Неточные совпадения
Бобчинский.
В том самом номере, где
прошлого года подрались проезжие офицеры.
Случилось ему, правда, встретить нечто подобное
в вольном городе Гамбурге, но это было так давно, что
прошлое казалось как бы задернутым пеленою.
Не пошли ему впрок ни уроки
прошлого, ни упреки собственной совести, явственно предупреждавшей распалившегося старца, что не ему придется расплачиваться за свои грехи, а все тем же ни
в чем не повинным глуповцам.
В третьем и
прошлом году продолжалось то же противодействие мужиков, и уборка шла тем же порядком.
Войдя
в маленький кабинет Кити, хорошенькую, розовенькую, с куколками vieux saxe, [старого саксонского фарфора,] комнатку, такую же молоденькую, розовенькую и веселую, какою была сама Кити еще два месяца тому назад, Долли вспомнила, как убирали они вместе
прошлого года эту комнатку, с каким весельем и любовью.
Сначала Левин, на вопрос Кити о том, как он мог видеть ее
прошлого года
в карете, рассказал ей, как он шел с покоса по большой дороге и встретил ее.
В сущности же ему еще с
прошлого года, когда он уехал
в Москву, перестало быть весело.
— Мы с ним большие друзья. Я очень хорошо знаю его.
Прошлую зиму, вскоре после того… как вы у нас были, — сказала она с виноватою и вместе доверчивою улыбкой, у Долли дети все были
в скарлатине, и он зашел к ней как-то. И можете себе представить, — говорила она шопотом. — ему так жалко стало ее, что он остался и стал помогать ей ходить за детьми. Да; и три недели прожил у них
в доме и как нянька ходил за детьми.
— Говорят, что это очень трудно, что только злое смешно, — начал он с улыбкою. — Но я попробую. Дайте тему. Всё дело
в теме. Если тема дана, то вышивать по ней уже легко. Я часто думаю, что знаменитые говоруны
прошлого века были бы теперь
в затруднении говорить умно. Всё умное так надоело…
— Здесь нечисто! Я встретил сегодня черноморского урядника; он мне знаком — был
прошлого года
в отряде; как я ему сказал, где мы остановились, а он мне: «Здесь, брат, нечисто, люди недобрые!..» Да и
в самом деле, что это за слепой! ходит везде один, и на базар, за хлебом, и за водой… уж видно, здесь к этому привыкли.
— Ох, батюшка, осьмнадцать человек! — сказала старуха, вздохнувши. — И умер такой всё славный народ, всё работники. После того, правда, народилось, да что
в них: всё такая мелюзга; а заседатель подъехал — подать, говорит, уплачивать с души. Народ мертвый, а плати, как за живого. На
прошлой неделе сгорел у меня кузнец, такой искусный кузнец и слесарное мастерство знал.
— Душ-то
в ней, отец мой, без малого восемьдесят, — сказала хозяйка, — да беда, времена плохи, вот и
прошлый год был такой неурожай, что Боже храни.
Так, полдень мой настал, и нужно
Мне
в том сознаться, вижу я.
Но так и быть: простимся дружно,
О юность легкая моя!
Благодарю за наслажденья,
За грусть, за милые мученья,
За шум, за бури, за пиры,
За все, за все твои дары;
Благодарю тебя. Тобою,
Среди тревог и
в тишине,
Я насладился… и вполне;
Довольно! С ясною душою
Пускаюсь ныне
в новый путь
От жизни
прошлой отдохнуть.
Прекрасны вы, брега Тавриды,
Когда вас видишь с корабля
При свете утренней Киприды,
Как вас впервой увидел я;
Вы мне предстали
в блеске брачном:
На небе синем и прозрачном
Сияли груды ваших гор,
Долин, деревьев, сёл узор
Разостлан был передо мною.
А там, меж хижинок татар…
Какой во мне проснулся жар!
Какой волшебною тоскою
Стеснялась пламенная грудь!
Но, муза!
прошлое забудь.
Какие б чувства ни таились
Тогда во мне — теперь их нет:
Они прошли иль изменились…
Мир вам, тревоги
прошлых лет!
В ту пору мне казались нужны
Пустыни, волн края жемчужны,
И моря шум, и груды скал,
И гордой девы идеал,
И безыменные страданья…
Другие дни, другие сны;
Смирились вы, моей весны
Высокопарные мечтанья,
И
в поэтический бокал
Воды я много подмешал.
Неправильный, небрежный лепет,
Неточный выговор речей
По-прежнему сердечный трепет
Произведут
в груди моей;
Раскаяться во мне нет силы,
Мне галлицизмы будут милы,
Как
прошлой юности грехи,
Как Богдановича стихи.
Но полно. Мне пора заняться
Письмом красавицы моей;
Я слово дал, и что ж? ей-ей,
Теперь готов уж отказаться.
Я знаю: нежного Парни
Перо не
в моде
в наши дни.
В половине
прошлого столетия по дворам села Хабаровки бегала
в затрапезном платье босоногая, но веселая, толстая и краснощекая девка Наташка.
Он был хорошо образован и начитан; но образование его остановилось на том, что он приобрел
в молодости, то есть
в конце
прошлого столетия.
Князь Иван Иваныч
в конце
прошлого столетия, благодаря своему благородному характеру, красивой наружности, замечательной храбрости, знатной и сильной родне и
в особенности счастию, сделал еще
в очень молодых летах блестящую карьеру.
В течение года, пока «Ансельм» посещал Францию, Америку и Испанию, Грэй промотал часть своего имущества на пирожном, отдавая этим дань
прошлому, а остальную часть — для настоящего и будущего — проиграл
в карты.
Да и что такое эти все, все муки
прошлого! Всё, даже преступление его, даже приговор и ссылка казались ему теперь,
в первом порыве, каким-то внешним, странным, как бы даже и не с ним случившимся фактом. Он, впрочем, не мог
в этот вечер долго и постоянно о чем-нибудь думать, сосредоточиться на чем-нибудь мыслью; да он ничего бы и не разрешил теперь сознательно; он только чувствовал. Вместо диалектики наступила жизнь, и
в сознании должно было выработаться что-то совершенно другое.
— А вам разве не жалко? Не жалко? — вскинулась опять Соня, — ведь вы, я знаю, вы последнее сами отдали, еще ничего не видя. А если бы вы все-то видели, о господи! А сколько, сколько раз я ее
в слезы вводила! Да на
прошлой еще неделе! Ох, я! Всего за неделю до его смерти. Я жестоко поступила! И сколько, сколько раз я это делала. Ах, как теперь, целый день вспоминать было больно!
В какой-то глубине, внизу, где-то чуть видно под ногами, показалось ему теперь все это прежнее
прошлое, и прежние мысли, и прежние задачи, и прежние темы, и прежние впечатления, и вся эта панорама, и он сам, и всё, всё…
Он одно дело,
прошлого года, такое об убийстве разыскал,
в котором почти все следы были потеряны!
Прошлого года уверил нас для чего-то, что
в монахи идет: два месяца стоял на своем!
— О
прошлом вспоминать незачем, — возразил Базаров, — а что касается до будущего, то о нем тоже не стоит голову ломать, потому что я намерен немедленно улизнуть. Дайте я вам перевяжу теперь ногу; рана ваша — не опасная, а все лучше остановить кровь. Но сперва необходимо этого смертного привести
в чувство.
— К чему ведет нас безответственный критицизм? — спросил он и, щелкнув пальцами правой руки по книжке, продолжал: — Эта книжка озаглавлена «Исповедь человека XX века». Автор, некто Ихоров, учит: «Сделай
в самом себе лабораторию и разлагай
в себе все человеческие желания, весь человеческий опыт
прошлого». Он прочитал «Слепых» Метерлинка и сделал вывод: все человечество слепо.
Самгину было уже совершенно безразлично — убил или не убивал Дронов полковника, это случилось где-то
в далеком
прошлом.
Насвистывая тихонько арию жреца из «Лакмэ», он сел к столу, развернул очередное «дело о взыскании», но, прикрыв глаза, погрузился
в поток воспоминаний о своем пестром
прошлом. Воспоминания развивались, как бы истекая из слов: «Чем я провинился пред собою, за что наказываю себя»?
— Позволь, Тимофей! С одной стороны, конечно, интеллигенты-практики, влагая свою энергию
в дело промышленности и проникая
в аппарат власти… с другой стороны, заветы недавнего
прошлого…
— Да, да — я утверждаю: искусство должно быть аристократично и отвлеченно, — настойчиво говорил оратор. — Мы должны понять, что реализм, позитивизм, рационализм — это маски одного и того же дьявола — материализма. Я приветствую футуризм — это все-таки прыжок
в сторону от угнетающей пошлости
прошлого. Отравленные ею, наши отцы не поняли символизма…
«Сотни людей увлекались этим», — попробовал он утешить себя, разрывая бумажки все более торопливо и мелко, а уничтожив эту связь свою с
прошлым, ногою примял клочки бумаги
в корзине и с удовольствием закурил папиросу.
—
В России живет два племени: люди одного — могут думать и говорить только о
прошлом, люди другого — лишь о будущем и, непременно, очень отдаленном. Настоящее, завтрашний день, почти никого не интересует.
Присев на диван
в большом зале, он закрыл утомленные глаза, соображая: чему можно уподобить сотни этих красочных напоминаний о
прошлом?
Обвинитель воспользовался бы его
прошлым, а там — арест, тюрьма, участие
в Московском восстании, конечно, известное департаменту полиции.
«Оффенбах был действительно остроумен, превратив предисловие к «Илиаде»
в комедию. Следовало бы обработать
в серию легких комедий все наиболее крупные события истории культуры, чтоб люди перестали относиться к своему
прошлому подобострастно — как к его превосходительству…»
А когда Самгин спрашивал женщину о ее
прошлом,
в глазах печально разгорался голубой огонек.
«Как это глубоко, исчерпывающе сказано: революцию хоронят! — думал он с благодарностью неведомому остроумцу. — Да, несут
в могилу
прошлое, изжитое. Это изумительное шествие — апофеоз общественного движения. И этот шлифующий шорох — не механическая работа ног, а разумнейшая работа истории».
Потом этот дьявол заражает человека болезненными пороками, а истерзав его, долго держит
в позоре старости, все еще не угашая
в нем жажду любви, не лишая памяти о
прошлом, об искорках счастья, на минуты, обманно сверкавших пред ним, не позволяя забыть о пережитом горе, мучая завистью к радостям юных.
Взгляд из
прошлого — снизу вверх — или из желаемого будущего — из гипотетического верхнего кольца спирали вниз,
в настоящее, — это,
в сущности, игра, догматизирующая мысли.
Он подумал, что гимназия, а особенно — университет лишают этих людей своеобразия, а ведь,
в сущности, именно
в этом своеобразии языка, мысли, быта, во всем, что еще сохраняет
в себе отзвуки исторического
прошлого, именно
в этом подлинное лицо нации.
— Господа! — кричал бритый. — «Тяжелый крест достался нам на долю!» Каждый из нас — раб, прикованный цепью
прошлого к тяжелой колеснице истории; мы — каторжники, осужденные на работу
в недрах земли…
Бальзаминов.
В четверг после обеда, на
прошлой неделе.
На человека иногда нисходят редкие и краткие задумчивые мгновения, когда ему кажется, что он переживает
в другой раз когда-то и где-то прожитой момент. Во сне ли он видел происходящее перед ним явление, жил ли когда-нибудь прежде, да забыл, но он видит: те же лица сидят около него, какие сидели тогда, те же слова были произнесены уже однажды: воображение бессильно перенести опять туда, память не воскрешает
прошлого и наводит раздумье.
И видится ему большая темная, освещенная сальной свечкой гостиная
в родительском доме, сидящая за круглым столом покойная мать и ее гости: они шьют молча; отец ходит молча. Настоящее и
прошлое слились и перемешались.
Она бы потосковала еще о своей неудавшейся любви, оплакала бы прошедшее, похоронила бы
в душе память о нем, потом… потом, может быть, нашла бы «приличную партию», каких много, и была бы хорошей, умной, заботливой женой и матерью, а
прошлое сочла бы девической мечтой и не прожила, а протерпела бы жизнь. Ведь все так делают!
Как ей быть? Оставаться
в нерешительном положении нельзя: когда-нибудь от этой немой игры и борьбы запертых
в груди чувств дойдет до слов — что она ответит о
прошлом! Как назовет его и как назовет то, что чувствует к Штольцу?
Перед ней самой снималась завеса, развивалось
прошлое,
в которое до этой минуты она боялась заглянуть пристально. На многое у ней открывались глаза, и она смело бы взглянула на своего собеседника, если б не было темно.
— Да… да… — говорил Обломов, беспокойно следя за каждым словом Штольца, — помню, что я, точно… кажется… Как же, — сказал он, вдруг вспомнив
прошлое, — ведь мы, Андрей, сбирались сначала изъездить вдоль и поперек Европу, исходить Швейцарию пешком, обжечь ноги на Везувии, спуститься
в Геркулан. С ума чуть не сошли! Сколько глупостей!..
— А знаешь, что делается
в Обломовке? Ты не узнаешь ее! — сказал Штольц. — Я не писал к тебе, потому что ты не отвечаешь на письма. Мост построен, дом
прошлым летом возведен под крышу. Только уж об убранстве внутри ты хлопочи сам, по своему вкусу — за это не берусь. Хозяйничает новый управляющий, мой человек. Ты видел
в ведомости расходы…