Проснулся Иван Ильич поздно. Долго кашлял, отхаркивался, кряхтел. Голову кружило, под сердцем шевелилась тошнотная муть. Весеннее солнце светило в щели ставень. В кухне звякали чайные ложечки, слышался веселый смех Кати,
голос Леонида. Иван Ильич умылся. Угрюмо вошел в кухню, угрюмо ответил на приветствие Леонида, не подавая руки.
Неточные совпадения
Поток этих слов был сплошной и неудержимый и даже увлекательный, потому что
голос у
Леонида Григорьевича был необыкновенно мягкий, тихо вкрадчивый, слова, произносимые им, выходили какие-то кругленькие и катились, словно орешки по лубочному желобку.
— Cher Leonide, ayez pitie de votre mere [Дорогой
Леонид, пожалейте свою мать (франц.).], — произнесла Пионова своим отвратительным
голосом, которому старалась придать умоляющее выражение.
Проходил я обыкновенно прямо к
Леониду в кабинет и в продолжение часа, занимаясь с ним, все прислушивался: не долетит ли до меня звук ее
голоса.
— Перестаньте,
Леонид, врать, — начала мать строгим
голосом. — Я тебе давно приказывала, чтобы ты не смел так говорить о человеке, которого я давно знаю и уважаю.
С нежностию поздоровалась она с Марьею Виссарионовною, издала радостное восклицание при виде Ивана Кузьмича, который у ней поцеловал руку, и тотчас же начала болтать, а потом, прищурившись, взглянула в ту сторону, гае сидел
Леонид, и проговорила сладким
голосом...
Все бы это было хорошо, только, кажется,
Леонид мало этому верил, да и у меня лежало на сердце тяжелое предчувствие; внутренний
голос говорил мне: быть худу, быть бедам!
— Загладьте хоть теперь, — начал опять
Леонид,
голос у него прерывался, — устройте Лиду… с мужем ей нельзя жить, он ее замучит… отдайте ей все мое состояние, я этого непременно хочу… А вы тоже оставьте ее в покое, — отнесся он к Пионовой, — будет вам ее преследовать… Она вам ничего не сделала… Матери тоже женихов не сватайте; ей поздно уж выходить замуж.
Тишина, вздохи. Потом слышпы топот шагов, шум
голосов, двери растворяются настежь, и стремительно вваливаются: Гросман с завязанными глазами, держащий за руку Сахатова, профессор и доктор, толстая барыня и
Леонид Федорович, Бетси и Петрищев, Василий Леонидыч и Марья Константиновна, барыня и баронесса, Федор Иваны и и Таня. Три мужика, кухарка и старый повар (невидим). Мужики вскакивают. Гросман входит быстрыми шагами, потом останавливается.
Леонид Федорович (возвышая
голос). Прошу тех, кто остается, не шалить и относиться к делу серьезно. Могут быть дурные последствия. Вово, слышишь? Если не будешь сидеть смирно, уйди.
Рука была перевязана носовым платком, и френч
Леонида накинут на грудь. По лесу гулко раздавались еще мужские
голоса, трещали кусты под ногами лошадей. Но уже много дальше. Иногда, словно удар пастушьего кнута, перекатывался по лесу выстрел.
Леонид остановился у перил крыльца и привычно громким, далеко слышным
голосом заговорил...
Слова были затасканные и выдохшиеся, но от грозного блеска его глаз, от бурных интонаций
голоса они оживали и становились значительными.
Леонид продолжал...
Спал
Леонид долго. Часа в три дня проснулся; мать принесла ему поесть, он выпил стакан муската и опять заснул. Вечером встал, — желтый, кислый,
голос сиплый. Сердцебиение, принял строфантин. Угрюмо сидит за стаканом крепчайшего чая, собирается принять на ночь веронал. Настасья Николаевна, измученная бессонной ночью, сказала робко...