блестели редкие побледневшие звезды;
земля была окутана еще мраком, но уже можно было рассмотреть все предметы; белоснежная гладь реки, пар над полыньей и деревья, одетые в зимний наряд, казалось, грезили и не могли очнуться от охватившего их оцепенения.
Меня пугает необходимость умолкать, когда я дохожу до необыкновенного, которое невыразимо. Как реченька, я бегу и
движусь вперед только до океана: в его глубинах кончается мое журчание. В себе самом, не
двигаясь и не уходя, взад и вперед колышется океан. На
землю он бросает только шум и брызги, а глубина его нема и неподвижна, и бестолково ползают
по ней легкие кораблики. Как выражу себя?
По-прежнему было тепло и чувствовалась близость к
земле, и по-прежнему медленно
двигались в небе серые тучи, не угрожавшие дождем.
Налево, уже далеко от меня, проплыл ряд неярких огоньков — это ушел поезд. Я был один среди мертвых и умирающих. Сколько их еще осталось? Возле меня все было неподвижно и мертво, а дальше поле копошилось, как живое, — или мне это казалось оттого, что я один. Но стон не утихал. Он стлался
по земле — тонкий, безнадежный, похожий на детский плач или на визг тысячи заброшенных и замерзающих щенят. Как острая, бесконечная ледяная игла входил он в мозг и медленно
двигался взад и вперед, взад и вперед…
Разум для человека тот закон,
по которому совершается его жизнь, — такой же закон, как и тот закон для животного,
по которому оно питается и плодится, — как и тот закон для растения,
по которому растет, цветет трава, дерево, — как и тот закон для небесного тела,
по которому
движутся земля и светила.
Вечером, воротившись от Маши, я сидел в темноте у окна. Тихо было на улице и душно. Над забором сада, как окаменевшие черные змеи, темнели средь дымки молодой листвы извилистые суки ветел.
По небу шли черные облака странных очертаний, а над ними светились от невидимого месяца другие облака, бледные и легкие. Облака все время шевелились, ворочались, куда-то
двигались, а на
земле было мертво и тихо, как в глубокой могиле. И тишина особенно чувствовалась оттого, что облака наверху непрерывно
двигались.
Вдоль прямой дороги, шедшей от вокзала к городу, тянулись серые каменные здания казенного вида. Перед ними,
по эту сторону дороги, было большое поле. На утоптанных бороздах валялись сухие стебли каоляна, под развесистыми ветлами чернела вокруг колодца мокрая, развороченная копытами
земля. Наш обоз остановился близ колодца. Отпрягали лошадей, солдаты разводили костры и кипятили в котелках воду. Главный врач поехал разузнавать сам, куда нам
двигаться или что делать.
Конюхи сводили
по сходням фыркающих лошадей, внизу подходили паровозы и брали с нижней палубы вагоны.
Двинулись команды. Опять, выходя из себя, свирепо кричали на солдат помощник коменданта и любезный, милый поручик с белым околышем. Опять солдаты толклись угрюмо и сосредоточенно, держа прикладами к
земле винтовки с привинченными острием вниз штыками.
Мы
двинулись к железной дороге и пошли вдоль пути на юг. Валялись разбитые в щепы телеграфные столбы,
по земле тянулась исковерканная проволока. Нас нагнал казак и вручил обоим главным врачам
по пакету. Это был приказ из корпуса. В нем госпиталям предписывалось немедленно свернуться, уйти со станции Шахе (предполагалось, что мы уж там) и воротиться на прежнее место стоянки к станции Суятунь.
Солнце удалялось от полудня; лучи его уже косвеннее падали на
землю; тень дерев росла приметно, и жар ослабевал. Все расстались друзьями. Карета, запряженная рыжими лошадками, тронулась; и опять,
по правую сторону ее, на высоком, тощем коне медленно
двигался высокий офицер, будто вылитый вместе с ним.
— Что же, купец, долго думаешь?.. Коли есть на то твое согласие,
по рукам давай бить, укажи
землю — мы туда напрямик и
двинемся… Внакладе не будешь. Все протоки за убытки отработаем.