Неточные совпадения
Всегда скромна, всегда послушна,
Всегда как утро весела,
Как жизнь поэта простодушна,
Как поцелуй любви мила,
Глаза как небо голубые;
Улыбка, локоны льняные,
Движенья,
голос, легкий стан —
Всё в Ольге… но
любой роман
Возьмите и найдете, верно,
Ее портрет: он очень мил,
Я прежде сам его любил,
Но надоел он мне безмерно.
Позвольте мне, читатель мой,
Заняться старшею сестрой.
Пред ним, одна за другою, поплыли во тьме фигуры толстенькой
Любы Сомовой, красавицы Алины с ее капризно вздернутой губой, смелым взглядом синеватых глаз, ленивыми движениями и густым, властным
голосом.
— Кольцо, звон, волк, — читала Лидия свои жребии, а
Люба говорила ей старческим, гнусавым
голосом гадалки...
Нюра тоненько, в нос, выводит первый
голос,
Люба вторит ей глуховатым альтом...
— Вва! — разводил князь руками. — Что такое Лихонин? Лихонин — мой друг, мой брат и кунак. Но разве он знает, что такое любофф? Разве вы, северные люди, понимаете любофф? Это мы, грузины, созданы для любви. Смотри,
Люба! Я тебе покажу сейчас, что такое любоффф! Он сжимал кулаки, выгибался телом вперед и так зверски начинал вращать глазами, так скрежетал зубами и рычал львиным
голосом, что Любку, несмотря на то, что она знала, что это шутка, охватывал детский страх, и она бросалась бежать в другую комнату.
Пела скрипка, звенел чистый и высокий тенор какого-то чахоточного паренька в наглухо застёгнутой поддёвке и со шрамом через всю левую щёку от уха до угла губ; легко и весело взвивалось весёлое сопрано кудрявой
Любы Матушкиной; служащий в аптеке Яковлев пел баритоном, держа себя за подбородок, а кузнец Махалов, человек с воловьими глазами, вдруг открыв круглую чёрную пасть, начинал реветь — о-о-о! и, точно смолой обливая, гасил все
голоса, скрипку, говор людей за воротами.
— Не та-ак! — истошным
голосом кричала
Люба.
— Захворал я,
Люба? — спросил он полным
голосом, чётко и ясно, но, к его удивлению, она не слышала, не отозвалась; это испугало его, он застонал, тогда она вскочила, бросилась к нему, а доктор подошёл не торопясь, не изменяя шага и этим сразу стал неприятен больному.
— «Был человек в земле Уц…» — начинал Маякин сиплым
голосом, и Фома, сидевший рядом с
Любой в углу комнаты на диване, уже знал, что сейчас его крестный замолчит и погладит себя рукой по лысине.
— Люда мне сказала, — начал он своим ласковым
голосом, — про твое несчастье, Нина! Бедный Смелый погиб в горах, но ты не горюй, моя девочка. Лишь только залечим твою руку, ты сможешь взять
любую лошадь из конюшни взамен погибшего друга!
Люба стыдливо кашлянула в кулак и резким, сиплым
голосом затянула песню. Ей вторили остальные… Восьмеркин замахал руками, замигал глазами и, стараясь прочесть на лице магистра восторг, закудахтал.
Вспоминал вихлястую кургузую фигуру Карбилова с длинной шеей и рыжими усиками, его самодовольный
голос, скрытую улыбку, с какою на него глядела
Люба.
Люба с самого начала держалась просто и приветливо, и с нею было хорошо разговаривать. Иногда я не смел о ней думать, иногда ликующая мысль врывалась в душу, что и она меня любит. Раз она мне сказала своим задушевным
голосом...
Я в душе ахнул, и в первый раз мне захотелось приглядеться к
Любе попристальней. Но так задушевно звучал ее
голос, и с такою ласкою смотрели на меня синие глаза, что очень скоро погасло неприятное ощущение.
У нее был удивительно задушевный
голос, и с нею больше было общего разговора, чем с Катей: с
Любой мы были однолетки, Катя была на три года моложе.
Был и на балу у них. Это был уже настоящий бал, и зал был под стать. Кавалеры в большинстве были новые, мне незнакомые. Осталось в памяти: блеск паркета, сверкающие белые стены, изящные девичьи лица — и какой-то холод, холод, и отчужденность, и одиночество. Исчезла всегдашняя при Конопацких легкость в обращении и разговорах. Я хмурился, не умел развернуться и стать разговорчивым, больше сидел в курительной комнате и курил.
Люба сказала мне своим задушевным
голосом...
— Вот видишь образ Спаса нашего, — перебил Иван Васильевич своим владычно-роковым
голосом, — беру господа во свидетели, коли ты уморишь царевича, голова твоя слетит долой. Слышь? Слово мое немимо идет. Вылечишь —
любая дочь боярская твоя, с нею
любое поместье на всей Руси.
Все это сказано было таким тоном, хоть бы в
любую"раззолоченную гостиную", как выражается Домбрович. Ее духи приятно раздражали меня. Ее манеры,
голос, интонация… как бы сказать… m'enivraient [опьяняли меня (фр.).]. Да, это настоящее слово!
— Ну, что там? Чего надо? — спросила
Люба сквозь дверь, не отпирая, и
голос у нее был немного недовольный, но спокойный.
Опять зазвенели
голоса, и опять, обрезая их, как ножницы обрезают развившуюся шелковую нить, заговорил мужской
голос, убедительный, молодой, за которым чувствовались белые, крепкие зубы и усы, и шпоры звякнули отчетливо, точно говоривший кланялся. И странно:
Люба засмеялась.