Неточные совпадения
Когда ночная роса и горный ветер освежили мою
горячую голову и мысли пришли в обычный порядок, то я понял, что гнаться за погибшим счастием бесполезно и безрассудно. Чего мне еще надобно? — ее видеть? — зачем? не все ли кончено между нами? Один горький прощальный
поцелуй не обогатит моих воспоминаний, а после него нам только труднее будет расставаться.
Он слабо махнул Разумихину, чтобы прекратить
целый поток его бессвязных и
горячих утешений, обращенных к матери и сестре, взял их обеих за руки и минуты две молча всматривался то в ту, то в другую. Мать испугалась его взгляда. В этом взгляде просвечивалось сильное до страдания чувство, но в то же время было что-то неподвижное, даже как будто безумное. Пульхерия Александровна заплакала.
И уста твои с моими
В
поцелуй горячий слить.
Клим обнял ее и крепко закрыл
горячий рот девушки
поцелуем. Потом она вдруг уснула, измученно приподняв брови, открыв рот, худенькое лицо ее приняло такое выражение, как будто она онемела, хочет крикнуть, но — не может. Клим осторожно встал, оделся.
И быстро вытерла глаза. Опасаясь, что он скажет ей нечто неуместное, Клим тоже быстро
поцеловал ее сухую,
горячую руку. Потом, расхаживая по своей комнате, он соображал...
Он играл ножом для разрезывания книг, капризно изогнутой пластинкой бронзы с позолоченной головою бородатого сатира на месте ручки. Нож выскользнул из рук его и упал к ногам девушки; наклонясь, чтоб поднять его, Клим неловко покачнулся вместе со стулом и, пытаясь удержаться, схватил руку Нехаевой, девушка вырвала руку, лишенный опоры Клим припал на колено. Он плохо помнил, как разыгралось все дальнейшее, помнил только
горячие ладони на своих щеках, сухой и быстрый
поцелуй в губы и торопливый шепот...
Придя в себя, Клим изумлялся: как все это просто. Он лежал на постели, и его покачивало; казалось, что тело его сделалось более легким и сильным, хотя было насыщено приятной усталостью. Ему показалось, что в
горячем шепоте Риты, в трех последних
поцелуях ее были и похвала и благодарность.
Быстрая походка людей вызвала у Клима унылую мысль: все эти сотни и тысячи маленьких воль, встречаясь и расходясь, бегут к своим
целям, наверное — ничтожным, но ясным для каждой из них. Можно было вообразить, что горьковатый туман —
горячее дыхание людей и все в городе запотело именно от их беготни. Возникала боязнь потерять себя в массе маленьких людей, и вспоминался один из бесчисленных афоризмов Варавки, — угрожающий афоризм...
Самгин ожидал не этого; она уже второй раз как будто оглушила, опрокинула его. В глаза его смотрели очень яркие,
горячие глаза; она
поцеловала его в лоб, продолжая говорить что-то, — он, обняв ее за талию, не слушал слов. Он чувствовал, что руки его, вместе с физическим теплом ее тела, всасывают еще какое-то иное тепло. Оно тоже согревало, но и смущало, вызывая чувство, похожее на стыд, — чувство виновности, что ли? Оно заставило его прошептать...
Поставив стакан на стол, она легко ладонью толкнула Самгина в лоб;
горячая ладонь приятно обожгла кожу лба, Самгин поймал руку и, впервые за все время знакомства,
поцеловал ее.
Клим не успел уклониться от объятий, Лютов тискал его, приподнимал и,
целуя мокрыми,
горячими губами, бормотал...
Мать крепко обняла его, молча погладила щеку,
поцеловала в лоб
горячими губами.
— Обломовщина! — прошептал он, потом взял ее руку, хотел
поцеловать, но не мог, только прижал крепко к губам, и
горячие слезы закапали ей на пальцы. Не поднимая головы, не показывая ей лица, он обернулся и пошел.
Андрей подъехал к ней, соскочил с лошади, обнял старуху, потом хотел было ехать — и вдруг заплакал, пока она крестила и
целовала его. В ее
горячих словах послышался ему будто голос матери, возник на минуту ее нежный образ.
Нет ее
горячего дыхания, нет светлых лучей и голубой ночи; через годы все казалось играми детства перед той далекой любовью, которую восприняла на себя глубокая и грозная жизнь. Там не слыхать
поцелуев и смеха, ни трепетно-задумчивых бесед в боскете, среди цветов, на празднике природы и жизни… Все «поблекло и отошло».
Долго шептали они, много раз бабушка крестила и
целовала Марфеньку, пока наконец та заснула на ее плече. Бабушка тихо сложила ее голову на подушку, потом уже встала и молилась в слезах, призывая благословение на новое счастье и новую жизнь своей внучки. Но еще жарче молилась она о Вере. С мыслью о ней она подолгу склоняла седую голову к подножию креста и шептала
горячую молитву.
Он вскочил, и между ними начался один из самых бурных разговоров. Долго ночью слышали люди
горячий спор, до крика, почти до визга, по временам смех, скаканье его, потом
поцелуи, гневный крик барыни, веселый ответ его — и потом гробовое молчание, признак совершенной гармонии.
Райский почти не спал
целую ночь и на другой день явился в кабинет бабушки с сухими и
горячими глазами. День был ясный. Все собрались к чаю. Вера весело поздоровалась с ним. Он лихорадочно пожал ей руку и пристально поглядел ей в глаза. Она — ничего, ясна и покойна…
Она видела теперь в нем мерзость запустения — и
целый мир опостылел ей. Когда она останавливалась, как будто набраться силы, глотнуть воздуха и освежить запекшиеся от сильного и
горячего дыхания губы, колени у ней дрожали; еще минута — и она готова рухнуть на землю, но чей-то голос, дающий силу, шептал ей: «Иди, не падай — дойдешь!»
Это был подарок Райского: часы, с эмалевой доской, с ее шифром, с цепочкой. Она взглянула на них большими глазами, потом окинула взглядом прочие подарки, поглядела по стенам, увешанным гирляндами и цветами, — и вдруг опустилась на стул, закрыла глаза руками и залилась
целым дождем
горячих слез.
Горячий стакан явился, я выхлебнул его с жадностью, и он оживил меня тотчас же; я опять залепетал; я полулежал в углу на диване и все говорил, — я захлебывался говоря, — но что именно и как я рассказывал, опять-таки совсем почти не помню; мгновениями и даже
целыми промежутками совсем забыл.
Она схватила мою руку, я думал было, что
целовать, но она приложила ее к глазам, и
горячие слезы струей полились на нее.
В
целой чашке лежит маленький кусочек рыбы, в другой три гриба плавают в
горячей воде, там опять под соусом рыбы столько, что мало один раз в рот взять.
Но в своей
горячей речи уважаемый мой противник (и противник еще прежде, чем я произнес мое первое слово), мой противник несколько раз воскликнул: „Нет, я никому не дам защищать подсудимого, я не уступлю его защиту защитнику, приехавшему из Петербурга, — я обвинитель, я и защитник!“ Вот что он несколько раз воскликнул и, однако же, забыл упомянуть, что если страшный подсудимый
целые двадцать три года столь благодарен был всего только за один фунт орехов, полученных от единственного человека, приласкавшего его ребенком в родительском доме, то, обратно, не мог же ведь такой человек и не помнить, все эти двадцать три года, как он бегал босой у отца „на заднем дворе, без сапожек, и в панталончиках на одной пуговке“, по выражению человеколюбивого доктора Герценштубе.
Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой
горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду
целовать эти камни и плакать над ними, — в то же время убежденный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище, и никак не более.
Только внезапное появление сильного и
горячего луча может при подобных условиях разбудить человеческую совесть и разорвать цепи той вековечной неволи, в которой обязательно вращалась
целая масса людей, начиная с всевластных господ и кончая каким-нибудь постылым Кирюшкой, которого не нынче завтра ожидала «красная шапка».
Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой
горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и свою науку, что я знаю заранее, паду на землю и буду
целовать эти камни и плакать над ними — в то же время убежденный всем сердцем своим в том, что все это уже давно кладбище и никак не более».
Я много раз приходил в затруднительное положение для
горячего охотника: проезжая по какой-нибудь надобности, иногда очень спешной, набив кроншнепов
целую кучу, не находя места, куда их класть, и не зная, что с ними потом делать, беспрестанно я давал себе обещанье: не останавливаться, не вылезать из тарантаса, не стрелять…
Вместо ответа, Семеныч привлек к себе бойкую девушку и
поцеловал прямо в губы. Марья вся дрожала, прижавшись к нему плечом. Это был первый мужской
поцелуй,
горячим лучом ожививший ее завядшее девичье сердце. Она, впрочем, сейчас же опомнилась, помогла спуститься дорогому гостю с крутой лестницы и проводила до ворот. Машинист, разлакомившись легкой победой, хотел еще раз обнять ее, но Марья кокетливо увернулась и только погрозила пальцем.
Борьбу начинали по исстари заведенному обычаю малыши, за ними выступали подростки, а большие мужики подходили уже к концу, когда решался на
целый год
горячий вопрос, кто «унесет круг» — ключевляне или самосадские.
Иногда ребенок взбирался с галереи на заросшую травою крышу и, усевшись на одном из лежащих здесь камней,
целые вечера смотрел на картины, согреваемые красным,
горячим закатом солнца.
Это-то и была знакомая Лихонину баба Грипа, та самая, у которой в крутые времена он не только бывал клиентом, но даже кредитовался. Она вдруг узнала Лихонина, бросилась к нему, обняла, притиснула к груди и
поцеловала прямо в губы мокрыми
горячими толстыми губами. Потом она размахнула руки, ударила ладонь об ладонь, скрестила пальцы с пальцами и сладко, как умеют это только подольские бабы, заворковала...
Не могу выразить восторга Алеши от этого нового проекта. Он вдруг совершенно утешился; его лицо засияло радостию, он обнимал Наташу,
целовал руки Кати, обнимал меня. Наташа с грустною улыбкою смотрела на него, но Катя не могла вынести. Она переглянулась со мной
горячим, сверкающим взглядом, обняла Наташу и встала со стула, чтоб ехать. Как нарочно, в эту минуту француженка прислала человека с просьбою окончить свидание поскорее и что условленные полчаса уже прошли.
— Довольно, — сказал он и взял свою шляпу, — я еду. Я просил у вас только десять минут, а просидел
целый час, — прибавил он, усмехаясь. — Но я ухожу в самом
горячем нетерпении свидеться с вами опять как можно скорее. Позволите ли мне посещать вас как можно чаще?
— Ну, довольно… Ромочка, неловкий, опять вы не
целуете рук! Вот так. Теперь другую. Так. Умница. Идемте. Не забудьте же, — проговорила она торопливым,
горячим шепотом, — сегодня наш день, Царица Александра и ее рыцарь Георгий. Слышите? Идемте.
— Измена в любви, какое-то грубое, холодное забвение в дружбе… Да и вообще противно, гадко смотреть на людей, жить с ними! Все их мысли, слова, дела — все зиждется на песке. Сегодня бегут к одной
цели, спешат, сбивают друг друга с ног, делают подлости, льстят, унижаются, строят козни, а завтра — и забыли о вчерашнем и бегут за другим. Сегодня восхищаются одним, завтра ругают; сегодня
горячи, нежны, завтра холодны… нет! как посмотришь — страшна, противна жизнь! А люди!..
Александр с замирающим сердцем наклонился к ней. Она почувствовала
горячее дыхание на щеке, вздрогнула, обернулась и — не отступила в благородном негодовании, не вскрикнула! — она не в силах была притвориться и отступить: обаяние любви заставило молчать рассудок, и когда Александр прильнул губами к ее губам, она отвечала на
поцелуй, хотя слабо, чуть внятно.
Я не отказался. Баба скоро внесла чай, то есть большущий чайник
горячей воды, маленький чайник с обильно заваренным чаем, две большие каменные, грубо разрисованные чашки, калач и
целую глубокую тарелку колотого сахару.
На вопрос: для чего было сделано столько убийств, скандалов и мерзостей? — он с
горячею торопливостью ответил, что «для систематического потрясения основ, для систематического разложения общества и всех начал; для того, чтобы всех обескуражить и изо всего сделать кашу и расшатавшееся таким образом общество, болезненное и раскисшее, циническое и неверующее, но с бесконечною жаждой какой-нибудь руководящей мысли и самосохранения, — вдруг взять в свои руки, подняв знамя бунта и опираясь на
целую сеть пятерок, тем временем действовавших, вербовавших и изыскивавших практически все приемы и все слабые места, за которые можно ухватиться».
Всех этих подробностей косая дама почти не слушала, и в ее воображении носился образ Валерьяна, и особенно ей в настоящие минуты живо представлялось, как она, дошедшая до физиологического отвращения к своему постоянно пьяному мужу, обманув его всевозможными способами, ускакала в Москву к Ченцову, бывшему тогда еще студентом, приехала к нему в номер и поселилась с ним в самом верхнем этаже тогдашнего дома Глазунова, где
целые вечера, опершись грудью на
горячую руку Валерьяна, она глядела в окна, причем он, взглядывая по временам то на нее, то на небо, произносил...
Лично я, впрочем, выше всего ценил в Мартыне Степаныче его
горячую любовь к детям и всякого рода дурачкам: он способен был
целые дни их занимать и забавлять, хотя в то же время я смутно слышал историю его выхода из лицея, где он был инспектором классов и где аки бы его обвиняли; а, по-моему, тут были виноваты сами мальчишки, которые, конечно, как и Александр Пушкин, затеявший всю эту историю, были склоннее читать Апулея [Апулей (II век) — римский писатель, автор знаменитого романа «Золотой осел» («Метаморфозы»).] и Вольтера, чем слушать Пилецкого.
Она вошла и увидала отца Василия не в епитрахили, как обыкновенно священники бывают на исповеди, но в белом запоне и с орденом на груди. Несмотря на свою осторожность, отец Василий не выдержал и облекся в масонские доспехи, чем чрезвычайно осталась довольна Сусанна Николаевна, и когда он благословил ее, то она с
горячим чувством
поцеловала его руку.
Первой, с кем познакомилась собака, была хорошенькая девушка в коричневом форменном платье, выбежавшая в сад. Жадно и нетерпеливо, желая охватить и сжать в своих объятиях все видимое, она посмотрела на ясное небо, на красноватые сучья вишен и быстро легла на траву, лицом к
горячему солнцу. Потом так же внезапно вскочила и, обняв себя руками,
целуя свежими устами весенний воздух, выразительно и серьезно сказала...
Слова — полиция, обыск, тюрьма, суд, Сибирь, — слова, постоянно звучавшие в их беседах о гонении за веру, падали на душу мне
горячими углями, разжигая симпатию и сочувствие к этим старикам; прочитанные книги научили меня уважать людей, упорных в достижении своих
целей, ценить духовную стойкость.
Саша вздохнул, опустил глаза, покраснел и неловко снял блузу. Людмила
горячими руками схватила его и осыпала
поцелуями его вздрагивавшие от стыда плечи.
Людмила торопливо
целовала Сашины руки от плеч до пальцев, и Саша не отнимал их, взволнованный, погруженный в страстные и жестокие мечты. Обожанием были согреты Людмилины
поцелуи, и уже словно не мальчика, словно отрока-бога лобзали ее
горячие губы в трепетном и таинственном служении расцветающей Плоти.
— Пишите во всю широту души, ожидаю этого с величайшим нетерпением! — уговаривал поп, обнимая и
целуя его
горячими, сухими губами.
Конечно, злые языки распускают, будто внутри у него образовалась
целая урна слез, будто слезы эти
горячими каплями льются на сердце старика и вызывают на его лицо горькие улыбки и судорожные подергиванья; но я имею все данные утверждать, что слухи эти неосновательны.
История началась с холодных кушаний: с окорока ветчины и с буженины, прошпигованной чесноком; затем следовали
горячие: зеленые щи и раковый суп, сопровождаемые подовыми пирожками и слоеным паштетом; непосредственно затем подавалась ботвинья со льдом, с свежепросольной осетриной, с уральским балыком и
целою горою чищеных раковых шеек на блюде; соусов было только два: с солеными перепелками на капусте и с фаршированными утками под какой-то красной слизью с изюмом, черносливом, шепталой и урюком.
Софья Николавна с горячностью обняла отца,
целовала его иссохшие руки, подала ему образ, стала на колени у кровати и, проливая ручьи
горячих слез, приняла его благословение, «Батюшка! — воскликнула с увлечением восторженная девушка, — я надеюсь, с божьею помощью, что чрез год вы не узнаете Алексея Степаныча.