Неточные совпадения
«Ты не узнал меня,
граф?» — сказал он дрожащим голосом. «Сильвио!» —
закричал я, и признаюсь, я почувствовал, как волоса стали вдруг на мне дыбом.
— Что за мерзость, —
закричал граф, — вы позорите ваши медали! — И, полный благородного негодования, он прошел мимо, не взяв его просьбы. Старик тихо поднялся, его стеклянный взгляд выражал ужас и помешательство, нижняя губа дрожала, он что-то лепетал.
Мартын-Сольский сейчас же поехал, об этом
графу Чернышеву доложил, чтобы до государя довести, а
граф Чернышев на него
закричал...
Изредка им попадались гуляющие; почти все ей кланялись — иные почтительно, другие даже подобострастно. Одному из них, весьма красивому, щегольски одетому брюнету она
крикнула издали, с самым лучшим парижским акцентом: «Comte, vous savez, il ne faut pas venir me voir — ni aujourd'hui, ni demain» [»Знаете,
граф, ни сегодня, ни завтра ко мне нельзя приходить» (фр.).]. Тот снял молча шляпу и отвесил низкий поклон.
Но под кроватью, кроме «Живописного обозрения», оказался еще «Огонек», и вот мы читаем Салиаса «
Граф Тятин-Балтийский». Хозяину очень нравится придурковатый герой повести, он безжалостно и до слез хохочет над печальными приключениями барчука и
кричит...
Немцы бросились вытаскивать своего товарища, и тот, как только очутился на твердой земле, начал слезливо браниться и
кричать вслед этим «русским мошенникам», что он жаловаться будет, что он к самому его превосходительству
графу фон Кизериц пойдет…
— Что? Будто вы не знаете? На Вознесенском проспекте всенародно
кричал, что надо, мол, всех либералов в тюрьму; а то еще к нему приходит старый пансионский товарищ, бедный, разумеется, и говорит:"Можно у тебя пообедать?"А тот ему в ответ:"Нет, нельзя; у меня два
графа сегодня обедают… п' шол прочь!"
Зинаида Саввишна. Я так рада. Вы,
граф, у нас такой редкий гость! (
Кричит.) Гаврила, чаю! Садитесь, пожалуйста! (Встает, уходит в правую дверь и тотчас же возвращается; вид крайне озабоченный.)
Губернатору и
графу Функендорфу угрожало то же самое: в зале пробило уже два часа, а они еще не жаловали. Обладавшие аппетитом гости напрасно похаживали около окон и посматривали на открытую дорогу, на которой должен был показаться экипаж, — однако его не было. Проходила уже и отсроченная четверть часа, и княгиня готовилась привстать и подать руку Рогожину, который имел привилегию водить бабушку к столу, как вдруг кто-то
крикнул: «Едут!»
— Уйди ты, ненавистный! —
крикнула ему княгиня, направляясь вслед за людьми, которые внесли
графа в одну из гостиных и положили его на диване.
— Что ж ты, братец! —
закричал Ижорской, — давай сюда!.. Постой-ка! подписано:
граф Растопчин. Господин адъютант! — продолжал он, — извольте прочесть ее во услышание всем!
— Э, поверьте, на свете все трын-трава! — произнес Янсутский, усаживаясь около
графа. — Выпьемте лучше!.. Шампанского!.. —
крикнул он.
— Пошел! —
крикнул граф кучеру.
Когда Делорж копьем своим тяжелым
Пробил мне шлем и мимо проскакал,
А я с открытой головой пришпорил
Эмира моего, помчался вихрем
И бросил
графа на́ двадцать шагов,
Как маленького пажа; как все дамы
Привстали с мест, когда сама Клотильда,
Закрыв лицо, невольно
закричала,
И славили герольды мой удар, —
Тогда никто не думал о причине
И храбрости моей и силы дивной!
— Где же
граф? —
крикнул он кучеру.
— Не дам никогда! —
крикнул и с своей стороны громко Офонькин и немедля же повернулся слушать
графа Хвостикова.
О, согласитесь, Настенька, что вспорхнешься, смутишься и покраснеешь, как школьник, только что запихавший в карман украденное из соседнего сада яблоко, когда какой-нибудь длинный, здоровый парень, весельчак и балагур, ваш незваный приятель, отворит вашу дверь и
крикнет, как будто ничего не бывало: «А я, брат, сию минуту из Павловска!» Боже мой! старый
граф умер, настает неизреченное счастие, — а тут люди приезжают из Павловска!
—
Граф, выйдите вон! — сказала Анна Павловна с какой-то несвойственной твердостью. — Вы нарочно сюда пришли, выйдите, иначе я
закричу, вы обманываете меня, вы не получили письма.
— Прочь! —
закричала она раздирающим голосом, сильно толкнув Сапегу в грудь. — Мне душно! Жарко! —
кричала она.
Граф тут только догадался, что Анна Павловна помешалась.
— Жив, — отвечал
граф. — Пошел! —
крикнул он, и экипаж помчался.
Граф дрожал всем телом, ужас, совесть и жалость почти обезумели его самого. Он выбежал из комнаты, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, но вместо того прошел в свой кабинет и в изнеможении упал на диван. Ему все еще слышалось, как несчастная
кричала: «Душно! Жарко!» Сапега зажал себе уши. Прошло несколько минут, в продолжение которых криков не было слышно.
Я сидел от него в двух шагах и слышал, с каким достоинством и лаконизмом отвечал он одному молодому франту, разумеется, не князю и не
графу, который подскочил к нему с словами: «Что это Шушерин все дрожит: это нынче не в моде?» — «Хорошее всегда в моде», — и
закричал браво Шушерину.
— Начал
кричать: «энгелиста поймал!» Ну тут, разумеется, люди в контору… стали
графу писать: «пойман нигилист».
Граф(
крича). Но я вас не прощаю, понимаете вы это!.. И если вы в 24 часа не подадите в отставку, то я велю вас уволить по 3-му пункту — другого решения вам от меня не будет. (Слегка кивает головой Шуберскому, который ему тоже слегка кланяется и уходит, бледный и окончательно сконфуженный.)
Этот князь Янтарный, папа, или, как ты очень метко его называешь, азиатский князь, на вечере у madame Бобриной, на всю гостиную a pleine voix [во весь голос (франц.).]
кричал: «Как это возможно:
граф Зыров на такое место, которое всегда занимали люди нашего круга, посадил никому не известного чиновничка своего!» Я вышла, наконец, из себя и сказала: «Князь, пощадите!..
Граф(
кричит). Никакого тут документа нет!.. Мало ли о каких деньгах он мог писать ей!.. Вот все ваши документы! (Рвет письмо и записку еще на более мелкие куски и бросает их на пол.) А я вам повторяю, что с доносчиками и клеветниками я служить не желаю!
Граф. Расчет благородный и особенно в отношении меня!.. Я ездил всюду,
кричал, ссорился за вас и говорил, что за вашу честность я так же ручаюсь, как за свою собственную, и вы оказались вор!.. (Андашевский вздрагивает всем телом.) И что я теперь должен, по-вашему, делать? Я должен сейчас же ехать и просить, как величайшей справедливости, чтобы вас вышвырнули из службы, а вместе с вами и меня, старого дурака, чтобы не ротозейничал.
— Сашка! —
крикнул граф: — дай ему!
— Так она
закричала и убежала, — сказал корнет с неловкой улыбкой, отвечая на улыбку
графа, имевшую на него такое долгое и сильное влияние.
— Блюхер! фю! —
крикнул граф, вставая, — узи его! — прибавил он быстро.
Граф вскочил в сани,
крикнул на ямщика и, уже не останавливаясь и даже не вспоминая ни о Лухнове, ни о вдовушке, ни о Стешке, а только думая о том, что его ожидало в Москве, выехал навсегда из города К.
— Будете играть? — громким голосом
крикнул граф, стукнув рукой по столу так, что бутылка рейнвейна упала и разлилась. — Ведь вы нечисто выиграли? Будете играть? третий раз спрашиваю.
— Так я, батюшка, к вам в нумер велю перенести чемодан, —
крикнул граф из-за двери.
— Ура! —
закричал кавалерист, когда вошел
граф.
—
Граф Турбин! Вы подлец! —
крикнул Полозов и вскочил с постели.
— Закладывать! —
крикнул граф, входя в общую залу гостиницы со всеми гостями и цыганами. — Сашка! не цыган Сашка, а мой, скажи смотрителю, что прибью, коли лошади плохи будут. Да чаю давай нам! Завальшевский! распоряжайся чаем, а я пройду к Ильину, посмотрю, что он, — прибавил Турбин и, выйдя в коридор, направился в нумер улана.
Последовало непродолжительное молчание, во время которого лицо
графа бледнело больше и больше. Вдруг страшный удар в голову ошеломил Лухнова. Он упал на диван, стараясь захватить деньги — и
закричал таким пронзительно-отчаянным голосом, которого никак нельзя было ожидать от его всегда спокойной и всегда представительной фигуры. Турбин собрал лежащие на столе остальные деньги, оттолкнул слугу, который вбежал было на помощь барину, и скорыми шагами вышел из комнаты.
Исправник сел по-турецки, хлопнул себя кулаком по груди и
закричал: «виват!», а потом, ухватив
графа за ногу, стал рассказывать, что у него было две тысячи рублей, а теперь всего пятьсот осталось, и что он может сделать всё, что захочет, ежели только
граф позволит. Старый отец семейства проснулся и хотел уехать; но его не пустили. Красивый молодой человек упрашивал цыганку протанцовать с ним вальс. Кавалерист, желая похвастаться своей дружбой с
графом, встал из своего угла и обнял Турбина.
— Блюхера накормить, Сашка! —
крикнул граф.
— Эй, прибью! —
крикнул граф таким голосом, что стекла задрожали в окнах, и кавалеристу даже стало немного страшно.
Наталья Павловна раздета;
Стоит Параша перед ней.
Друзья мои! Параша эта
Наперсница ее затей;
Шьет, моет, вести переносит,
Изношенных капотов просит,
Порою с барином шалит,
Порой на барина
кричитИ лжет пред барыней отважно.
Теперь она толкует важно
О
графе, о делах его,
Не пропускает ничего —
Бог весть, разведать как успела.
Но госпожа ей наконец
Сказала: «Полно, надоела!» —
Спросила кофту и чепец,
Легла и выйти вон велела.
— Это не юристы! —
кричал он на весь арестантский дом, — это жестокие, бессердечные мальчишки, не щадящие ни людей, ни правды! Я знаю, почему я здесь сижу, знаю! Свалив на меня вину, они хотят скрыть настоящего виновника!
Граф убил, а если не
граф, то его наемник!
— Ольга Николаевна! Вы же чего не садитесь? —
крикнул граф Ольге.
— Я возмущен! —
закричал Бутронца. — Вы войдите в мое положение! Я, как вам известно, принялся по предложению
графа Барабанта-Алимонда за грандиозную картину…
Граф просил меня изобразить ветхозаветную Сусанну…Я прошу ее, вот эту толстую немку, раздеться и стать мне на натуру, прошу с самого утра, ползаю на коленях, выхожу из себя, а она не хочет! Вы войдите в мое положение! Могу ли я писать без натуры?
— Значит, это мой роман глупейший, мой? —
крикнул он так громко, что даже у Амаранты заболело горло. — Ах, ты, безмозглая утка! Так-то вы, сударыня, смотрите на мои произведения? Так-то, ослица? Проговорились? Больше меня уж вы не увидите! Прощайте! Гм…бррр…идиотка! Мой роман глупейший?!
Граф Барабанта-Алимонда знал, что издавал!
Она очень сердилась на
графа,
кричала и, должно быть, бранила его за что-то, даже топала ногами.
По словам тюремщика, пленница разговаривала с
графом Алексеем Григорьевичем не по-русски, громко, и, как видно, сильно укоряла его,
кричала на своего предателя и топала ногами.
— Презренная гадина! — вдруг вскочив с кресла,
крикнул граф Белавин, бросившись на Надежду Николаевну и схватил ее за горло.
При малейшем возражении и отказе со стороны
графа, она поднимала такую бурю, бросалась на пол, билась руками и ногами и так неистово
кричала, что Алексей Андреевич кончал тем, что исполнял каприз «взбалмошной девчонки», как он обзывал, и то не в глаза, Татьяну Борисовну.