Неточные совпадения
Пошли порядки старые!
Последышу-то нашему,
Как на беду, приказаны
Прогулки. Что ни день,
Через деревню катится
Рессорная колясочка:
Вставай! картуз долой!
Бог весть с чего накинется,
Бранит, корит; с угрозою
Подступит — ты молчи!
Увидит в поле пахаря
И за его же полосу
Облает: и лентяи-то,
И лежебоки мы!
А полоса сработана,
Как никогда на
баринаНе работал мужик,
Да невдомек Последышу,
Что уж давно не барская,
А наша полоса!
—
Я болен, а сказать ли вам,
О чем молюсь я
Господу,
Вставая и ложась?
— Ну, я один пойду, — живо
вставая и обуваясь, сказал Весловский. — До свиданья,
господа. Если весело, я вас позову. Вы меня дичью угощали, и я вас не забуду.
— Нет, не нужно, — сказал учитель, укладывая карандаши и рейсфедер в задвижной ящичек, — теперь прекрасно, и вы больше не прикасайтесь. Ну, а вы, Николенька, — прибавил он,
вставая и продолжая искоса смотреть на турка, — откройте наконец нам ваш секрет, что вы поднесете бабушке? Право, лучше было бы тоже головку. Прощайте,
господа, — сказал он, взял шляпу, билетик и вышел.
Самгин
встал и быстро пошел вслед за солдатом, а тот, должно быть, подумав, что
барин догоняет его, — остановился, ожидая.
— Так что я вам — не компания, — закончил он и
встал, шумно отодвинув стул. — Вы,
господа, дайте мне… несколько рублей, я уйду…
Самгин молчал, пытаясь определить, насколько фальшива ирония и горечь слов бывшего
барина. Туробоев
встал, отнес пальто к вешалке. У него явились резкие жесты и почти не осталось прежней сдержанности движений. Курил он жадно, глубоко заглатывая дым, выпуская его через ноздри.
— Ну вот, шутка! — говорил Илья Ильич. — А как дико жить сначала на новой квартире! Скоро ли привыкнешь? Да я ночей пять не усну на новом месте; меня тоска загрызет, как
встану да увижу вон вместо этой вывески токаря другое что-нибудь, напротив, или вон ежели из окна не выглянет эта стриженая старуха перед обедом, так мне и скучно… Видишь ли ты там теперь, до чего доводил
барина — а? — спросил с упреком Илья Ильич.
Старинная связь была неистребима между ними. Как Илья Ильич не умел ни
встать, ни лечь спать, ни быть причесанным и обутым, ни отобедать без помощи Захара, так Захар не умел представить себе другого
барина, кроме Ильи Ильича, другого существования, как одевать, кормить его, грубить ему, лукавить, лгать и в то же время внутренне благоговеть перед ним.
Утешься, добрая мать: твой сын вырос на русской почве — не в будничной толпе, с бюргерскими коровьими рогами, с руками, ворочающими жернова. Вблизи была Обломовка: там вечный праздник! Там сбывают с плеч работу, как иго; там
барин не
встает с зарей и не ходит по фабрикам около намазанных салом и маслом колес и пружин.
— Знаю я, как ты
встаешь: ты бы тут до обеда провалялся. Эй, Захар! Где ты там, старый дурак? Давай скорей одеваться
барину.
Обломов долго не мог успокоиться; он ложился,
вставал, ходил по комнате и опять ложился. Он в низведении себя Захаром до степени других видел нарушение прав своих на исключительное предпочтение Захаром особы
барина всем и каждому.
Тагалка
встала из-за работы и пошла сказать о нас
господам.
—
Господа, пора, пора, — говорил смотритель, то
вставая, то опять садясь.
Встал наконец и пошел-с — вижу налево окно в сад у них отперто, я и еще шагнул налево-то-с, чтобы прислушаться, живы ли они там сидят или нет, и слышу, что
барин мечется и охает, стало быть, жив-с.
Именно закончу просьбой: разучитесь вы,
господа, этой казенщине допроса, то есть сперва-де, видите ли, начинай с чего-нибудь мизерного, с ничтожного: как, дескать,
встал, что съел, как плюнул, и, «усыпив внимание преступника», вдруг накрывай его ошеломляющим вопросом: «Кого убил, кого обокрал?» Ха-ха!
Там, лежа за перегородкой, он, вероятнее всего, чтоб вернее изобразиться больным, начнет, конечно, стонать, то есть будить их всю ночь (как и было, по показанию Григория и жены его), — и все это, все это для того, чтоб тем удобнее вдруг
встать и потом убить
барина!
Дикий-Барин посмеивался каким-то добрым смехом, которого я никак не ожидал встретить на его лице; серый мужичок то и дело твердил в своем уголку, утирая обоими рукавами глаза, щеки, нос и бороду: «А хорошо, ей-богу хорошо, ну, вот будь я собачий сын, хорошо!», а жена Николая Иваныча, вся раскрасневшаяся, быстро
встала и удалилась.
Бедный мужик смутился и уже собрался было
встать да уйти поскорей, как вдруг раздался медный голос Дикого-Барина...
Чертопханов толкнул его ногою, примолвив: «
Вставай, ворона!» Потом отвязал недоуздок от яслей, снял и сбросил на землю попону — и, грубо повернув в стойле послушную лошадь, вывел ее вон на двор, а со двора в поле, к крайнему изумлению сторожа, который никак не мог понять, куда это
барин отправляется ночью, с невзнузданною лошадью в поводу?
Уж Гаврила было и
встал, послушался было русалки, братцы мои, да, знать,
Господь его надоумил: положил-таки на себя крест…
— Благодарение
господу богу; да и пора, рано
встаю, Лександр Иванович, так и отощал.
— Видишь, — сказал Парфений,
вставая и потягиваясь, — прыткий какой, тебе все еще мало Перми-то, не укатали крутые горы. Что, я разве говорю, что запрещаю? Венчайся себе, пожалуй, противузаконного ничего нет; но лучше бы было семейно да кротко. Пришлите-ка ко мне вашего попа, уломаю его как-нибудь; ну, только одно помните: без документов со стороны невесты и не пробуйте. Так «ни тюрьма, ни ссылка» — ишь какие нынче, подумаешь, люди стали! Ну,
господь с вами, в добрый час, а с княгиней-то вы меня поссорите.
И вмиг вбежал с трубкой на длиннейшем черешневом чубуке человек с проседью, в подстриженных баках, на одной ноге опорок, на другой — туфля. Подал
барину трубку, а сам
встал на колени, чиркнул о штаны спичку, зажег бумагу и приложил к трубке.
Встали на колени люди добрые,
Господу богу помолилися:
— Слава тебе, господи, за правду твою!
— Такой цели я, конечно, всегда готов способствовать, — сказал князь,
вставая, — только, признаюсь вам, Лебедев, я в беспокойстве ужасном; скажите, ведь вы всё еще… одним словом, сами же вы говорите, что подозреваете
господина Фердыщенка.
«Это всё хорошо, говорит, но я, главное, шел, затем и
встал, чтобы тебя предупредить: я имею основание предполагать, что при
господине Фердыщенке нельзя всего говорить и… надо удерживаться».
— Да, уж вашей к этому прибавить нельзя, — прошептала, совсем вскипев, маркиза и,
встав а la Ristori, [На манер Ристори (франц.).] с протянутою к дверям рукою, произнесла: —
Господин Пархоменко! прошу вас выйти отсюда и более сюда никогда не входить.
—
Господа! — крикнула она громко. — Не угодно ли вам прийти ко мне. Мне что-то
вставать не хочется.
Представь себе, Женя:
встаю утром, беру принесенные с почты газеты и читаю, что какой-то
господин Якушкин имел в Пскове историю с полицейскими — там заподозрили его, посадили за клин, ну и потом выпустили, — ну велика важность!
— Он-с, — так же тревожно отвечал конторщик. Все
встали с своих мест и торопливо пошли к мосту. Между тем форейтор Костик, проскакав половину моста, заметил
господ и, подняв фуражку, кричал...
— «Толкуй больной с подлекарем», — проговорил,
вставая, Канунников. — У меня еще делов и боже мой. Прощайте. Прощай, лукавый рабе, — отнесся он к Лобачевскому. — Молокососов-то не одобряешь, а сам такой же, только потаенный. Потаенный, — шутил он, тряся руку молодому медику. — Волки, все вы волки, отличные
господа перед
господом. А ты, новый
барин, древности тоже сопротивник?
— Большего падения я не воображала! — сказала брезгливо и громко Ровинская,
вставая. — Заплатите,
господа, и пойдем отсюда дальше.
Помутилися ее очи ясные, подкосилися ноги резвые, пала она на колени, обняла руками белыми голову своего
господина доброго, голову безобразную и противную, и завопила источным голосом: «Ты
встань, пробудись, мой сердечный друг, я люблю тебя как жениха желанного…» И только таковы словеса она вымолвила, как заблестели молоньи со всех сторон, затряслась земля от грома великого, ударила громова стрела каменная в пригорок муравчатый, и упала без памяти молода дочь купецкая, красавица писаная.
— Нет, будет уж сегодня, довольно, — обрезал его Плавин и вслед за тем, нисколько не церемонясь, обратился и к прочим гостям: — Adieu,
господа! Я поустал уже, а завтра мне рано
вставать.
Но Иван, думая, что
барин за что-нибудь за другое на него сердится, еще раз поклонился ему в ноги и
встал потом в кроткой и смиренной позе.
Но Макар Григорьев, разумеется, не лег, а
встал даже перед
барином на ноги.
— А! — произнес многозначительно полковник. — Ну, этого, впрочем, совершенно достаточно, чтобы подпасть обвинению, — время теперь щекотливое, — прибавил он, а сам
встал и притворил дверь из кабинета. — Эти
господа, — продолжал он, садясь около Вихрова и говоря почти шепотом, —
господа эти, наши старички, то делают, что уму невообразимо, уму невообразимо! — повторил он, ударив себя по коленке.
— Хотел было я,
господа, — начал Вихров, снова
вставая на ноги, — чтоб в нашем обеде участвовал старый, израненный севастополец, но он не поехал.
— Знаком, да не очень. Ну, Маслобоев, я об этом
господине к тебе не раз понаведаюсь, — сказал я,
вставая, — ты меня ужасно заинтересовал.
— Нас хотели взять в полицию, но один
господин вступился, расспросил у меня квартиру, дал мне десять рублей и велел отвезти мамашу к нам домой на своих лошадях. После этого мамаша уж и не
вставала, а через три недели умерла…
И представьте, среди тостов вдруг
встает наш эскулап и провозглашает:"
Господа! до сих пор шли тосты, так сказать, официальные; теперь я предлагаю мой личный,задушевный тост: здоровье отъезжающего!
— Ну, вот видите! я хоть и не тактик, а сейчас заметил… Впрочем,
господа, победителя не судят! — решил дипломат и с этим словом окончательно
встал, чтобы удалиться.
— Батюшка
барин!.. Николай Аполлонович! Не извольте огорчать маменьку-с —
встаньте… Будьте столь добренькие — выкушайте-с. Микстурка очень сладенькая, один сироп-с. Извольте подняться…
Я обращаю особенное ваше внимание,
господа, на приведенные сейчас рубрики; мы начнем именно с них, чтобы разрешением этих вопросов расчистить почву для более широких начинаний уже в области русской промышленности вообще, где пред нами
встанут другие вопросы и другие задачи.
— Да, мы рассмотрим после, — проговорил генерал, обращаясь к стоявшим на коленях просителям. —
Встаньте… Приходите ко мне послезавтра, тогда разберем ваше прошение, а теперь, как сами видите,
барину некогда.
Все эти люди, изо дня в день тянувшие каторжную заводскую работу, которую бойкий заводский человек недаром окрестил огненной, теперь слились в одно общее желание взглянуть на
барина, для которого они жарились у горнов, ворочали клещами раскаленные двенадцатипудовые крицы, вымогались над такой работой, от которой пестрядевые рубахи, посла двух смен,
вставали от потовой соли коробом.
Ему говорят: «Морфея, ваше превосходительство?» — «Э, вше равно: иж одной минералогии…» Так я теперь,
господа, — Шульгович
встал и положил на спинку стула салфетку, — тоже иду и объятия Нептуна.
— Ну, однако,
господа психологи, или как вас там, довольно, пора ужинать, — сказал Николаев,
вставая со стула.
И он, хотя сидел рядом со мной и мы вместе пили пиво, закричал на меня: «Во-первых, я вам не поручик, а
господин поручик, а во-вторых… во-вторых, извольте
встать, когда вам делает замечание старший чином!» И я
встал и стоял перед ним как оплеванный, пока не осадил его подполковник Лех.