Неточные совпадения
— Обедать? Спасибо. А я хотел пригласить вас в ресторан, тут, на площади у вас, не плохой ресторанос, — быстро и звонко говорил Тагильский, проходя в столовую впереди Самгина, усаживаясь к столу. Он удивительно не похож был на человека, каким Самгин видел его в строгом кабинете Прейса, — тогда он казался сдержанным,
гордым своими знаниями, относился к людям учительно, как профессор к студентам, а теперь вот сорит
словами, точно ветер.
— О, ради Бога, без этого вы: твой
гордый взгляд убивает меня, каждое
слово, как мороз, леденит…
Он так торжественно дал
слово работать над собой, быть другом в простом смысле
слова. Взял две недели сроку! Боже! что делать! какую глупую муку нажил, без любви, без страсти: только одни какие-то добровольные страдания, без наслаждений! И вдруг окажется, что он, небрежный, свободный и
гордый (он думал, что он
гордый!), любит ее, что даже у него это и «по роже видно», как по-своему, цинически заметил это проницательная шельма, Марк!
— Бесстыдница! — укоряла она Марфеньку. — Где ты выучилась от чужих подарки принимать? Кажется, бабушка не тому учила; век свой чужой копейкой не поживилась… А ты не успела и двух
слов сказать с ним и уж подарки принимаешь. Стыдно, стыдно! Верочка ни за что бы у меня не приняла: та —
гордая!
И вслед за этими беспощадными
словами я схватил шапку и стал надевать шубу. Анна Андреевна молча и сурово наблюдала меня. Мне жаль было, — о, мне жаль было эту
гордую девушку! Но я выбежал из квартиры, не оставив ей ни
слова в надежду.
Характер ее был похож на мой, то есть самовластный и
гордый, и я всегда думал, и тогда и теперь, что она полюбила князя из самовластия, именно за то, что в нем не было характера и что он вполне, с первого
слова и часа, подчинился ей.
Через день Привалов опять был у Бахаревых и долго сидел в кабинете Василья Назарыча. Этот визит кончился ничем. Старик все время проговорил о делах по опеке над заводами и ни
слова не сказал о своем положении. Привалов уехал, не заглянув на половину Марьи Степановны, что немного обидело
гордую старуху.
В самых ласках и
словах любви у нее звучала
гордая нотка; в сдержанности, с какой она позволяла ласкать себя, чувствовалось что-то совершенно особенное, чем Зося отличалась от всех других женщин.
Слышал я потом
слова насмешников и хулителей,
слова гордые: как это мог Господь отдать любимого из святых своих на потеху диаволу, отнять от него детей, поразить его самого болезнью и язвами так, что черепком счищал с себя гной своих ран, и для чего: чтобы только похвалиться пред сатаной: «Вот что, дескать, может вытерпеть святой мой ради меня!» Но в том и великое, что тут тайна, — что мимоидущий лик земной и вечная истина соприкоснулись тут вместе.
Ну, слова-то были и
гордые. Она вынудила у меня тогда великое обещание исправиться. Я дал обещание. И вот…
— Видишь ли, в чем дело… да… Она после мужа осталась без гроша. Имущество все описано. Чем она жить будет? Самому мне говорить об этом как-то неудобно.
Гордая она, а тут еще… Одним
словом, женская глупость. Моя Серафима вздумала ревновать. Понимаешь?
Блаженство гражданское в различных видах представиться может. Блаженно государство, говорят, если в нем царствует тишина и устройство. Блаженно кажется, когда нивы в нем не пустеют и во градех
гордые воздымаются здания. Блаженно, называют его, когда далеко простирает власть оружия своего и властвует оно вне себя не токмо силою своею, но и
словом своим над мнением других. Но все сии блаженства можно назвать внешними, мгновенными, преходящими, частными и мысленными.
Это были девицы
гордые, высокомерные и даже между собой иногда стыдливые; а впрочем, понимавшие друг друга не только с первого
слова, но с первого даже взгляда, так что и говорить много иной раз было бы незачем.
— Но я сам от
слова «скептик» отказываюсь, а нашел новое объяснение, — закричал вдруг Коля, — вы не скептик, а ревнивец! Вы адски ревнуете Ганю к известной
гордой девице!
Но когда зажгли огни и младшая экономка Зося постучала ей в дверь со
словами: «Барышня, одеваться!.. В залу!» — она быстро умылась, оделась, припудрила синяк, замазала царапину белилами и розовой пудрой и вышла в залу, жалкая, но
гордая, избитая, но с глазами, горевшими нестерпимым озлоблением и нечеловеческой красотой.
Но характер,
гордое и церемонное обращение ее со всеми домашними, а в особенности с папа, нисколько не изменились; она точно так же растягивает
слова, поднимает брови и говорит: «Мой милый».
Однако философские открытия, которые я делал, чрезвычайно льстили моему самолюбию: я часто воображал себя великим человеком, открывающим для блага всего человечества новые истины, и с
гордым сознанием своего достоинства смотрел на остальных смертных; но, странно, приходя в столкновение с этими смертными, я робел перед каждым, и чем выше ставил себя в собственном мнении, тем менее был способен с другими не только выказывать сознание собственного достоинства, но не мог даже привыкнуть не стыдиться за каждое свое самое простое
слово и движение.
Иногда образ сына вырастал перед нею до размеров героя сказки, он соединял в себе все честные, смелые
слова, которые она слышала, всех людей, которые ей нравились, все героическое и светлое, что она знала. Тогда, умиленная,
гордая, в тихом восторге, она любовалась им и, полная надежд, думала...
Она говорила, а
гордое чувство все росло в груди у нее и, создавая образ героя, требовало
слов себе, стискивало горло. Ей необходимо было уравновесить чем-либо ярким и разумным то мрачное, что она видела в этот день и что давило ей голову бессмысленным ужасом, бесстыдной жестокостью. Бессознательно подчиняясь этому требованию здоровой души, она собирала все, что видела светлого и чистого, в один огонь, ослеплявший ее своим чистым горением…
Все маленькие уловки были употреблены на это: черное шелковое платье украсилось бантиками из пунцовых лент; хорошенькая головка была убрана спереди буклями, и надеты были очень миленькие коралловые сережки;
словом, она хотела в этом
гордом и напыщенном доме генеральши явиться достойною любви Калиновича, о которой там, вероятно, уже знали.
«Как этот
гордый и великий человек (в последнем она тоже не сомневалась), этот
гордый человек так мелочен, что в восторге от приглашения какого-нибудь глупого, напыщенного генеральского дома?» — думала она и дала себе
слово показывать ему невниманье и презренье, что, может быть, и исполнила бы, если б Калинович показал хотя маленькое раскаяние и сознание своей вины; но он, напротив, сам еще больше надулся и в продолжение целого дня не отнесся к Настеньке ни
словом, ни взглядом, понятным для нее, и принял тот холодно-вежливый тон, которого она больше всего боялась и не любила в нем.
Но теперь он любит. Любит! — какое громадное,
гордое, страшное, сладостное
слово. Вот вся вселенная, как бесконечно большой глобус, и от него отрезан крошечный сегмент, ну, с дом величиной. Этот жалкий отрезок и есть прежняя жизнь Александрова, неинтересная и тупая. «Но теперь начинается новая жизнь в бесконечности времени и пространства, вся наполненная славой, блеском, властью, подвигами, и все это вместе с моей горячей любовью я кладу к твоим ногам, о возлюбленная, о царица души моей».
Гордый и самолюбивый всевластный диктатор «Русского
слова», он привык благодаря слишком подчеркнутому «уважению» окружающих лиц к своей особе требовать почти молчания в своем присутствии. Его даже боялись.
— Нет, это было нечто высшее чудачества и, уверяю вас, нечто даже святое! Человек
гордый и рано оскорбленный, дошедший до той «насмешливости», о которой вы так метко упомянули, — одним
словом, принц Гарри, как великолепно сравнил тогда Степан Трофимович и что было бы совершенно верно, если б он не походил еще более на Гамлета, по крайней мере по моему взгляду.
— Это еще приятнее слышать, — произнес Аггей Никитич, приняв
слова молодой польки более за любезность, так как в зрачках ее беспрерывно вскидываемых и потупляемых глаз и в
гордой посадке всего ее тела он ощущал в ней завзятую польку.
— Да, прошу тебя, пожалуй усни, — и с этими
словами отец протопоп, оседлав свой
гордый римский нос большими серебряными очками, начал медленно перелистывать свою синюю книгу. Он не читал, а только перелистывал эту книгу и при том останавливался не на том, что в ней было напечатано, а лишь просматривал его собственной рукой исписанные прокладные страницы. Все эти записки были сделаны разновременно и воскрешали пред старым протопопом целый мир воспоминаний, к которым он любил по временам обращаться.
Одним
словом, ходили всегда по свету с открытыми глазами, — знали себя, знали людей, а потому от равных видели радушие и уважение, от
гордых сторонились, и если встречали от господ иногда какие-нибудь неприятности, то все-таки не часто.
Он чётко помнит, что, когда лежал в постели, ослабев от поцелуев и стыда, но полный
гордой радости, над ним склонялось розовое, утреннее лицо женщины, она улыбалась и плакала, её слёзы тепло падали на лицо ему, вливаясь в его глаза, он чувствовал их солёный вкус на губах и слышал её шёпот — странные
слова, напоминавшие молитву...
Размеры неприятности оказались гораздо значительнее, чем я мог предположить из
слов гордой Олеси. Вчера вечером в избушку на курьих ножках заезжал местный урядник.
Мне нравилось, оставшись одному, лечь, зажмурить глаза, чтобы лучше сосредоточиться, и беспрестанно вызывать в своем воображении ее то суровое, то лукавое, то сияющее нежной улыбкой лицо, ее молодое тело, выросшее в приволье старого бора так же стройно и так же могуче, как растут молодые елочки, ее свежий голос, с неожиданными низкими бархатными нотками… «Во всех ее движениях, в ее
словах, — думал я, — есть что-то благородное (конечно, в лучшем смысле этого довольно пошлого
слова), какая-то врожденная изящная умеренность…» Также привлекал меня в Олесе и некоторый ореол окружавшей ее таинственности, суеверная репутация ведьмы, жизнь в лесной чаще среди болота и в особенности — эта
гордая уверенность в свои силы, сквозившая в немногих обращенных ко мне
словах.
Раз как-то шли мы по берегу реки, и вот он сказал мне
гордое, обидное
слово.
Да маски глупой нет:
Молчит… таинственна, заговорит… так мило.
Вы можете придать ее
словамУлыбку, взор, какие вам угодно…
Вот, например, взгляните там,
Как выступает благородно
Высокая турчанка… как полна,
Как дышит грудь ее и страстно и свободно.
Вы знаете ли кто она?
Быть может,
гордая графиня иль княжна,
Диана в обществе… Венера в маскераде,
И также может быть, что эта же краса
К вам завтра вечером придет на полчаса.
В обоих случаях вы, право, не в накладе.
Те из челядинцев, с которыми встречался Юрий, подъезжая к крыльцу, смотрели на него с удивлением: измятый и поношенный охабень, коим с ног до головы он был окутан, некрасивая одежда Алексея — одним
словом, ничто не оправдывало дерзости незнакомого гостя, который, вопреки обычаю простолюдинов, не сошел с лошади у ворот и въехал верхом на двор
гордого боярина.
Она замолчала, отвернулась от него, заговорила с братом и скоро ушла, простившись с Ильёй только кивком головы. Лицо у неё было такое, как раньше, — до истории с Машей, — сухое,
гордое. Илья задумался: не обидел ли он её неосторожным
словом? Он вспомнил всё, что сказал ей, и не нашёл ничего обидного. Потом задумался над её
словами, они занимали его. Какую разницу видит она между торговлей и трудом?
Он молча присматривался к ним, прислушивался к их
словам; их дерзость нравилась ему, но его стесняло и отталкивало от них что-то
гордое в их отношении к нему.
О, он был истинный петиметр» [Петиметр — модный щеголь (
слово, бывшее употребительным в России в XVIII веке).]… — и лицо Марьи Васильевны принимало при этом несколько
гордое выражение.
Часам к восьми вечера богатый дом Анны Юрьевны был почти весь освещен. Барон, франтовато одетый, пришел из своего низу и с
гордым, самодовольным видом начал расхаживать по всем парадным комнатам. Он на этот раз как-то более обыкновенного строго относился к проходившим взад и вперед лакеям, приказывая им то лампу поправить, то стереть тут и там пыль, —
словом, заметно начинал чувствовать себя некоторым образом хозяином всей этой роскоши.
Он взял за руку француза и, отойдя к окну, сказал ему вполголоса несколько
слов. На лице офицера не заметно было ни малейшей перемены; можно было подумать, что он разговаривает с знакомым человеком о хорошей погоде или дожде. Но пылающие щеки защитника европейского образа войны, его беспокойный, хотя
гордый и решительный вид — все доказывало, что дело идет о назначении места и времени для объяснения, в котором красноречивые фразы и логика ни к чему не служат.
Прошел длинный, мучительный день, а ночью Елена Петровна пришла в кофточке к Саше, разбудила его и рассказала все о своей жизни с генералом — о первом материнстве своем, о горькой обиде, о слезах своих и муке женского бессильного и
гордого одиночества, доселе никем еще не разделенного. При первых же ее серьезных
словах Саша быстро сел на постели, послушал еще минуту и решительно и ласково сказал...
Я желал бы представить Юрия истинным героем, но что же мне делать, если он был таков же, как вы и я… против правды
слов нет; я уж прежде сказал, что только в глазах Ольги он почерпал неистовый пламень, бурные желания,
гордую волю, — что вне этого волшебного круга он был человек, как и другой — просто добрый, умный юноша. Что делать?
Меж тем черкес, с улыбкой злобной,
Выходит из глуши дерев.
И волку хищному подобный,
Бросает взор… стоит… без
слов,
Ногою
гордой попирает
Убитого… увидел он,
Что тщетно потерял патрон;
И вновь чрез горы убегает.
Еще потемневший облик, облекающий старые картины, не весь сошел пред ним; но он уж прозревал в них кое-что, хотя внутренно не соглашался с профессором, чтобы старинные мастера так недосягаемо ушли от нас; ему казалось даже, что девятнадцатый век кое в чем значительно их опередил, что подражание природе как-то сделалось теперь ярче, живее, ближе;
словом, он думал в этом случае так, как думает молодость, уже постигшая кое-что и чувствующая это в
гордом внутреннем сознании.
Сашка сам, без приглашения, играл им «Rule Britannia» [«Правь, Британия» (англ.).]. Должно быть, сознание того, что они сейчас находятся в стране, отягощенной вечным рабством, придавало особенно
гордую торжественность этому гимну английской свободы. И когда они пели, стоя, с обнаженными головами, последние великолепные
слова...
— Исключительно танцующие кавалеры могли разделиться на два разряда; одни добросовестно не жалели ни ног, ни языка, танцевали без устали, садились на край стула, обратившись лицом к своей даме, улыбались и кидали значительные взгляды при каждом
слове, — короче, исполняли свою обязанность как нельзя лучше — другие, люди средних лет, чиновные, заслуженные ветераны общества, с важною осанкой и
гордым выражением лица, скользили небрежно по паркету, как бы из милости или снисхождения к хозяйке; и говорили только с дамою своего vis-à-vis [буквально лицом к лицу, в данном случае партнер по танцу (франц.)], когда встречались с нею, делая фигуру.
Не надо нам
слова гнилого и праздного, погружающего в самодовольную дремоту и наполняющего сердце приятными мечтами; а нужно
слово свежее и
гордое, заставляющее сердце кипеть отвагою гражданина, увлекающее к деятельности широкой и самобытной.
В такого рода разговорах мы шли, и я заметил, что если младшая, Минодора, язвила смертных больше
словом, то старшая уничтожала их презрительным и
гордым видом, особенно кланявшихся нам мужиков и баб.
— Пашенька! Пожалуйста,
слова, которые я скажу тебе сейчас, прими как исповедь, как
слова, которые я в смертный час говорю перед богом. Пашенька! Я не святой человек, даже не простой, рядовой человек: я грешник, грязный, гадкий, заблудший,
гордый грешник, хуже, не знаю, всех ли, но хуже самых худых людей.
Всё кончилось! я был в суде, Фернандо
Ведут на казнь, его пытали долго,
Вопросы делали — он всё молчал, ни
словаОни не вырвали у
гордого Фернандо —
И скоро мы увидим дым и пламя.
«Слушай же, — говорит мне, — красная девица, — а у самого чудно очи горят, — не праздное
слово скажу, а дам тебе великое
слово: на сколько счастья мне подаришь, на столько буду и я тебе господин, а невзлюбишь когда — и не говори,
слов не роняй, не трудись, а двинь только бровью своей соболиною, поведи черным глазом, мизинцем одним шевельни, и отдам тебе назад любовь твою с золотою волюшкой; только будет тут, краса моя
гордая, несносимая, и моей жизни конец!» И тут вся плоть моя на его
слова усмехнулася…
Грубое-то, сударь, вы
слово простите… мужик, сударь, а вы, барин… вы, сударь, ваше сиятельство, человек молодой,
гордый, горячий, а она, сударь, сами знаете, дитя малое, неразумное — долго ль с ней до греха!