Неточные совпадения
Но помощь Лидии Ивановны всё-таки была в высшей степени действительна: она
дала нравственную опору Алексею Александровичу в сознании ее любви и уважения к нему и в особенности в том, что, как ей утешительно было думать, она почти обратила его в христианство, то есть из равнодушно и лениво верующего обратила его в горячего и твердого сторонника того нового объяснения христианского
учения, которое распространилось в последнее время в Петербурге.
И уже не
давая Левину досказать свою мысль, Метров начал излагать ему особенность своего
учения.
— Докажите…
Дайте мне понять, какую идею-силу воплощал он в себе, какие изменения в жизни вызвала эта идея? Вы с
учением Гюйо знакомы, да?
— Я — не зря говорю. Я — человек любопытствующий. Соткнувшись с каким-нибудь ближним из простецов, но беспокойного взгляда на жизнь, я
даю ему два-три толчка в направлении, сыну моему любезном, марксистском. И всегда оказывается, что основные начала
учения сего у простеца-то как бы уже где-то под кожей имеются.
— Тело. Плоть. Воодушевлена, но — не одухотворена — вот!
Учение богомилов — знаете? Бог
дал форму — сатана душу. Страшно верно! Вот почему в народе — нет духа. Дух создается избранными.
А он требовал не только честности, правды, добра, но и веры в свое
учение, как требует ее другое
учение, которое за нее обещает — бессмертие в будущем и, в залог этого обещания,
дает и в настоящем просимое всякому, кто просит, кто стучится, кто ищет.
Новое
учение не
давало ничего, кроме того, что было до него: ту же жизнь, только с уничижениями, разочарованиями, и впереди обещало — смерть и тлен. Взявши девизы своих добродетелей из книги старого
учения, оно обольстилось буквою их, не вникнув в дух и глубину, и требовало исполнения этой «буквы» с такою злобой и нетерпимостью, против которой остерегало старое
учение. Оставив себе одну животную жизнь, «новая сила» не создала, вместо отринутого старого, никакого другого, лучшего идеала жизни.
Что же до характера моей матери, то до восемнадцати лет Татьяна Павловна продержала ее при себе, несмотря на настояния приказчика отдать в Москву в
ученье, и
дала ей некоторое воспитание, то есть научила шить, кроить, ходить с девичьими манерами и даже слегка читать.
Ну, думаю, авось навального [морского (от фр. naval).]
учения не
дадут под моими окнами.
Одним из самых странных эпизодов моего тогдашнего
учения было приглашение французского актера Далеса
давать мне уроки декламации.
Но матушка задумалась. Она мечтала, что приставит ко мне Павла,
даст книгу в руки, и
ученье пойдет само собой, — и вдруг, на первом же шагу, расчеты ее рушились…
Одним словом, Аннушка, сколько ни хлопотала, осталась ни при чем. Справедливость требует, однако ж, сказать, что Григорий Павлыч
дал ей на бедность сто рублей, а сына определил в
ученье к сапожному мастеру.
Улита домовничала в Щучьей-Заводи и имела на барина огромное влияние. Носились слухи, что и стариковы деньги, в виде ломбардных билетов, на имя неизвестного, переходят к ней. Тем не менее вольной он ей не
давал — боялся, что она бросит его, — а выпустил на волю двоих ее сыновей-подростков и поместил их в
ученье в Москву.
— В
ученье! ну,
дай ему Бог! Уж которого ты в
ученье отдаешь, пошли тебе Царица Небесная! И дочек и сынов — всех к делу пристроила!
А
учения о пространстве и времени Лосский не
дает и откладывает до онтологии, так что все его утверждения, все его
учение о суждении, вся его гносеология зависит от онтологического
учения о пространстве и времени.
Несовершенство языка, страшный номинализм слов
дает кажущееся оправдание тому
учению современного критицизма, согласно которому бытие есть лишь форма экзистенциального суждения и вне суждения бытия нет.
Лопатин подвел итоги длинной истории метафизического
учения о причинности и
дал лучшее в современной философской литературе
учение об отношении причинности к свободе.
Буллу свою начинает он жалобою на диавола, который куколь сеет во пшенице, и говорит: «Узнав, что посредством сказанного искусства многие книги и сочинения, в разных частях света, наипаче в Кельне, Майнце, Триере, Магдебурге напечатанные, содержат в себе разные заблуждения,
учения пагубные, христианскому закону враждебные, и ныне еще в некоторых местах печатаются, желая без отлагательства предварить сей ненавистной язве, всем и каждому сказанного искусства печатникам и к ним принадлежащим и всем, кто в печатном деле обращается в помянутых областях, под наказанием проклятия и денежныя пени, определяемой и взыскиваемой почтенными братиями нашими, Кельнским, Майнцким, Триерским и Магдебургским архиепископами или их наместниками в областях, их, в пользу апостольской камеры, апостольскою властию наистрожайше запрещаем, чтобы не дерзали книг, сочинений или писаний печатать или отдавать в печать без доклада вышесказанным архиепископам или наместникам и без их особливого и точного безденежно испрошенного дозволения; их же совесть обременяем, да прежде, нежели
дадут таковое дозволение, назначенное к печатанию прилежно рассмотрят или чрез ученых и православных велят рассмотреть и да прилежно пекутся, чтобы не было печатано противного вере православной, безбожное и соблазн производящего».
Дайте мне их книги,
дайте мне их
учения, их мемуары, и я, не будучи литературным критиком, берусь написать вам убедительнейшую литературную критику, в которой докажу ясно как день, что каждая страница их книг, брошюр, мемуаров написана прежде всего прежним русским помещиком.
Утром —
ученье; после
ученья — отдых в кругу товарищей, завтрак в кабачке, игра на бильярде и проч.; обед — у полкового командира; после обеда — прогулка верхом с полковыми
дамами; вечером — в гостях, всего чаще опять у полкового командира.
Народные чтения, читальни, издание дешевых книг, распространение в народе здравых понятий о том, что
ученье свет, а неученье тьма — везде сумел приютиться Тебеньков и во всем
дает чувствовать о своем присутствии.
— Чти родителей, потому что без них вашему брату деваться некуда, даром что ты востер. Вот из
ученья выйдешь — кто тебе на прожиток
даст? Жениться захочешь — кто невесту припасет? — всё родители! — Так ты и утром и вечером за них бога моли: спаси, мол, господи, папыньку, мамыньку, сродственников! Всех, сударь, чти!
— Вы, может быть, приезжие, и вам угодно видеть наше
учение?.. Пожалуйте сюда за веревку! — проговорил он самым вежливым голосом, поднимая своей могучей рукой перед головами
дам веревку, чтобы удобнее было им пройти; но обе
дамы очень сконфузились, и Юлия Матвеевна едва ответила ему...
— Не нужно того!.. Пословица говорит: сытое брюхо к
ученью глухо; а кроме того, и в смысле тела нашего нездорово!.. — поучал Егор Егорыч, желавший, кажется, прежде всего поумалить мяса в Аггее Никитиче и потом уже
давать направление его нравственным заложениям.
Учение христианское кажется исключающим возможность жизни только тогда, когда люди указание идеала принимают за правило. Только тогда представляются уничтожающими жизнь те требования, которые предъявляются
учением Христа. Требования эти, напротив, одни
дают возможность истинной жизни. Без этих требований невозможна бы была истинная жизнь.
Предположение это ложно, потому что совершенство, указываемое христианам, — бесконечно и никогда не может быть достигнуто; и Христос
дает свое
учение, имея в виду то, что полное совершенство никогда не будет достигнуто, но что стремление к полному, бесконечному совершенству постоянно будет увеличивать благо людей и что благо это поэтому может быть увеличиваемо до бесконечности.
«Правило государственной необходимости, говорят они, может заставить изменить закону бога тех, которые ради житейских выгод стараются согласить несогласимое, но для христианина, который истинно верит тому, что следование
учению Христа
дает ему спасение, правило это не может иметь никакого значения».
Только христианское
учение во всем его значении,
давая новый смысл жизни, разрешает его.
Иностранные светские критики тонким манером, не оскорбляя меня, старались
дать почувствовать, что суждения мои о том, что человечество может руководиться таким наивным
учением, как нагорная проповедь, происходит отчасти от моего невежества, незнания истории, незнания всех тех тщетных попыток осуществления в жизни принципов нагорной проповеди, которые были делаемы в истории и ни к чему не привели, отчасти от непонимания всего значения той высокой культуры, на которой со своими крупповскими пушками, бездымным порохом, колонизацией Африки, управлением Ирландии, парламентом, журналистикой, стачками, конституцией и Эйфелевой башней стоит теперь европейское человечество.
Так и ждешь, что на этот существенный вопрос, который один только и мог побудить человека писать статью о книге, человек скажет, что это толкование
учения Христа верно и что надо следовать ему, или скажет, что такое толкование неверно; докажет, почему, и
даст другое правильное толкование тех слов, которые я неправильно толкую.
От этого происходит то, что все эти люди, начиная от Конта, Страуса, Спенсера и Ренана, не понимая смысла речей Христа, не понимая того, к чему и зачем они сказаны, не понимая даже и вопроса, на который они служат ответом, не
давая себе даже труда вникнуть в смысл их, прямо, если они враждебно настроены, отрицают разумность
учения; если же они хотят быть снисходительны к нему, то с высоты своего величия поправляют его, предполагая, что Христос хотел сказать то самое, что они думают, но не сумел этого сделать.
— Есть такое
учение, — вкрадчиво подвизгивая, продолжал горбун, — побеждают всегда только звери, человек же должен быть побеждён.
Учение это более убедительно, чем, например, евангелие, — оно особенно нравится людям с крепкими кулаками и без совести. Хотите, я
дам книжечку, где оно рассказано очень понятно и просто?
Здесь нас ставили на молитву, вели строем вниз в столовую и
давали жидкого казенного чаю по кружке с небольшим кусочком хлеба А потом
ученье,
ученье целый день!
— Учиться? Ага… Ну, помогай царица небесная. Так. Ум хорошо, а два лучше. Одному человеку бог один ум
дает, а другому два ума, а иному и три… Иному три, это верно… Один ум, с каким мать родила, другой от
учения, а третий от хорошей жизни. Так вот, братуша, хорошо, ежели у которого человека три ума. Тому не то что жить, и помирать легче. Помирать-то… А помрем все как есть.
— Максим Николаич, барин из-под Славяносербска, в прошлом годе тоже повез своего парнишку в
учение. Не знаю, как он там в рассуждении наук, а парнишка ничего, хороший…
Дай бог здоровья, славные господа. Да, тоже вот повез в
ученье… В Славяносербском нету такого заведения, чтоб, стало быть, до науки доводить. Нету… А город ничего, хороший… Школа обыкновенная, для простого звания есть, а чтоб насчет большого
ученья, таких нету…. Нету, это верно. Тебя как звать?
Можно представить: как мы при таком
учении выходили учены… А впереди стояла целая жизнь. Добрый и просвещенный человек, каким, несомненно, был наш доктор Зеленский, не мог не чувствовать, как это ужасно, и не мог не позаботиться если не пополнить ужасающий пробел в наших сведениях (потому что это было невозможно), то по крайней мере хоть возбудить в нас какую-нибудь любознательность,
дать хоть какое-нибудь направление нашим мыслям.
Чтоб выносить скоро, надобно усмирить ястреба бессонницей и голодом, выморить его, а это иногда так ослабляет силы всего организма, что после ничем нельзя восстановить его, тогда как продолжительная носка
дает возможность выучить ястреба сытого, полного сил, вкоренить в него
ученье одной привычкой, которая гораздо вернее насильственной покорности от голода и бессонницы; даже в продолжение травли все свободное от охоты время, кроме пятичасового сна, надобно носить ястреба на руке постоянно, особенно слетка.
Но чем объяснить, что сколько бы раз ни командовали: «Палаши (или сабли) в ножны, пики за плечо!» — лошади остаются безучастны к такой команде; но едва начальные слова той же команды раздадутся к концу
учения перед конным фронтом, как ликующее ржание не
дает дослушать слов.
Кто убил
учение Лейбница и
дал ему труповой вид школьности, как не ученые прозекторы?
Из всего французского
учения он понимал, конечно, легче всего то, что уничтожало предрассудки, которым он прежде верил, но взамен этих предрассудков философия того времени не
давала ему никаких принципов, к которым бы мог привязаться, которые бы мог полюбить сердцем и мыслию человек, так мало приготовленный к философским отвлеченностям, как были тогда французившиеся русские.
Проклиная все
учение и ученых, выдумавших его, мы, на зло азбуке,
дали свои наименования: «аз» стал у нас раскаряка, «буки» — горбун с рогом, «веди» — пузан.
Повелевала не наказывать вовсе ни за что школярей и не принуждать их к
учению, а особенно панычей (коих с поступившими от других помещиков было всего одиннадцать), которым приказывала
давать во всем полную волю… и много тому подобного наговорив, Петрусь скрылся с глаз дьяка.
Торжество мое было совершенное. После этого достопримечательного дня мне стало легче. В школе — знал ли я, не знал урока — пан Кнышевский не взыскивал, а по окончании
учения брал меня с собою и водил в дом богатейших казаков, где мы пели разные псалмы и канты. Ему
давали деньги, а меня кормили сотами, огурцами, молочною кашею или чем другим, по усердию.
Если сии стррки дойдут до могущих еще быть в живых современников моих, то, во-первых, они не
дадут мне солгать, что в век нашей златой старовины все так бывало и с ними, и с нами, и со всеми, начиная от «воспитания», то есть вскормления (теперь под словом, «воспитание» разумеется другое, совсем противное), чрез все
учение у панов Кнышевских, приключения в школе, субботки, Фтеодосия, так и у доминов Галушкинских, даже до хождения на вечерницы; везде, взявши от семейства самого наиясновельможного пана гетьмана до последнего подпрапорного (не в батеньке речь), везде все так было, конечно, с изменениями, но не с разительными.
Брат Петрусь
дал волю геройскому своему духу: завел кулачные бои, для примера сам участвовал, показывал правила, занятые им на кулачных боях в городе во время
учения в школах, ободрял храбрейших.
Мы не поклонники
учения о безусловной и регулярной преемственности поколений; но, вдумываясь в настоящее и в близкое прошедшее, мы не можем не заметить, что характер нового поколения нашего должен
дать ему в событиях совсем другую роль, нежели какую имело предыдущее.
Следуя своему
учению о трех элементах цивилизации, г. Жеребцов, в заключении своего «Опыта»,
дает нам определение того, в каком положении эти три элемента находятся в русском народе.
«Домострой» во всех своих воззрениях верен старой рутине и с этой стороны
дает только новое доказательство того, как книжное
учение портило у нас самые простые и естественные отношения, как оно узаконяло собою множество нелепых и грубых понятий.
«Хотя невызревшие социальные тенденции, проявлявшиеся рельефнее в последнее время в вашей личности, и
давали нам чувствовать, что вы начинали колебать покои тупого самодовольства ультраконсервативной и скажу больше — ультраретроградной среды, в которой вы вращались, и
давали нам надежды на резкий поворот ваших тенденций к новому
учению.
В старину до пятнадцати лет не принимались за
ученье, в той мысли, что пусть, дескать, дитя побегает, ученье-то ещё не уйдёт; ныне детям не
дают бегать, заставляя их сидеть смирно и учиться.