Неточные совпадения
Привожу слова пушкинского Пимена, но я его несравненно богаче: на пестром фоне хорошо знакомого мне
прошлого, где уже умирающего, где окончательно исчезнувшего, я вижу растущую не по дням, а по часам новую Москву. Она ширится, стремится вверх и вниз,
в неведомую доселе стратосферу и
в подземные глубины метро, освещенные электричеством, сверкающие мрамором чудесных зал.
Рядом со мной, у входа
в Малый театр, сидит единственный
в Москве бронзовый домовладелец,
в том же самом заячьем халатике,
в котором он писал «Волки и овцы». На стене у входа я читаю афишу этой пьесы и переношусь
в далекое
прошлое.
Дом генерала Хитрова приобрел Воспитательный дом для квартир своих чиновников и перепродал его уже во второй половине
прошлого столетия инженеру Ромейко, а пустырь, все еще населенный бродягами, был куплен городом для рынка. Дом требовал дорогого ремонта. Его окружение не вызывало охотников снимать квартиры
в таком опасном месте, и Ромейко пустил его под ночлежки: и выгодно, и без всяких расходов.
В начале
прошлого столетия,
в 1806 году, о Китайгородской стене писал П. С. Валуев: «Стены Китая от злоупотребления обращены
в постыдное положение.
В екатерининские времена на этом месте стоял дом,
в котором помещалась типография Н. И. Новикова, где он печатал свои издания. Дом этот был сломан тогда же, а потом,
в первой половине
прошлого столетия, был выстроен новый, который принадлежал генералу Шилову, известному богачу, имевшему
в столице силу, человеку, весьма оригинальному: он не брал со своих жильцов плату за квартиру, разрешал селиться по сколько угодно человек
в квартире, и никакой не только прописки, но и записей жильцов не велось…
Тогда еще Большая Дмитровка была сплошь дворянской: Долгорукие, Долгоруковы, Голицыны, Урусовы, Горчаковы, Салтыковы, Шаховские, Щербатовы, Мятлевы… Только позднее дворцы стали переходить
в руки купечества, и на грани настоящего и
прошлого веков исчезли с фронтонов дворянские гербы, появились на стенах вывески новых домовладельцев: Солодовниковы, Голофтеевы, Цыплаковы, Шелапутины, Хлудовы, Обидины, Ляпины…
А. Н. Островский
в «Горячем сердце», изображая купца Хлынова, имел
в виду прославившегося своими кутежами
в конце
прошлого века Хлудова.
Такова была подпись под карикатурой
в журнале «Искра»
в начале шестидесятых годов
прошлого столетия.
В конце
прошлого столетия при канализационных работах наткнулись на один из таких ходов под воротами этого дома, когда уже «Ада» не было, а существовали лишь подвальные помещения (
в одном из них помещалась спальня служащих трактира, освещавшаяся и днем керосиновыми лампами).
Уже
в конце восьмидесятых годов он появился
в Москве и сделался постоянным сотрудником «Русских ведомостей» как переводчик, кроме того, писал
в «Русской мысли».
В Москве ему жить было рискованно, и он ютился по маленьким ближайшим городкам, но часто наезжал
в Москву, останавливаясь у друзей.
В редакции, кроме самых близких людей, мало кто знал его
прошлое, но с друзьями он делился своими воспоминаниями.
В девяностых годах
прошлого столетия разбогатевшие страховые общества, у которых кассы ломились от денег, нашли выгодным обратить свои огромные капиталы
в недвижимые собственности и стали скупать земли
в Москве и строить на них доходные дома. И вот на Лубянской площади, между Большой и Малой Лубянкой, вырос огромный дом. Это дом страхового общества «Россия», выстроенный на владении Н. С. Мосолова.
В конце
прошлого века о правилах уличного движения
в столице и понятия не имели: ни правой, ни левой стороны не признавали, ехали — кто как хотел, сцеплялись, кувыркались… Круглые сутки стоял несмолкаемый шум.
А
в конце
прошлого столетия здесь стоял старинный домище Челышева с множеством номеров на всякие цены, переполненных Великим постом съезжавшимися
в Москву актерами.
В «Челышах» останавливались и знаменитости, занимавшие номера бельэтажа с огромными окнами, коврами и тяжелыми гардинами, и средняя актерская братия —
в верхних этажах с отдельным входом с площади, с узкими, кривыми, темными коридорами, насквозь пропахшими керосином и кухней.
В первой половине
прошлого столетия
в палатах дворца Разумовского существовала протестующая «говорильня», к которой прислушивался царь.
Нарышкинский сквер, этот лучший из бульваров Москвы, образовался
в половине
прошлого столетия. Теперь он заключен между двумя проездами Страстного бульвара, внутренним и внешним. Раньше проезд был только один, внутренний, а там, где сквер, был большой сад во владении князя Гагарина, и внутри этого сада был тот дворец, где с 1838 года помещается бывшая Екатерининская больница.
После смерти Е. И. Козицкой дом перешел к ее дочери, княгине А. Г. Белосельской-Белозерской.
В этом-то самом доме находился исторический московский салон дочери Белосельского-Белозерского — Зинаиды Волконской. Здесь
в двадцатых годах
прошлого столетия собирались тогдашние представители искусства и литературы. Пушкин во время своих приездов
в Москву бывал у Зинаиды Волконской, которой посвятил известное стихотворение...
В середине
прошлого века поселилась во дворце Белосельских-Белозерских старая княгиня, родственница владельца, и заняла со своими многочисленными слугами и приживалками половину здания, заперев парадные покои.
Вина составляли главный доход Елисеева.
В его погребах хранились самые дорогие вина, привезенные отцом владельца на трех собственных парусных кораблях, крейсировавших еще
в первой половине
прошлого века между Финским заливом и гаванями Франции, Испании, Португалии и острова Мадейры, где у Елисеева были собственные винные склады.
В восьмидесятых годах
прошлого века всемогущий «хозяин столицы» — военный генерал-губернатор
В. А. Долгоруков ездил
в Сандуновские бани, где
в шикарном номере семейного отделения ему подавались серебряные тазы и шайки. А ведь
в его дворце имелись мраморные ванны, которые
в то время были еще редкостью
в Москве. Да и не сразу привыкли к ним москвичи, любившие по наследственности и веничком попариться, и отдохнуть
в раздевальной, и
в своей компании «язык почесать».
Вода, жар и пар одинаковые, только обстановка иная. Бани как бани! Мочалка — тринадцать, мыло по одной копейке. Многие из них и теперь стоят, как были, и
в тех же домах, как и
в конце
прошлого века, только публика
в них другая, да старых хозяев, содержателей бань, нет, и память о них скоро совсем пропадет, потому что рассказывать о них некому.
Сандуновские бани, как и переулок, были названы
в начале
прошлого века
в честь знаменитой актрисы-певицы Сандуновой. Так их зовут теперь, так их звали и
в пушкинские времена.
Старейшими чисто русскими трактирами
в Москве еще с первой половины
прошлого столетия были три трактира: «Саратов», Турина и Егорова.
И сидит
в роскошном кабинете вновь отделанного амбара и наслаждается его степенство да недавнее
прошлое свое вспоминает. А
в это время о миллионных делах разговаривает с каким-нибудь иностранным комиссионером.
На углу Остоженки и 1-го Зачатьевского переулка
в первой половине
прошлого века был большой одноэтажный дом, занятый весь трактиром Шустрова, который сам с семьей жил
в мезонине, а огромный чердак да еще пристройки на крыше были заняты голубятней, самой большой во всей Москве.
Пари иногда доходили до нескольких тысяч рублей. Фаворитами публики долгое время были выписанные из Англии петухи мучника Ларионова, когда-то судившегося за поставку гнилой муки на армию, но на своих петухах опять выскочившего
в кружок богатеев, простивших ему
прошлое «за удачную петушиную охоту». Эти бои оканчивались
в кабинетах и залах второго этажа трактира грандиознейшей попойкой.
Там, где до 1918 года было здание гостиницы «Националь»,
в конце
прошлого века стоял дом постройки допетровских времен, принадлежавший Фирсанову, и
в нижнем этаже его был излюбленный палаточными торговцами Охотного ряда трактир «Балаклава» Егора Круглова.
В такой же колеснице стоял на Большом театре другой «кучер» — с лирой
в руках — Аполлон. Обе группы были очень однотипны, потому что как ворота, так и Большой театр архитектор Бове строил одновременно,
в двадцатых годах
прошлого столетия.
Ермак помнил этот дом хорошо, и когда по моей просьбе он рассказывал о
прошлом, то Разоренов тотчас же приводил из «Онегина», как Наполеон скрылся
в Петровский замок и
В памяти мелькают картины
прошлого. Здесь мы едем тихо — улица полна грузовиками, которые перебираются между идущими один за другим трамваями слева и жмущимися к тротуару извозчиками. Приходится выжидать и ловить момент, чтобы перегнать.
Первое, что перенесло меня
в далекое
прошлое, — это знакомый двухэтажный дом, который напомнил мне 1876 год. Но где же палисадник перед ним?
Такова была Садовая
в первой половине
прошлого века. Я помню ее
в восьмидесятых годах, когда на ней поползла конка после трясучих линеек с крышей от дождя, запряженных парой «одров».
В линейке сидело десятка полтора пассажиров, спиной друг к другу. При подъеме на гору кучер останавливал лошадей и кричал...