Неточные совпадения
За церковью,
в углу небольшой площади, над крыльцом одноэтажного
дома, изогнулась желто-зеленая вывеска: «
Ресторан Пекин». Он зашел
в маленькую, теплую комнату, сел у двери,
в угол, под огромным старым фикусом; зеркало показывало ему семерых людей, — они сидели за двумя столами у буфета, и до него донеслись слова...
В чистеньком городке, на тихой, широкой улице с красивым бульваром посредине, против
ресторана, на веранде которого, среди цветов, играл струнный оркестр, дверь солидного, но небольшого
дома, сложенного из гранита, открыла Самгину плоскогрудая, коренастая женщина
в сером платье и, молча выслушав его объяснения, провела
в полутемную комнату, где на широком диване у открытого, но заставленного окна полулежал Иван Акимович Самгин.
Толкнув Клима на крыльцо маленького одноэтажного
дома, он отворил дверь свободно, как
в ресторан,
в тепле очки Самгина немедленно запотели, а когда он сиял их — пред ним очутился Ногайцев и высокая, большеносая мужеподобная дама,
в котиковой шайке.
Но уже было не скучно, а, как всегда на этой улице, — интересно, шумно, откровенно распутно и не возбуждало никаких тревожных мыслей.
Дома, осанистые и коренастые, стояли плотно прижавшись друг к другу, крепко вцепившись
в землю фундаментами. Самгин зашел
в ресторан.
Не желая видеть Дуняшу, он зашел
в ресторан, пообедал там, долго сидел за кофе, курил и рассматривал, обдумывал Марину, но понятнее для себя не увидел ее.
Дома он нашел письмо Дуняши, — она извещала, что едет — петь на фабрику посуды, возвратится через день.
В уголке письма было очень мелко приписано: «Рядом с тобой живет подозрительный, и к нему приходил Судаков. Помнишь Судакова?»
Из маленьких
ресторанов была интересна на Кузнецком мосту
в подвале
дома Тверского подворья «Венеция». Там
в отдельном зальце с запиравшеюся дверью собирались деды нашей революции. И удобнее места не было:
в одиннадцать часов
ресторан запирался, публика расходилась — и тут-то и начинались дружеские беседы
в этом небольшом с завешенными окнами зале.
Рестораном еще назывался трактир «Молдавия»
в Грузинах, где днем и вечером была обыкновенная публика, пившая водку, а с пяти часов утра к грязному крыльцу деревянного голубовато-серого
дома подъезжали лихачи-одиночки, пары и линейки с цыганами.
Начиная от «Челышей» и кончая «Семеновной», с первой недели поста актеры жили весело. У них водились водочка, пиво, самовары, были шумные беседы… Начиная с четвертой — начинало стихать. Номера постепенно освобождались: кто уезжал
в провинцию, получив место, кто соединялся с товарищем
в один номер. Начинали коптить керосинки: кто прежде обедал
в ресторане, стал варить кушанье
дома, особенно семейные.
А невдалеке от «Молдавии», на Большой Грузинской,
в доме Харламова,
в эти же часы оживлялся более скромный трактир Егора Капкова.
В шесть часов утра чистый зал трактира сплошь был полон фрачной публикой. Это официанты загородных
ресторанов, кончившие свою трудовую ночь, приезжали кутнуть
в своем кругу: попить чайку, выпить водочки, съесть селяночку с капустой.
Еще задолго до
ресторана «Эрмитаж»
в нем помещался разгульный трактир «Крым», и перед ним всегда стояли тройки, лихачи и парные «голубчики» по зимам, а
в дождливое время часть Трубной площади представляла собой непроездное болото, вода заливала Неглинный проезд, но до Цветного бульвара и до
дома Внукова никогда не доходила.
И весной 1898 года состоялось
в ресторане «Эрмитаж» учредительное собрание, выработан был устав, а
в октябре 1899 года,
в год столетия рождения Пушкина, открылся Литературно-художественный кружок
в доме графини Игнатьевой, на Воздвиженке.
Нищенствуя, детям приходилось снимать зимой обувь и отдавать ее караульщику за углом, а самим босиком метаться по снегу около выходов из трактиров и
ресторанов. Приходилось добывать деньги всеми способами, чтобы
дома, вернувшись без двугривенного, не быть избитым. Мальчишки, кроме того, стояли «на стреме», когда взрослые воровали, и
в то же время сами подучивались у взрослых «работе».
Но задорная и самоуверенная красота Жени, должно быть, сильно уязвила его блудливое сердце, потому что, прошлявшись часа три по каким-то пивным заведениям и
ресторанам и набравшись там мужества, он опять вернулся
в дом Анны Марковны, дождался, пока от Жени не ушел ее временный гость — Карл Карлович из оптического магазина, — и взял ее
в комнату.
— Скажите, ну разве будет для вашей сестры, матери или для вашего мужа обидно, что вы случайно не пообедали
дома, а зашли
в ресторан или
в кухмистерскую и там насытили свой голод. Так и любовь. Не больше, не меньше. Физиологическое наслаждение. Может быть, более сильное, более острое, чем всякие другие, но и только. Так, например, сейчас: я хочу вас, как женщину. А вы
В особенности интересен он
в трактирах и
ресторанах, которые посещает охотно, хотя довольно редко, по причине частых приглашений
в семейные
дома. Во-первых,
в ресторане всегда встретишь кучу знакомых, от которых можно тоже позаимствоваться новостями дня, а во-вторых, Бодрецов любит поесть хорошо,
в особенности на чужой счет.
Знает ли он, что вот этот самый обрывок сосиски, который как-то совсем неожиданно вынырнул из-под груды загадочных мясных фигурок, был вчера ночью обгрызен
в Maison d'Or [«Золотом
доме» (ночной
ресторан)] генерал-майором Отчаянным
в сообществе с la fille Kaoulla? знает ли он, что
в это самое время Юханцев, по сочувствию, стонал
в Красноярске, а члены взаимного поземельного кредита восклицали: «Так вот она та пропасть, которая поглотила наши денежки!» Знает ли он, что вот этой самой рыбьей костью (на ней осталось чуть-чуть мясца) русский концессионер Губошлепов ковырял у себя
в зубах, тщетно ожидая
в кафе Риш ту же самую Кауллу и мысленно ропща: сколько тыщ уж эта шельма из меня вымотала, а все только одни разговоры разговаривает!
В Париже, кроме Елисейских полей, а
в прочих кварталах, кроме немногих казенных
домов и отелей очень богатых людей, почти нет
дома, которого нижний этаж не был бы предназначен для
ресторанов и магазинов.
Эти строки единственные остались у меня
в памяти из газеты, которая мозолила мне глаза десятки лет
в Москве во всех трактирах,
ресторанах, конторах и магазинах.
В доме Чебышева, на Большой Бронной, постоянном обиталище малоимущих студентов Московского университета, действительно оказались двое студентов Андреевых, над которыми побалагурили товарищи, и этим все и окончилось.
— Нет, мы не будем ужинать
в ресторане, — заявила она с решительным видом, — и подадут грязно, и масло прогорклое… Вообще здесь не стоит ужинать, и мы это устроим лучше у нас
дома. Не правда ли, Шура?
Обедали они у Тестова. Михаил Аверьяныч долго смотрел
в меню, разглаживая бакены, и сказал тоном гурмана, привыкшего чувствовать себя
в ресторанах как
дома...
С тех пор Нестор Игнатьевич вел студенческую жизнь
в Латинском квартале Парижа, то есть жил бездомовником и отличался от прочих, истинных студентов только разве тем, что немножко чаще их просиживал вечера
дома за книгою и реже таскался по
ресторанам, кафе и балам Прадо.
И Петр Иваныч был прав. Теперь Дракин везде: и на улице, и
в театрах, и
в ресторанах, и
в столице, и
в провинции, и
в деревне — и не только не ежится, но везде распоряжается как у себя
дома. Чуть кто зашумаркает — он сейчас:
в солдаты!
в Сибирь! Словом сказать, поступает совсем-совсем так, как будто ничего нового не произошло, а напротив того, еще расширилась арена для его похождений.
Мы с сестрой жили
в каком-то чаду: катанье по Невскому,
в бархате,
в соболях; роскошные обеды
дома или
в ресторанах, всегда
в обществе; опера, французский театр, а чаще всего Буфф; пикники, маскарады…
Вся цивилизованная природа свидетельствует о скором пришествии вашем. Улица ликует,
дома терпимости прихорашиваются, половые и гарсоны
в трактирах и
ресторанах в ожидании млеют, даже стерляди
в трактирных бассейнах — и те резвее играют
в воде, словно говорят: слава богу! кажется, скоро начнут есть и нас! По всей веселой Руси, от Мещанских до Кунавина включительно, раздается один клич: идет чумазый! Идет и на вопрос: что есть истина? твердо и неукоснительно ответит: распивочно и навынос!
Это учреждение было нечто среднее между дорогим публичным
домом и роскошным клубом — с шикарным входом, с чучелом медведя
в передней, с коврами, шелковыми занавесками и люстрами, с лакеями во фраках и перчатках. Сюда ездили мужчины заканчивать ночь после закрытия
ресторанов. Здесь же играли
в карты, держались дорогие вина и всегда был большой запас красивых, свежих женщин, которые часто менялись.
Оделся я, вышел на улицу. Было утро раннее, часов шесть-семь. На улицах никого не было. Толкнулся я к Михайле — говорят,
дома не ночевал, должно быть,
в гостинице остался.
В ресторан мне идти рано, да и не могу туда идти — противно. Ходил я, ходил по городу. Отворили турецкие кофейни, там посидел, чашку кофе выпил черного. Гляжу на людей и думаю: «Все, все вы счастливые, у каждого свое дело, у каждого чистые руки… а я!»
—
В ресторане, Сережа, ты можешь платить, сколько тебе угодно,
в моем же
доме не
ресторан… И потом я решительно не понимаю, из-за чего ты хлопочешь, не понимаю твоей прыти. У тебя мало денег, у меня же добра этого куры не клюют… Сама справедливость на моей стороне!
В плохие или, так сказать,
в «пиджачные» времена, когда
в кармане не сказывались
дома лишние «пенензы», когда жаль было лишний рубль бросить на пропитание
в модном
ресторане и когда не предстояло случая попасть на обед
в какое-нибудь аристократическое семейство, пан грабя зачастую направлял алчущие стопы свои «до пршияцéля Анзельма» и снисходительно пользовался его офицерской похлебкой.
В первый же день, как Володя съехал на берег и после прогулки по городу зашел
в так называемый «устричный салон», то есть маленький
ресторан, где специально ели устрицы и пили пиво, разносимое молодой чешкой, — почти вся прислуга и
в отелях и частных
домах была
в то время из представителей славянского племени (чехов) и чернокожих — и среди ряда стульев у столиков сел вместе с доктором за один столик, Володя просто-таки ошалел
в первое мгновение, когда, опершись на спинку своего стула, увидал по бокам своей головы две широкие грязные подошвы сапог.
Володя повернул
в другую улицу, потом
в третью — все те же хижины, все те же идиллические картины
в домах, все те же встречи гуляющих и катающихся верхом — и вышел, наконец,
в лучше освещенную улицу с несколькими лавками и
ресторанами,
в которых капитаны с купеческих судов играли на бильярде, и многие канаки
в более или менее европейских костюмах потягивали водку или пиво.
Висленев
в это время жил
в одном из тех громадных
домов Невского проспекта, где, как говорится, чего хочешь, того просишь: здесь и роскошные магазины, и депо, и мелочная лавка, и французский
ресторан, и греческая кухмистерская восточного человека Трифандоса, и другие ложементы с парадных входов на улицу, и сходных цен нищенские стойла
в глубине черных дворов.
Я московский Гамлет. Да. Я
в Москве хожу по
домам, по театрам,
ресторанам и редакциям и всюду говорю одно и то же...
Правда, я мало бывал
в парижских семейных
домах, но знавал и артисток и тех девиц, с которыми ходил на курсы декламации. А
в Латинском квартале,
в театрах, на балах,
в студенческих кафе и
ресторанах бывал окружен молодыми женщинами, очень доступными, часто хорошенькими и, главное, забавными. Но я боялся, как огня, того, что французы зовут"collage", легкой связи, и ушел от нее
в целых четыре парижских сезона оттого, вероятно, что все эти легкие девицы ничего не говорили моей душе.
Москва — на окраинах — мало отличалась тогда от нашего Нижнего базара, то есть приречной части нашего города. Тут все еще пахло купцом, обывателем. Обозы, калачные, множество питейных
домов и трактиров с вывесками «Ресторация». Это название трактира теперь совсем вывелось
в наших столицах, а
в «Герое нашего времени» Печорин так называет еще тогдашнюю гостиницу с
рестораном на Минеральных Водах.
Стр. 417. «Московский» трактир — гостиница и
ресторан, открытые
в 1878 г.
в доме, выстроенном купцом-миллионером И. И. Корзинкиным.
Ресторан славился огромной музыкальной «машиной», за которую было заплачено сорок тысяч рублей.
Привычка за два месяца быть постоянно навеселе также сделала свое дело: он заходил
в рестораны, пока у него были большие деньги, ночевал
в гостиницах,
в тех гостиницах,
в которых без прописки видов на жительство пускают только вдвоем, потом спустился до низков трактиров и ночлежных
домов.
Роман начинался словами: «Я, как светский человек, встаю
в двенадцать часов и утреннего чаю
дома не пью, а езжу по
ресторанам».