Неточные совпадения
Пошли его хоть
в Камчатку, да дай только
теплые рукавицы, он похлопает руками, топор
в руки, и пошел рубить себе новую
избу».
«И куда это они ушли, эти мужики? — думал он и углубился более
в художественное рассмотрение этого обстоятельства. — Поди, чай, ночью ушли, по сырости, без хлеба. Где же они уснут? Неужели
в лесу? Ведь не сидится же!
В избе хоть и скверно пахнет, да
тепло, по крайней мере…»
Кучера с них брали за воду
в колодце, не позволяя поить лошадей без платы; бабы — за
тепло в избе; аристократам передней они должны были кланяться кому поросенком и полотенцем, кому гусем и маслом.
Изба была оклеена обоями на городскую руку; на полу везде половики; русская печь закрыта ситцевым пологом. Окна и двери были выкрашены, а вместо лавок стояли стулья. Из передней
избы небольшая дверка вела
в заднюю маленьким
теплым коридорчиком.
Все там было свое как-то: нажгут дома, на происшествие поедешь, лошадки фыркают, обдавая тонким облаком взметенного снега, ночь
в избе, на соломе, спор с исправником, курьезные извороты прикосновенных к делу крестьян, или езда
теплою вешнею ночью, проталины, жаворонки так и замирают, рея
в воздухе, или, наконец, еще позже, едешь и думаешь… тарантасик подкидывает, а поле как посеребренное, и по нем ходят то тяжелые драхвы, то стальнокрылые стрепеты…
Вообще, все довольны, все рады весне и
теплу, потому что
в зимнее время
изба, наполненная какою-то прогорклою атмосферой, наводит уныние даже на привыкшего к ней мужичка.
Зато, часа через два, когда семейный обед готов, хозяйка заботливо закутывает печь, и
в избе делается светло и
тепло.
На вакации, перед поступлением
в Александровское училище, Алексей Александров, живший все лето
в Химках, поехал погостить на неделю к старшей своей сестре Соне, поселившейся для деревенского отдыха
в подмосковном большом селе Краскове,
в котором сладкогласные мужики зимою промышляли воровством, а
в теплые месяцы сдавали москвичам свои
избы, порою о двух и даже о трех этажах.
От
теплых изб ее отгоняли дворовые собаки, такие же голодные, как и она, но гордые и сильные своею принадлежностью к дому; когда, гонимая голодом или инстинктивною потребностью
в общении, она показывалась на улице, — ребята бросали
в нее камнями и палками, взрослые весело улюлюкали и страшно, пронзительно свистали.
Улегся я на лавке. Дед и мальчишка забрались на полати… Скоро все уснули.
Тепло в избе. Я давно так крепко не спал, как на этой узкой скамье с сапогами
в головах. Проснулся перед рассветом; еще все спали. Тихо взял из-под головы сапоги, обулся, накинул пальто и потихоньку вышел на улицу. Метель утихла. Небо звездное. Холодище страшенный. Вернулся бы назад, да вспомнил разобранные часы на столе
в платочке и зашагал, завернув голову
в кабацкий половик…
Их дома не удивляли огромностью и великолепием: большая комната, называемая светлицею, отделялась от черной
избы просторными и
теплыми сенями,
в которых живали горничные, получившие от сего название сенных девушек.
— Нет, братцы, как здесь ни
тепло,
в избе, надо полагать,
теплее, — сказал он без всякой торопливости, зевнул даже несколько раз и потянулся, — ей-богу, право, о-о. Пойду-ка и я тяпну чарочку: вернее будет — скорее согреешься… К тому и пора: надо к селу подбираться… О-хе-хе. Авось найду как-нибудь село-то — не соломинка. Скажите только,
в какую сторону пошли ваши ребята?
Поповский дом был не велик. Своими руками строил его поп Мирон и выстроил переднюю
избу сначала, а потом заднюю, да наверху светелку. Главное, чтобы зимой было
тепло попадье да поповым ребятишкам. Могутный был человек поп Мирон: косая сажень
в плечах, а голова, как пивной котел. Прост был и увертлив, если бы не слабость к зелену вину.
В избе кузнеца было очень
тепло и опрятно: на столе лежали ковриги, закрытые белым закатником, и пахло свежеиспеченным хлебом; а со двора
в стены постукивал мороз, и кузнечиха, просыпаясь, с беспокойством взглядывала
в окна, разрисованные ледяными кристалликами, сквозь пестрый узор которых
в избу светила луна своим бледным, дрожащим светом.
И пока я спал, мы с Селиваном были
в самом приятном согласии: у нас с ним открывались
в лесу разные секретные норки, где у нас было напрятано много хлеба, масла и
теплых детских тулупчиков, которые мы доставали, бегом носили к известным нам
избам по деревням, клали на слуховое окно, стучали, чтобы кто-нибудь выглянул, и сами убегали.
Через день об этом происшествии знали
в городе и
в округе, а через два дня отец с тетушкою поехали
в Кромы и, остановясь у Селивана, пили
в его
избе чай и оставили его жене
теплую шубу. На обратном пути они опять заехали к нему и еще привезли ему подарков: чаю, сахару и муки. Он брал все вежливо, но неохотно и говорил...
Рано утром на другой день, еще «на брезгу», мы оставили Сосунки. Весеннее холодное утро заставляло неприятно вздрагивать, и я напрасно кутался
в свое осеннее пальто — чисто весенняя изморозь так и пронизывала насквозь, заставляя зубы выделывать дробь. Переход из
теплой избы на мороз, когда хотелось спать мертвым сном, делал наше путешествие очень неприятным.
Нет сомнения, что Григорию было гораздо привольнее щелкать челноком
в теплой, просторной
избе, посреди многочисленного общества таких же, как и он, лихих ребят, чем тащиться
в зной и дождь за тяжелою сохою.
В начале улицы еще было ветрено, и дорога была заметна, но
в середине деревни стало тихо,
тепло и весело. У одного двора лаяла собака, у другого баба, закрывшись с головой поддевкой, прибежала откуда-то и зашла
в дверь
избы, остановившись на пороге, чтобы поглядеть на проезжающих. Из середины деревни слышались песни девок.
Никита, укутавшись и вжав голову
в плечи, так что небольшая борода его облегала ему шею, сидел молча, стараясь не потерять набранное
в избе за чаем
тепло.
Осень. Вечер. Месяц светит. Внутренность двора.
В середине сенцы, направо
теплая изба и ворота, налево холодная
изба и погреб.
В избе слышны говор и пьяные крики. Соседка выходит из сеней, манит к себе Анисьину куму.
Они вошли
в хорошую, просторную
избу, и, только войдя сюда, Макар заметил, что на дворе был сильный мороз. Посредине
избы стоял камелек чудной резной работы, из чистого серебра, и
в нем пылали золотые поленья, давая ровное
тепло, сразу проникавшее все тело. Огонь этого чудного камелька не резал глаз, не жег, а только грел, и Макару опять захотелось вечно стоять здесь и греться. Поп Иван также подошел к камельку и протянул к нему иззябшие руки.
— Что надо, парень? Да ты шапку-то надевай, студено. Да пойдем-ка лучше
в избу, там
потеплей будет нам разговаривать. Скажи-ка, родной, как отец-от у вас справляется? Слышал я про ваши беды; жалко мне вас… Шутка ли, как злодеи-то вас обидели!..
Это бывает оттого, что где-нибудь на земле воздух очень разогреется, а
в другом месте остынет, — тогда и начинается ветер, и низом идет холодный дух, а верхом —
теплый, так же как с надворья
в избу.
— Как ваша деревня прозывается, стари́нушка? — спросил Никифор Захарыч, войдя
в избу и снимая с себя промерзшую дубленку. Он позамешкался немного, убирая лошадей. Василий Борисыч
в это время успел уж скинуть шубу и залез
в теплое местечко, на полати.
Поставив лошадей, Никифор с Васильем Борисычем вошли
в избу. Не приборна она была, и сразу заметно, что запущена лишь
в последнее время, но все же таки
в ней было
тепло, а для приезжих это было всего дороже.
— Марье Ивановне наше наиглубочайшее! — входя
в комнату, весело молвил Марко Данилыч. — А я сегодня, матушка, на радостях: останную рыбку, целых две баржи, продал и цену взял порядочную. Теперь еще бы полбаржи спустить с рук, совсем бы отделался и домой бы сейчас. У меня же там стройка к концу подходит…
избы для работников ставлю, хозяйский глаз тут нужен беспременно. За всем самому надо присмотреть, а то народец-от у нас
теплый. Чуть чего недоглядел, мигом растащут.
Видно, что эти люди, пока плыли сюда на арестантских баржах, скованные попарно наручниками, и пока шли этапом по тракту, ночуя
в избах, где их тело невыносимо жгли клопы, одеревенели до мозга костей; а теперь, болтаясь день и ночь
в холодной воде и не видя ничего, кроме голых берегов, навсегда утратили всё
тепло, какое имели, и осталось у них
в жизни только одно: водка, девка, девка, водка…
Вдали начали вырисовываться
в тумане темные силуэты деревьев и крыши
изб; у околицы тявкнула собака. Мы поднялись по деревенской улице и вошли во двор. Здесь тумана уже не было; крыша сарая резко чернела на светлевшем небе; от скотного двора несло
теплом и запахом навоза, там слышались мычание и глухой топот. Собаки спали вокруг крыльца.
Он спал
в теплой комнате,
в мягкой постели, укрытый одеялом, под которым была тонкая свежая простыня, но почему-то не испытывал удобства; быть может, это оттого, что
в соседней комнате долго разговаривали доктор и фон Тауниц и вверху над потолком и
в печке метель шумела так же, как
в земской
избе, и так же выла жалобно...
Вечером я вышел на крыльцо. Небо было
в густых тучах,
в темноте накрапывал
теплый дождь. За ручьем мигали редкие огоньки деревни. Я вглядывался
в нее, старался различить
избу Афанасия. Но ничего не было видно. Только черные тучи медленно клубились над деревней, и между ними виднелись пятнистые, мутно-бледные просветы неба.
Помолившись Богу и положив несколько земных поклонов, Аксинья полезла на лежанку, где на ночь устраивала себе постель. На лежанке было
тепло и уютно. Толстая птичница с удовольствием протянула усталые ноги и, закрыв глаза, сладко зевнула на всю
избу. И вдруг,
в ту самую минуту, когда приятная дремота уже подкралась к отяжелевшей голове Аксиньи, чей-то резкий, крикливый голос прокричал отчетливо на всю
избу...
— А чтобы ноги у нас не отнялись
в тепле да
в холе сидючи… Волки мы были, волками и умрем. Лес нам нужен, воля, а не
избы теплые. Не на спокой шли мы к тебе, а на дело. Сам, чай, ведаешь…
Ночь была темная,
теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и
в полтора часа проскакав 30 верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был
в Леташевке. Слезши у
избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный Штаб», и бросив лошадь, он вошел
в темные сени.
Когда мы верили огонькам, мелькавшим
в наших ошалелых глазах, была уже вот-вот и деревня, и
теплая изба, и спасенье, и отдых, а тут только крепкая дорога.
Чистил как-то Левонтий около парадной
избы двустволку, засвистал солдатский походный марш своего королевства… Услыхал королевич, по лицу словно облако прошло, задумался. Клюнуло, стало быть, — вспомнил. Царица к ему с
теплыми словами, плечом греет, глазами кипятит, а он ей досадный знак сделал, не мешай, мол, слушать… С той поры Левонтия и близко к крыльцу не подпускали. Определили его за две версты
в караульное помещение, дежурным бабам постные щи варить. Свисти, соловей, сколько хочешь…