Неточные совпадения
Сверх того, она написала несколько
романов, из которых
в одном, под названием «Скиталица Доротея», изобразила себя
в наилучшем
свете.
Вронский никогда не знал семейной жизни. Мать его была
в молодости блестящая светская женщина, имевшая во время замужества, и
в особенности после, много
романов, известных всему
свету. Отца своего он почти не помнил и был воспитан
в Пажеском Корпусе.
— Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала
в Петербурге, где-нибудь
в свете… я сказал ваше имя… Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума… Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка слушала с любопытством.
В ее воображении вы сделались героем
романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине, хотя знал, что она говорит вздор.
Я помню, что
в продолжение ночи, предшествовавшей поединку, я не спал ни минуты. Писать я не мог долго: тайное беспокойство мною овладело. С час я ходил по комнате; потом сел и открыл
роман Вальтера Скотта, лежавший у меня на столе: то были «Шотландские пуритане»; я читал сначала с усилием, потом забылся, увлеченный волшебным вымыслом… Неужели шотландскому барду на том
свете не платят за каждую отрадную минуту, которую дарит его книга?..
Прости ж и ты, мой спутник странный,
И ты, мой верный идеал,
И ты, живой и постоянный,
Хоть малый труд. Я с вами знал
Всё, что завидно для поэта:
Забвенье жизни
в бурях
света,
Беседу сладкую друзей.
Промчалось много, много дней
С тех пор, как юная Татьяна
И с ней Онегин
в смутном сне
Явилися впервые мне —
И даль свободного
романаЯ сквозь магический кристалл
Еще не ясно различал.
Шум, хохот, беготня, поклоны,
Галоп, мазурка, вальс… Меж тем
Между двух теток, у колонны,
Не замечаема никем,
Татьяна смотрит и не видит,
Волненье
света ненавидит;
Ей душно здесь… Она мечтой
Стремится к жизни полевой,
В деревню, к бедным поселянам,
В уединенный уголок,
Где льется светлый ручеек,
К своим цветам, к своим
романамИ
в сумрак липовых аллей,
Туда, где он являлся ей.
— Речь идет об историческом четырехтомном
романе «Стрельцы» К. П. Масальского (1802–1861), вышедшем
в свет в 1832 году.
— С неделю тому назад сижу я
в городском саду с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится
в небе, облака бегут, листья падают с деревьев
в тень и
свет на земле; девица, подруга детских дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще —
роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось, говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите выпить? Ну, а я — выпью.
Селенин, всегда занятый и мало бывавший
в свете, очевидно, ничего не слыхал о
романе Нехлюдова; Нехлюдов же, заметив это, решил, что ему и не нужно говорить о своих отношениях к Масловой.
К тому времени был
в ужасной моде и только что прогремел
в высшем
свете прелестный
роман Дюма-фиса «La dame aux camеlias», [«Дама с камелиями» (фр.).] поэма, которой, по моему мнению, не суждено ни умереть, ни состариться.
— Я бы удивился, совсем, впрочем, не зная
света (я сознаюсь
в этом), тому, что вы не только сами остались
в обществе давешней нашей компании, для вас неприличной, но и оставили этих… девиц выслушивать дело скандальное, хотя они уже всё прочли
в романах.
— Например, Загоскин [Загоскин Михаил Николаевич (1789—1852) — русский писатель, автор многочисленных
романов, из которых наибольшей известностью пользовались «Юрий Милославский» и «Рославлев».], Лажечников [Лажечников Иван Иванович (1792—1869) — русский писатель, автор популярных
в 30-40-е годы XIX
в. исторических
романов: «Ледяной дом» и др.], которого «Ледяной дом» я раз пять прочитала, граф Соллогуб [Соллогуб Владимир Александрович (1814—1882) — русский писатель, повести которого пользовались
в 30-40-х годах большим успехом.]: его «Аптекарша» и «Большой
свет» мне ужасно нравятся; теперь Кукольник [Кукольник Нестор Васильевич (1809—1868) — русский писатель, автор многочисленных драм и повестей, проникнутых охранительными крепостническими идеями.], Вельтман [Вельтман Александр Фомич (1800—1870) — русский писатель, автор произведений,
в которых идеализировалась патриархальная старина...
Но громадная сила — напряженная воля, а сильнее ее на
свете только лишь случай. Как-то вечером,
в часы отдыха, юнкера сбились кучкой, человек
в десять, между двумя соседними постелями. Левис-оф-Менар рассказывал наизусть содержание какого-то переводного французского
романа не то Габорио, не то Понсон дю Террайля. Вяло, без особого внимания подошел туда Александров и стал лениво прислушиваться.
Все
в романе этом было удивительно просто и ясно, как будто некий
свет, скрытый между строк, освещал доброе и злое, помогая любить и ненавидеть, заставляя напряженно следить за судьбами людей, спутанных
в тесный рой.
Одним словом, мне приходилось писать так, как будто это был первый
роман в свете и до меня еще никто не написал ничего похожего на
роман.
— У вас есть враг… Он передал Ивану Иванычу, что вы где-то говорили, что получаете с него по десяти рублей за каждого убитого человека. Он обиделся, и я его понимаю… Но вы не унывайте, мы устроим ваш
роман где-нибудь
в другом месте.
Свет не клином сошелся.
— Художественное произведение тогда лишь значительно и полезно, когда оно
в своей идее содержит какую-нибудь серьезную общественную задачу, — говорил Костя, сердито глядя на Ярцева. — Если
в произведении протест против крепостного права или автор вооружается против высшего
света с его пошлостями, то такое произведение значительно и полезно. Те же
романы и повести, где ах, да ох, да она его полюбила, а он ее разлюбил, — такие произведения, говорю я, ничтожны и черт их побери.
— Не печалься за нас, пане, — говорит Опанас, —
Роман будет на болоте раньше твоих доезжачих, а я, по твоей милости, один на
свете, мне о своей голове думать недолго. Вскину рушницу за плечи и пойду себе
в лес… Наберу проворных хлопцев и будем гулять… Из лесу станем выходить ночью на дорогу, а когда
в село забредем, то прямо
в панские хоромы. Эй, подымай, Ромасю, пана, вынесем его милость на дождик.
— Ну, собирайся,
Роман! Хлопцы, садитесь на коней! И ты, Опанас, поезжай с ними, — будет уж мне твоих песен слушать!.. Хорошая песня, да только никогда того, что
в ней поется, на
свете не бывает.
У меня, знаешь, батько с матерью давно померли, я еще малым хлопчиком был… Покинули они меня на
свете одного. Вот оно как со мною было, эге! Вот громада и думает: «Что же нам теперь с этим хлопчиком делать?» Ну и пан тоже себе думает… И пришел на этот раз из лесу лесник
Роман, да и говорит громаде: «Дайте мне этого хлопца
в сторожку, я его буду кормить… Мне
в лесу веселее, и ему хлеб…» Вот он как говорит, а громада ему отвечает: «Бери!» Он и взял. Так я с тех самых пор
в лесу и остался.
Прошел год, другой — о
Романе Прокофьиче не было ни слуха ни духа. Ни о самом о нем не приходило никаких известий, ни работ его не показывалось
в свете, и великие ожидания, которые он когда-то посеял, рухнули и забылись, как забылись многие большие ожидания, рано возбужденные и рано убитые многими подобными ему людьми. Норки жили по-прежнему; Шульц тоже. Он очень долго носился с извинительной запиской Истомина и даже держался слегка дуэлистом, но, наконец, и это надоело, и это забылось.
Существует на
свете довольно старинное и вместе с тем весьма справедливое мнение, — мнение, доказанное многими
романами, что для любви нет ни запоров, ни препятствий, ни даже враждебных стихий; все она поборает и над всем торжествует. Это старинное мнение подтвердилось еще раз и
в настоящем моем рассказе.
«Видно, еще письмо не дошло по адресу!» — подумал он и стал наводить лорнет на другие ложи;
в них он узнал множество бальных знакомых, с которыми иногда кланялся, иногда нет; смотря по тому, замечали его или нет; он не оскорблялся равнодушием
света к нему, потому что оценил
свет в настоящую его цену; он знал, что заставить говорить об себе легко, но знал также, что
свет два раза сряду не занимается одним и тем же лицом; ему нужны новые кумиры, новые моды, новые
романы… ветераны светской славы, как и все другие ветераны, самые жалкие созданья…
Как вы ни жестоки, как ни пагубны для нашего спокойствия, но без вас нет
в свете ничего прелестного; без вас жизнь наша есть пресная вода, а человек — кукла; без вас нет ни трогательной истории, ни занимательного
романа.
Леону открылся новый
свет в романах; он увидел, как
в магическом фонаре, множество разнообразных людей на сцене, множество чудных действий, приключений — игру судьбы, дотоле ему совсем неизвестную…
Немедленно после выхода
в свет «Юрия Милославского» Загоскин задумал писать другой исторический
роман: «Рославлев, или Русские
в 1812 году», напечатанный
в 1831 году.
Итак, герой наш спит, приятный сон,
Покойна ночь, а вы, читатель милый,
Пожалуйте, — иначе принужден
Я буду удержать вас силой…
Роман, вперед!.. Не úдет? — Ну, так он
Пойдет назад. Герой наш спит покуда,
Хочу я рассказать, кто он, откуда,
Кто мать его была, и кто отец,
Как он на
свет родился, наконец,
Как он попал
в позорную обитель,
Кто был его лакей и кто учитель.
Живу я на
свете 29 лет, но у меня
в жизни ни разу
романа не было.
В конце статьи Пушкин привел сатирическое «Оглавление историко-нравственно-сатирического
романа XIX
в.» — «Настоящий Выжигин», — разоблачающее Булгарина.], не появился
в свет.
— А для большего идиотства или, как там
в романах говорят, для большей иллюзии, пойдешь к буфету и опрокидонтом рюмочки две-три. Тут уж
в голове и
в груди происходит что-то, чего и
в сказках не вычитаешь. Человек я маленький, ничтожный, а кажется мне, что и границ у меня нет… Весь
свет собой обхватываю!
Ср. с описаниями припадка эпилепсии
в романе «Идиот» Ф. М. Достоевского (сделанными, по-видимому, тоже по личному опыту писателя): «Ум, сердце озарялись необыкновенным
светом…» «Затем вдруг что-то разверзлось перед ним: необычайный внутренний
свет озарил его душу» {Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч.
Когда
в Сибири со временем народятся свои собственные романисты и поэты, то
в их
романах и поэмах женщина не будет героинею; она не будет вдохновлять, возбуждать к высокой деятельности, спасать, идти «на край
света».
Но потом,
в конце
романа,
в мрачной и страшной картине падения человеческого духа, когда зло, овладев существом человека, парализует всякую силу сопротивления, всякую охоту борьбы с мраком, падающим на душу и сознательно, излюбленно, со страстью отмщения принимаемым душою вместо
света, —
в этой картине — столько назидания для судьи человеческого, что, конечно, он воскликнет
в страхе и недоумении: «Нет, не всегда мне отмщение, и не всегда Аз воздам», и не поставит бесчеловечно
в вину мрачно павшему преступнику того, что он пренебрег указанным вековечно
светом исхода и уже сознательно отверг его».
В его
романе"Униженные и оскорбленные"все видели только борца за общественную правду и обличителя всего того, что давило
в России всякую свободу и тушило каждый лишний луч
света.
Всего полтора года прошло с выхода
в свет романа"Дым".
— Я
в свет не очень много езжу, — сказал он, — но кое-где бываю и
в последнее время стал даже больше выезжать. У самых чопорных барынь я уже вижу на столе мой неприличный
роман. Конечно, его не дают читать молодым девицам, но уже не считают ни скандальным, ни неприличным говорить о нем во всеуслышание. Я думаю, что половиною успеха этот
роман обязан все-таки женщинам; у нас мужчины читают очень мало беллетристики.
Нет такой стены, которой нельзя было бы пробить, но герои современного
романа, насколько я их знаю, слишком робки, вялы, ленивы и мнительны, и слишком скоро мирятся с мыслью о том, что они неудачники, что личная жизнь обманула их; вместо того чтобы бороться, они лишь критикуют, называя
свет пошлым и забывая, что сама их критика мало-помалу переходит
в пошлость.
На другой день чуть
свет он был, по обыкновению,
в казарме. Там уже знали о смерти Глаши.
Роман любимого капрала не остался тайной для солдат.