Неточные совпадения
Слуга (к Простакову, запыхавшись).
Барин!
барин!
солдаты пришли, остановились в нашей деревне.
— И, матушка! — отвечал Иван Игнатьич. — Бог милостив:
солдат у нас довольно, пороху много, пушку я вычистил. Авось дадим отпор Пугачеву.
Господь не выдаст, свинья не съест!
— Вот бы вас,
господ, года на три в мужики сдавать, как нашего брата в
солдаты сдают. Выучились где вам полагается, и — поди в деревню, поработай там в батраках у крестьян, испытай ихнюю жизнь до точки.
—
Господа мои, хорошие, — взывает
солдат, дергая ворот шинели, обнажая острый кадык. — Надобно искать причину этого разрушительного дела, надо понять: какая причина ему? И что это значит: война?
—
Господа. Его сиятельс… — старик не договорил слова, оно окончилось тихим удивленным свистом сквозь зубы. Хрипло, по-медвежьи рявкая, на двор вкатился грузовой автомобиль, за шофера сидел
солдат с забинтованной шеей, в фуражке, сдвинутой на правое ухо, рядом с ним — студент, в автомобиле двое рабочих с винтовками в руках, штатский в шляпе, надвинутой на глаза, и толстый, седобородый генерал и еще студент. На улице стало более шумно, даже прокричали ура, а в ограде — тише.
Самгин встал и быстро пошел вслед за
солдатом, а тот, должно быть, подумав, что
барин догоняет его, — остановился, ожидая.
— Вы,
господа, никак не судьи мне, — серьезно сказал
солдат. — Вы со мной ничего не можете исделать, как я сполнял приказ…
Не дай Бог, когда Захар воспламенится усердием угодить
барину и вздумает все убрать, вычистить, установить, живо, разом привести в порядок! Бедам и убыткам не бывает конца: едва ли неприятельский
солдат, ворвавшись в дом, нанесет столько вреда. Начиналась ломка, паденье разных вещей, битье посуды, опрокидыванье стульев; кончалось тем, что надо было его выгнать из комнаты, или он сам уходил с бранью и с проклятиями.
Вагон, в котором было место Нехлюдова, был до половины полон народом. Были тут прислуга, мастеровые, фабричные, мясники, евреи, приказчики, женщины, жены рабочих, был
солдат, были две барыни: одна молодая, другая пожилая с браслетами на оголенной руке и строгого вида
господин с кокардой на черной фуражке. Все эти люди, уже успокоенные после размещения, сидели смирно, кто щелкая семечки, кто куря папиросы, кто ведя оживленные разговоры с соседями.
— Земли у нас,
барин, десятина на душу. Держим мы на три души, — охотно разговорился извозчик. — У меня дома отец, брат, другой в
солдатах. Они управляются. Да управляться-то нечего. И то брат хотел в Москву уйти.
На меня сильно действовали эти страшные сцены… являлись два полицейских
солдата по зову помещика, они воровски, невзначай, врасплох брали назначенного человека; староста обыкновенно тут объявлял, что
барин с вечера приказал представить его в присутствие, и человек сквозь слезы куражился, женщины плакали, все давали подарки, и я отдавал все, что мог, то есть какой-нибудь двугривенный, шейный платок.
Потом он обратился к Менжинскому: «Сейчас поздно, а у нас процветает бандитизм, нельзя ли отвезти
господина Бердяева домой на автомобиле?» Автомобиля не нашлось, но меня отвез с моими вещами
солдат на мотоциклетке.
Тюрьма стояла на самом перевале, и от нее уже был виден город, крыши домов, улицы, сады и широкие сверкающие пятна прудов… Грузная коляска покатилась быстрее и остановилась у полосатой заставы шлагбаума. Инвалидный
солдат подошел к дверцам, взял у матери подорожную и унес ее в маленький домик, стоявший на левой стороне у самой дороги. Оттуда вышел тотчас же высокий
господин, «команду на заставе имеющий», в путейском мундире и с длинными офицерскими усами. Вежливо поклонившись матери, он сказал...
Он. Не продажею оно и делается.
Господин сих несчастных, взяв по договору деньги, отпускает их на волю; они, будто по желанию, приписываются в государственные крестьяне к той волости, которая за них платила деньги, а волость по общему приговору отдает их в
солдаты. Их везут теперь с отпускными для приписания в нашу волость.
— О, если так,
барин, то спасибо тебе; когда нас поставят в меру, то все скажем, что мы в
солдаты не хотим и что мы вольные люди.
На
барина своего, отставного полковника Егора Николаевича Бахарева, он смотрел глазами
солдат прошлого времени, неизвестно за что считал его своим благодетелем и отцом-командиром, разумея, что повиноваться ему не только за страх, но и за совесть сам бог повелевает.
Стряпчий взял у него бумагу и ушел. Вихров остальной день провел в тоске, проклиная и свою службу, и свою жизнь, и самого себя. Часов в одиннадцать у него в передней послышался шум шагов и бряцанье сабель и шпор, — это пришли к нему жандармы и полицейские
солдаты; хорошо, что Ивана не было, а то бы он умер со страху, но и Груша тоже испугалась. Войдя к
барину с встревоженным лицом, она сказала...
— Тут-с вот есть Иван, что горничную убил у нас, — начал он, показывая в сторону головой, — он в остроге содержался; теперь это дело решили, чтобы ничего ему, и выпустили… Он тоже воротиться сюда по глупости боится. «Что, говорит, мне идти опять под гнев
барина!.. Лучше позволили бы мне — я в
солдаты продамся, меня покупают».
—
Барин,
солдаты вас какие-то спрашивают!
Иван, как только еще увидел
солдата, так уж обмер, а теперь, когда
барин сказал ему, что
солдат этот повезет их куда-то, то у него зубы даже застучали от страха.
Я, матерь божья, так за
барина остервенился, выхватил у
солдата одного ружье, побежал тоже на неприятеля, и вот согрешил грешный: бабенка тут одна попалась, ругается тоже, — так ее в ногу пырнул штыком, что завертелась даже, и пошли мы, братец, после того по избам бесчинствовать.
Все эти слова
солдата и вид комнат неприятно подействовали на Павла; не без горести он вспомнил их светленький, чистенький и совершенно уже не страшный деревенский домик. Ванька между тем расхрабрился: видя, что
солдат, должно быть, очень
барина его испугался, — принялся понукать им и наставления ему давать.
Умерла Ненила; на чужой землице
У соседа-плута — урожай сторицей;
Прежние парнишки ходят бородаты,
Хлебопашец вольный угодил в
солдаты,
И сама Наташа свадьбой уж не бредит…
Барина все нету…
барин все не едет!
— Нет, нет,
господа… позвольте, вот я вам расскажу! — кричал Арчаковский. — Приходит однажды
солдат на постой к хохлу. А у хохла кра-асивая жинка. Вот
солдат и думает: как бы мне это…
— Скажу, примерно, хошь про себя, — продолжал Пименыч, не отвечая писарю, — конечно, меня
господь разумением выспренним не одарил, потому как я
солдат и, стало быть, даров прозорливства взять мне неоткуда, однако истину от неправды и я различить могу… И это именно так, что бывают на свете такие угодные богу праведники и праведницы, которые единым простым своим сердцем непроницаемые тайны проницаемыми соделывают, и в грядущее, яко в зерцало, очами бестелесными прозревают!
— В роту идем из губерни, — отвечал
солдат, глядя в сторону от арбуза и поправляя мешок за спиной. — Мы вот, почитай что 3-ю неделю при сене ротном находились, а теперь вишь потребовали всех; да неизвестно, в каком месте полк находится в теперешнее время. Сказывали, что на Корабельную заступили наши на прошлой неделе. Вы не слыхали,
господа?
— Нет,
господа! Я больше не читаю, — продолжал Зухин тем же тоном, — я вам говорю, непостижимое событие! Семенов прислал мне с
солдатом вот двадцать рублей, которые занял когда-то, и пишет, что ежели я его хочу видеть, то чтоб приходил в казармы. Вы знаете, что это значит? — прибавил он, оглянув всех нас. Мы все молчали. — Я сейчас иду к нему, — продолжал Зухин, — пойдемте, кто хочет.
Между тем произошло у нас приключение, меня удивившее, а Степана Трофимовича потрясшее. Утром в восемь часов прибежала от него ко мне Настасья, с известием, что
барина «описали». Я сначала ничего не мог понять: добился только, что «описали» чиновники, пришли и взяли бумаги, а
солдат завязал в узел и «отвез в тачке». Известие было дикое. Я тотчас же поспешал к Степану Трофимовичу.
— Так, не велено вас принимать, вот и все! — объяснил
солдат, сойдя с лестницы, и потом, отворив входную дверь, указал движением руки
господину Янгуржееву убираться, откуда пришел.
Еще с 1825 году, когда я работал по моему малярному мастерству в казармах гвардейского экипажа и донес тогдашнему санкт-петербургскому генерал-губернатору Милорадовичу […граф Милорадович Михаил Андреевич (1771—1825) — с. — петербургский генерал-губернатор, убитый декабристом П.Г.Каховским.] о бунте, замышляемом там между
солдатами против ныне благополучно царствующего государя императора Николая Павловича, и когда
господин петербургский генерал-губернатор, не вняв моему доносу, приказал меня наказать при полиции розгами, то злоба сих фармазонов продолжается и до днесь, и сотворили они, аки бы я скопец и распространитель сей веры.
Солдат пришел в окончательное недоумение: пустить или прогнать этого
барина?
Мне ясно, что в Париже извозчики, рабочие,
солдаты и весь «черный народ» не таков, как в Нижнем, в Казани, в Перми, — он смелее говорит с
господами, держится с ними более просто и независимо.
— Рядом! — орал
солдат, очерчивая рукою широкий круг. — Пускай она его догонит на кругах загробных, вместе встанет с ним пред
господом! Он ему задаст, красному бесу!..
— А как же? — удивился и обиделся
солдат. — Вместях все едем… Одна компания. Значит, у их благородия супруга на манер милосердной сестры, и вот они в том же роде… Уж я потрафлю, не беспокойтесь, только бы привел
господь сокрушить хучь в одном роде это самое турецкое челмо… а-ах, боже мой!..
Господин был одет в свежевыглаженную чечунчовую пару, стоял неподвижно, как
солдат, отдающий честь, и высоко держал свой синий, бритый подбородок.
Уж я сама прошу: накажи ты его ради
Господа Бога, в
солдаты ли — один конец.
Барин. Нет, шалишь! Я вашего брата видал довольно; не такие
солдаты бывают, у тебя поджилки не крепки. В писарях тебе быть, это так; хохол завивать, волосы помадить, бронзовые цепочки развешивать, чувствительные стихи в тетрадку переписывать, это так; а в
солдаты ты не годишься. А вот сам Хлынов идет, толкуй с ним.
Барин. Что ж, не хочешь? Лучше в
солдаты пойдешь?
— Скажи своему
господину, — закричал я, — что если мне случится быть в другой раз его гостем, то это будет не иначе как с целою ротою русских
солдат. Пошел!
— Хорошо,
господа, хорошо! — сказал он, наконец, — пускай срамят этой несправедливостью имя французских
солдат. Бросить в тюрьму по одному подозрению беззащитного пленника, — quelle indignité [какая гнусность! (франц.)]. Хорошо, возьмите его, а я сейчас поеду к Раппу: он не жандармской офицер и понимает, что такое честь. Прощайте, Рославлев! Мы скоро увидимся. Извините меня! Если б я знал, что с вами будут поступать таким гнусным образом, то велел бы вас приколоть, а не взял бы в плен. До свиданья!
Русской крестьянин, надев солдатскую суму, встречает беззаботно смерть на неприятельской батарее или, не будучи
солдатом, из одного удальства пробежит по льду, который гнется под его ногами; но добровольно никак не решится пройти ночью мимо кладбищной церкви; а посему весьма натурально, что ямщик, оставшись один подле молчаливого
барина, с приметным беспокойством посматривал на кладбище, которое расположено было шагах в пятидесяти от большой дороги.
— Незримая нить — как бы паутинка — исходит из сердца его императорского величества государь-императора Александра Третьего и прочая, — проходит она сквозь
господ министров, сквозь его высокопревосходительство губернатора и все чины вплоть до меня и даже до последнего
солдата.
— Нет, с той самой поры, как в
солдаты взяли, ни слуху ни духу; и жена и муж — словно оба сгинули; мы летось еще посылали к ним грамотку да денег полтинничек; последний отдали; ну, думали, авось что и проведаем, никакого ответу: живы ли, здоровы ли —
господь их ведает. Прошлый год
солдаты у нас стояли, уж мы немало понаведывались; не знаем, говорят, такого, — что станешь делать… Ну, а ты, старуха, кажись, сказывала нам, также не ведаешь ничего про сына-то своего с того времени, как в некруты пошел…
— Нас три брата, — бормочет Денис, когда два дюжих
солдата берут и ведут его из камеры. — Брат за брата не ответчик… Кузьма не платит, а ты, Денис, отвечай… Судьи! Помер покойник барин-генерал, царство небесное, а то показал бы он вам, судьям… Надо судить умеючи, не зря… Хоть и высеки, но чтоб за дело, по совести…
Куда же повели меня? Прямо в поход за пятнадцать верст от того селения, где квартировал
господин полковник! Меня, пана подпрапоренка Халявского, записанного в
солдаты, одетого, как настоящего
солдата, обедавшего весьма за скудным обедом, не полдничавшего… и повели пешком пятнадцать верст!!!
В два часа актеры обедали и за обедом неизменно ругали непечатной бранью основателя убежища купца 1-й гильдии Овсянникова. Прислуживал им все тот же
солдат Тихон; его огорчало, что
господа говорят за столом гадости, и иногда он пробовал остановить Михаленку, который был на язык невоздержаннее прочих...
С
солдатами Василий Акинфиевич изволит иногда расправляться собственной ручкой, но зато у него
господа взводные даже и подумать не смеют прибегнуть к такой мере исправления.
Один раз он шел с двумя старушками и
солдатом.
Барин с барыней на шарабане, запряженном рысаком, и мужчина и дама верховые остановили их. Муж барыни ехал с дочерью верхами, а в шарабане ехала барыня с, очевидно, путешественником-французом.
Мелания. Не о долгах речь. Не озоруй! Вон какие дела-то начались. Царя, помазанника божия, свергли с престола. Ведь это — что значит? Обрушил
господь на люди своя тьму смятения, обезумели все, сами у себя под ногами яму роют. Чернь бунтуется. Копосовские бабы в лицо мне кричали, мы, дескать, народ! Наши мужья,
солдаты — народ! Каково? Подумай, когда это
солдаты за народ считались?
Денщик Авилова, Никифор Чурбанов — ловкий, веселый, и безобразный, точно обезьяна,
солдат, — уже раздувал на крыльце снятым с ноги сапогом самовар. Увидя
барина, он бросил сапог на землю и вытянулся.