Неточные совпадения
Аммос Федорович. Я думаю, Антон Антонович, что здесь тонкая и больше политическая причина. Это значит вот что: Россия… да…
хочет вести войну, и министерия-то, вот видите, и подослала чиновника, чтобы узнать, нет ли
где измены.
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться
хочет всем бытием своим, разум
хочет знать, а сердце чувствовать. Ты входишь теперь в свет,
где первый шаг решит часто судьбу целой жизни,
где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные в своих понятиях, сердца, развращенные в своих чувствиях. О мой друг! Умей различить, умей остановиться с теми, которых дружба к тебе была б надежною порукою за твой разум и сердце.
Содержание было то самое, как он ожидал, но форма была неожиданная и особенно неприятная ему. «Ани очень больна, доктор говорит, что может быть воспаление. Я одна теряю голову. Княжна Варвара не помощница, а помеха. Я ждала тебя третьего дня, вчера и теперь посылаю узнать,
где ты и что ты? Я сама
хотела ехать, но раздумала, зная, что это будет тебе неприятно. Дай ответ какой-нибудь, чтоб я знала, что делать».
— Нет, я думаю, княгиня устала, и лошади ее не интересуют, — сказал Вронский Анне, предложившей пройти до конного завода,
где Свияжский
хотел видеть нового жеребца. — Вы подите, а я провожу княгиню домой, и мы поговорим, — сказал он, — если вам приятно, — обратился он к ней.
Не слыхала ли она его слов или не
хотела слышать, но она как бы спотыкнулась, два раза стукнув ножкой, и поспешно покатилась прочь от него. Она подкатилась к М-llе Linon, что-то сказала ей и направилась к домику,
где дамы снимали коньки.
Он не
хотел видеть и не видел, что в свете уже многие косо смотрят на его жену, не
хотел понимать и не понимал, почему жена его особенно настаивала на том, чтобы переехать в Царское,
где жила Бетси, откуда недалеко было до лагеря полка Вронского.
Эффект, производимый речами княгини Мягкой, всегда был одинаков, и секрет производимого ею эффекта состоял в том, что она говорила
хотя и не совсем кстати, как теперь, но простые вещи, имеющие смысл. В обществе,
где она жила, такие слова производили действие самой остроумной шутки. Княгиня Мягкая не могла понять, отчего это так действовало, но знала, что это так действовало, и пользовалась этим.
Одно — вне ее присутствия, с доктором, курившим одну толстую папироску за другою и тушившим их о край полной пепельницы, с Долли и с князем,
где шла речь об обеде, о политике, о болезни Марьи Петровны и
где Левин вдруг на минуту совершенно забывал, что происходило, и чувствовал себя точно проснувшимся, и другое настроение — в ее присутствии, у ее изголовья,
где сердце
хотело разорваться и всё не разрывалось от сострадания, и он не переставая молился Богу.
— Как я рада, что вы приехали, — сказала Бетси. — Я устала и только что
хотела выпить чашку чаю, пока они приедут. А вы бы пошли, — обратилась она к Тушкевичу, — с Машей попробовали бы крокет-гроунд там,
где подстригли. Мы с вами успеем по душе поговорить за чаем, we’ll have а cosy chat, [приятно поболтаем,] не правда ли? — обратилась она к Анне с улыбкой, пожимая ее руку, державшую зонтик.
Анна, не отвечая мужу, подняла бинокль и смотрела на то место,
где упал Вронский; но было так далеко, и там столпилось столько народа, что ничего нельзя было разобрать. Она опустила бинокль и
хотела итти; но в это время подскакал офицер и что-то докладывал Государю. Анна высунулась вперед, слушая.
Но дело в том, ― она, ожидая этого развода здесь, в Москве,
где все его и ее знают, живет три месяца; никуда не выезжает, никого не видает из женщин, кроме Долли, потому что, понимаешь ли, она не
хочет, чтобы к ней ездили из милости; эта дура княжна Варвара ― и та уехала, считая это неприличным.
Девочка
хотела сказать, но забыла, как лопатка по-французски; мать ей подсказала и потом по-французски же сказала,
где отыскать лопатку. И это показалось Левину неприятным.
Левин не
хотел его разочаровывать в том, что где-нибудь может быть что-нибудь хорошее без нее, и потому ничего не сказал.
— Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я сказал ваше имя… Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума… Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине,
хотя знал, что она говорит вздор.
— Послушай, — сказал твердым голосом Азамат, — видишь, я на все решаюсь.
Хочешь, я украду для тебя мою сестру? Как она пляшет! как поет! а вышивает золотом — чудо! Не бывало такой жены и у турецкого падишаха…
Хочешь? дождись меня завтра ночью там в ущелье,
где бежит поток: я пойду с нею мимо в соседний аул — и она твоя. Неужели не стоит Бэла твоего скакуна?
На другой день рано утром мы ее похоронили за крепостью, у речки, возле того места,
где она в последний раз сидела; кругом ее могилки теперь разрослись кусты белой акации и бузины. Я
хотел было поставить крест, да, знаете, неловко: все-таки она была не христианка…
И теперь, здесь, в этой скучной крепости, я часто, пробегая мыслию прошедшее, спрашиваю себя: отчего я не
хотел ступить на этот путь, открытый мне судьбою,
где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное?..
Несмотря, однако ж, на такую размолвку, гость и хозяин поужинали вместе,
хотя на этот раз не стояло на столе никаких вин с затейливыми именами. Торчала одна только бутылка с каким-то кипрским, которое было то, что называют кислятина во всех отношениях. После ужина Ноздрев сказал Чичикову, отведя его в боковую комнату,
где была приготовлена для него постель...
— Я бы
хотел прежде знать,
где крепостной стол, здесь или в другом месте?
Принял он Чичикова отменно ласково и радушно, ввел его совершенно в доверенность и рассказал с самоуслажденьем, скольких и скольких стоило ему трудов возвесть именье до нынешнего благосостояния; как трудно было дать понять простому мужику, что есть высшие побуждения, которые доставляют человеку просвещенная роскошь, искусство и художества; сколько нужно было бороться с невежеством русского мужика, чтобы одеть его в немецкие штаны и заставить почувствовать,
хотя сколько-нибудь, высшее достоинство человека; что баб, несмотря на все усилия, он до сих <пор> не мог заставить надеть корсет, тогда как в Германии,
где он стоял с полком в 14-м году, дочь мельника умела играть даже на фортепиано, говорила по-французски и делала книксен.
Он отвечал на все пункты даже не заикнувшись, объявил, что Чичиков накупил мертвых душ на несколько тысяч и что он сам продал ему, потому что не видит причины, почему не продать; на вопрос, не шпион ли он и не старается ли что-нибудь разведать, Ноздрев отвечал, что шпион, что еще в школе,
где он с ним вместе учился, его называли фискалом, и что за это товарищи, а в том числе и он, несколько его поизмяли, так что нужно было потом приставить к одним вискам двести сорок пьявок, — то есть он
хотел было сказать сорок, но двести сказалось как-то само собою.
За огородами следовали крестьянские избы, которые
хотя были выстроены врассыпную и не заключены в правильные улицы, но, по замечанию, сделанному Чичиковым, показывали довольство обитателей, ибо были поддерживаемы как следует: изветшавший тес на крышах везде был заменен новым; ворота нигде не покосились, а в обращенных к нему крестьянских крытых сараях заметил он
где стоявшую запасную почти новую телегу, а
где и две.
Я поставлю полные баллы во всех науках тому, кто ни аза не знает, да ведет себя похвально; а в ком я вижу дурной дух да насмешливость, я тому нуль,
хотя он Солона заткни за пояс!» Так говорил учитель, не любивший насмерть Крылова за то, что он сказал: «По мне, уж лучше пей, да дело разумей», — и всегда рассказывавший с наслаждением в лице и в глазах, как в том училище,
где он преподавал прежде, такая была тишина, что слышно было, как муха летит; что ни один из учеников в течение круглого года не кашлянул и не высморкался в классе и что до самого звонка нельзя было узнать, был ли кто там или нет.
Хотя, конечно, они лица не так заметные, и то, что называют второстепенные или даже третьестепенные,
хотя главные ходы и пружины поэмы не на них утверждены и разве кое-где касаются и легко зацепляют их, — но автор любит чрезвычайно быть обстоятельным во всем и с этой стороны, несмотря на то что сам человек русский,
хочет быть аккуратен, как немец.
— Ну нет, не мечта! Я вам доложу, каков был Михеев, так вы таких людей не сыщете: машинища такая, что в эту комнату не войдет; нет, это не мечта! А в плечищах у него была такая силища, какой нет у лошади;
хотел бы я знать,
где бы вы в другом месте нашли такую мечту!
Но, получив посланье Тани,
Онегин живо тронут был:
Язык девических мечтаний
В нем думы роем возмутил;
И вспомнил он Татьяны милой
И бледный цвет, и вид унылый;
И в сладостный, безгрешный сон
Душою погрузился он.
Быть может, чувствий пыл старинный
Им на минуту овладел;
Но обмануть он не
хотелДоверчивость души невинной.
Теперь мы в сад перелетим,
Где встретилась Татьяна с ним.
Ответа нет. Он вновь посланье:
Второму, третьему письму
Ответа нет. В одно собранье
Он едет; лишь вошел… ему
Она навстречу. Как сурова!
Его не видят, с ним ни слова;
У! как теперь окружена
Крещенским холодом она!
Как удержать негодованье
Уста упрямые
хотят!
Вперил Онегин зоркий взгляд:
Где,
где смятенье, состраданье?
Где пятна слез?.. Их нет, их нет!
На сем лице лишь гнева след…
—
Где ты, батьку? Ищут тебя козаки. Уж убит куренной атаман Невылычкий, Задорожний убит, Черевиченко убит. Но стоят козаки, не
хотят умирать, не увидев тебя в очи;
хотят, чтобы взглянул ты на них перед смертным часом!
Но старый Тарас готовил другую им деятельность. Ему не по душе была такая праздная жизнь — настоящего дела
хотел он. Он все придумывал, как бы поднять Сечь на отважное предприятие,
где бы можно было разгуляться как следует рыцарю. Наконец в один день пришел к кошевому и сказал ему прямо...
Старый козак Бовдюг
захотел также остаться с ними, сказавши: «Теперь не такие мои лета, чтобы гоняться за татарами, а тут есть место,
где опочить доброю козацкою смертью.
Сознав положение, Меннерс
хотел броситься в воду, чтобы плыть к берегу, но решение его запоздало, так как лодка вертелась уже недалеко от конца мола,
где значительная глубина воды и ярость валов обещали верную смерть.
Он читал где-то, что можно,
хотя бы смутно, понять человека, если, вообразив себя этим человеком, скопировать выражение его лица.
— Н… нет, видел, один только раз в жизни, шесть лет тому. Филька, человек дворовый у меня был; только что его похоронили, я крикнул, забывшись: «Филька, трубку!» — вошел, и прямо к горке,
где стоят у меня трубки. Я сижу, думаю: «Это он мне отомстить», потому что перед самою смертью мы крепко поссорились. «Как ты смеешь, говорю, с продранным локтем ко мне входить, — вон, негодяй!» Повернулся, вышел и больше не приходил. Я Марфе Петровне тогда не сказал.
Хотел было панихиду по нем отслужить, да посовестился.
— Лжешь, ничего не будет! Зови людей! Ты знал, что я болен, и раздражить меня
хотел, до бешенства, чтоб я себя выдал, вот твоя цель! Нет, ты фактов подавай! Я все понял! У тебя фактов нет, у тебя одни только дрянные, ничтожные догадки, заметовские!.. Ты знал мой характер, до исступления меня довести
хотел, а потом и огорошить вдруг попами да депутатами [Депутаты — здесь: понятые.]… Ты их ждешь? а? Чего ждешь?
Где? Подавай!
«Ну так что ж! И пожалуй!» — проговорил он решительно, двинулся с моста и направился в ту сторону,
где была контора. Сердце его было пусто и глухо. Мыслить он не
хотел. Даже тоска прошла, ни следа давешней энергии, когда он из дому вышел, с тем «чтобы все кончить!». Полная апатия заступила ее место.
«Что ж, это исход! — думал он, тихо и вяло идя по набережной канавы. — Все-таки кончу, потому что
хочу… Исход ли, однако? А все равно! Аршин пространства будет, — хе! Какой, однако же, конец! Неужели конец? Скажу я им иль не скажу? Э… черт! Да и устал я: где-нибудь лечь или сесть бы поскорей! Всего стыднее, что очень уж глупо. Да наплевать и на это. Фу, какие глупости в голову приходят…»
Насилу достучался и вначале произвел было большое смятение; но Аркадий Иванович, когда
хотел, был человек с весьма обворожительными манерами, так что первоначальная (
хотя, впрочем, весьма остроумная) догадка благоразумных родителей невесты, что Аркадий Иванович, вероятно, до того уже где-нибудь нахлестался пьян, что уж и себя не помнит, — тотчас же пала сама собою.
И осталась она после него с тремя малолетними детьми в уезде далеком и зверском,
где и я тогда находился, и осталась в такой нищете безнадежной, что я
хотя и много видал приключений различных, но даже и описать не в состоянии.
— Что такое?
где? что?.. — Раскольников подошел было к двери и
хотел отворить, но она была заперта.
Он пошел к Неве по В—му проспекту; но дорогою ему пришла вдруг еще мысль: «Зачем на Неву? Зачем в воду? Не лучше ли уйти куда-нибудь очень далеко, опять хоть на острова, и там где-нибудь, в одиноком месте, в лесу, под кустом, — зарыть все это и дерево, пожалуй, заметить?» И
хотя он чувствовал, что не в состоянии всего ясно и здраво обсудить в эту минуту, но мысль ему показалась безошибочною.
Борис. Нельзя мне, Катя. Не по своей я воле еду: дядя посылает, уж и лошади готовы; я только отпросился у дяди на минуточку,
хотел хоть с местом-то тем проститься,
где мы с тобой виделись.
Кабанов. Да я, маменька, и не
хочу своей волей жить.
Где уж мне своей волей жить!
Борис. Сохрани Господи! Сохрани меня Господи! Нет, Кудряш, как можно!
Захочу ли я ее погубить! Мне только бы видеть ее где-нибудь, мне больше ничего не надо.
Пойдём-ка, я тебя на стадо наведу,
Где сбережём верней мы наши шкуры:
Хотя при стаде том и множество собак,
Да сам пастух дурак...
Куда людей на свете много есть,
Которые везде
хотят себя приплесть
И любят хлопотать,
где их совсем не просят.
Робинзон. Какой народ! Удивляюсь. Везде поспеют;
где только можно взять, все уж взято, непочатых мест нет. Ну, не надо, не нуждаюсь я в нем. Ты ему не говори ничего, а то он подумает, что и я
хочу обмануть; а я горд.
— Слушай, — продолжал я, видя его доброе расположение. — Как тебя назвать не знаю, да и знать не
хочу… Но бог видит, что жизнию моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал. Только не требуй того, что противно чести моей и христианской совести. Ты мой благодетель. Доверши как начал: отпусти меня с бедною сиротою, куда нам бог путь укажет. А мы,
где бы ты ни был и что бы с тобою ни случилось, каждый день будем бога молить о спасении грешной твоей души…
Он приподнялся и
хотел возвратиться домой; но размягченное сердце не могло успокоиться в его груди, и он стал медленно ходить по саду, то задумчиво глядя себе под ноги, то поднимая глаза к небу,
где уже роились и перемигивались звезды.
— А я думаю: я вот лежу здесь под стогом… Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством,
где меня нет и
где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию,
где меня не было и не будет… А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то
хочет тоже… Что за безобразие! Что за пустяки!
Одну из них, богиню Молчания, с пальцем на губах, привезли было и поставили; но ей в тот же день дворовые мальчишки отбили нос, и
хотя соседний штукатур брался приделать ей нос «вдвое лучше прежнего», однако Одинцов велел ее принять, и она очутилась в углу молотильного сарая,
где стояла долгие годы, возбуждая суеверный ужас баб.