Неточные совпадения
Шли долго ли, коротко ли,
Шли близко ли, далеко ли,
Вот наконец и Клин.
Селенье незавидное:
Что ни изба — с подпоркою,
Как нищий с костылем,
А с крыш солома скормлена
Скоту. Стоят, как остовы,
Убогие
дома.
Ненастной, поздней осенью
Так смотрят гнезда галочьи,
Когда галчата вылетят
И ветер придорожные
Березы обнажит…
Народ
в полях — работает.
Заметив
за селением
Усадьбу на пригорочке,
Пошли пока — глядеть.
Точно ли так велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического
дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом и коврами, зевающей
за недочитанной книгой
в ожидании остроумно-светского визита, где ей предстанет
поле блеснуть умом и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по законам моды на целую неделю город, мысли не о том, что делается
в ее
доме и
в ее поместьях, запутанных и расстроенных благодаря незнанью хозяйственного дела, а о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм.
Старый, обширный, тянувшийся позади
дома сад, выходивший
за село и потом пропадавший
в поле, заросший и заглохлый, казалось, один освежал эту обширную деревню и один был вполне живописен
в своем картинном опустении.
Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо. Жук жужжал.
Уж расходились хороводы;
Уж
за рекой, дымясь, пылал
Огонь рыбачий.
В поле чистом,
Луны при свете серебристом
В свои мечты погружена,
Татьяна долго шла одна.
Шла, шла. И вдруг перед собою
С холма господский видит
дом,
Селенье, рощу под холмом
И сад над светлою рекою.
Она глядит — и сердце
в ней
Забилось чаще и сильней.
За окнами — осенняя тьма и такая тишина, точно
дом стоит
в поле, далеко
за городом.
За окном тяжко двигался крестный ход: обыватели города, во главе с духовенством всех церквей, шли
за город,
в поле — провожать икону Богородицы
в далекий монастырь, где она пребывала и откуда ее приносили ежегодно
в субботу на пасхальной неделе «гостить», по очереди, во всех церквах города, а из церквей, торопливо и не очень «благолепно», носили по всем
домам каждого прихода, собирая с «жильцов» десятки тысяч священной дани
в пользу монастыря.
Акулины уже не было
в доме. Анисья — и на кухне, и на огороде, и
за птицами ходит, и
полы моет, и стирает; она не управится одна, и Агафья Матвеевна, волей-неволей, сама работает на кухне: она толчет, сеет и трет мало, потому что мало выходит кофе, корицы и миндалю, а о кружевах она забыла и думать. Теперь ей чаще приходится крошить лук, тереть хрен и тому подобные пряности.
В лице у ней лежит глубокое уныние.
— А
за яблоками! Я вон их там
в прошлом году рвал, с
поля, близ старого
дома. И
в нынешнем августе надеюсь, если… вы позволите…
У Марфеньки на глазах были слезы. Отчего все изменилось? Отчего Верочка перешла из старого
дома? Где Тит Никоныч? Отчего бабушка не бранит ее, Марфеньку: не сказала даже ни слова
за то, что, вместо недели, она пробыла
в гостях две? Не любит больше? Отчего Верочка не ходит по-прежнему одна по
полям и роще? Отчего все такие скучные, не говорят друг с другом, не дразнят ее женихом, как дразнили до отъезда? О чем молчат бабушка и Вера? Что сделалось со всем
домом?
Райский бросился вслед
за ней и из-за угла видел, как она медленно возвращалась по
полю к
дому. Она останавливалась и озиралась назад, как будто прощалась с крестьянскими избами. Райский подошел к ней, но заговорить не смел. Его поразило новое выражение ее лица. Место покорного ужаса заступило, по-видимому, безотрадное сознание. Она не замечала его и как будто смотрела
в глаза своей «беде».
Конечно, всякому из вас, друзья мои, случалось, сидя
в осенний вечер
дома, под надежной кровлей,
за чайным столом или у камина, слышать, как вдруг пронзительный ветер рванется
в двойные рамы, стукнет ставнем и иногда сорвет его с петель, завоет, как зверь, пронзительно и зловеще
в трубу, потрясая вьюшками; как кто-нибудь вздрогнет, побледнеет, обменяется с другими безмолвным взглядом или скажет: «Что теперь делается
в поле?
— Слушай, я разбойника Митьку хотел сегодня было засадить, да и теперь еще не знаю, как решу. Конечно,
в теперешнее модное время принято отцов да матерей
за предрассудок считать, но ведь по законам-то, кажется, и
в наше время не позволено стариков отцов
за волосы таскать, да по роже каблуками на
полу бить,
в их собственном
доме, да похваляться прийти и совсем убить — все при свидетелях-с. Я бы, если бы захотел, скрючил его и мог бы
за вчерашнее сейчас засадить.
— Нет, выпозвольте. Во-первых, я говорю по-французски не хуже вас, а по-немецки даже лучше; во-вторых, я три года провел
за границей:
в одном Берлине прожил восемь месяцев. Я Гегеля изучил, милостивый государь, знаю Гете наизусть; сверх того, я долго был влюблен
в дочь германского профессора и женился
дома на чахоточной барышне, лысой, но весьма замечательной личности. Стало быть, я вашего
поля ягода; я не степняк, как вы полагаете… Я тоже заеден рефлексией, и непосредственного нет во мне ничего.
Из коего дела видно: означенный генерал-аншеф Троекуров прошлого 18… года июня 9 дня взошел
в сей суд с прошением
в том, что покойный его отец, коллежский асессор и кавалер Петр Ефимов сын Троекуров
в 17… году августа 14 дня, служивший
в то время
в ** наместническом правлении провинциальным секретарем, купил из дворян у канцеляриста Фадея Егорова сына Спицына имение, состоящее ** округи
в помянутом сельце Кистеневке (которое селение тогда по ** ревизии называлось Кистеневскими выселками), всего значащихся по 4-й ревизии мужеска
пола ** душ со всем их крестьянским имуществом, усадьбою, с пашенною и непашенною землею, лесами, сенными покосы, рыбными ловли по речке, называемой Кистеневке, и со всеми принадлежащими к оному имению угодьями и господским деревянным
домом, и словом все без остатка, что ему после отца его, из дворян урядника Егора Терентьева сына Спицына по наследству досталось и во владении его было, не оставляя из людей ни единыя души, а из земли ни единого четверика, ценою
за 2500 р., на что и купчая
в тот же день
в ** палате суда и расправы совершена, и отец его тогда же августа
в 26-й день ** земским судом введен был во владение и учинен
за него отказ.
Перед
домом,
за небольшим
полем, начинался темный строевой лес, через него шел просек
в Звенигород; по другую сторону тянулась селом и пропадала во ржи пыльная, тонкая тесемка проселочной дороги, выходившей через майковскую фабрику — на Можайку.
Двор был пустынен по-прежнему. Обнесенный кругом частоколом, он придавал усадьбе характер острога. С одного краю,
в некотором отдалении от
дома, виднелись хозяйственные постройки: конюшни, скотный двор, людские и проч., но и там не слышно было никакого движения, потому что скот был
в стаде, а дворовые на барщине. Только вдали,
за службами, бежал по направлению к
полю во всю прыть мальчишка, которого, вероятно, послали на сенокос
за прислугой.
За несколько дней до праздника весь малиновецкий
дом приходил
в волнение. Мыли
полы, обметали стены, чистили медные приборы на дверях и окнах, переменяли шторы и проч. Потоки грязи лились по комнатам и коридорам; целые вороха паутины и жирных оскребков выносились на девичье крыльцо.
В воздухе носился запах прокислых помоев. Словом сказать, вся нечистота, какая таилась под спудом
в течение девяти месяцев (с последнего Светлого праздника, когда происходила такая же чистка), выступала наружу.
В окна дуло; сырость проникала беспрепятственно всюду;
полы ходили ходуном, потолки покрывались пятнами, и
дом,
за отсутствием ремонта, врастал
в землю и ветшал.
Поэзия первого зимнего дня была по-своему доступна слепому. Просыпаясь утром, он ощущал всегда особенную бодрость и узнавал приход зимы по топанью людей, входящих
в кухню, по скрипу дверей, по острым, едва уловимым струйкам, разбегавшимся по всему
дому, по скрипу шагов на дворе, по особенной «холодности» всех наружных звуков. И когда он выезжал с Иохимом по первопутку
в поле, то слушал с наслаждением звонкий скрип саней и какие-то гулкие щелканья, которыми лес из-за речки обменивался с дорогой и
полем.
Тишка метет
полы в доме Большова, бегает
за водкой Подхалюзину и крадет целковые у хозяина, — и все это для него совершенно законно…
При
доме находился большой сад; одной стороной он выходил прямо
в поле,
за город.
— Надо полагать, что так… На заводе-то одни мужики робят, а бабы шишляются только по-домашнему, а
в крестьянах баба-то наравне с мужиком: она и
дома, и
в поле, и
за робятами, и
за скотиной, и она же всю семью обряжает. Наварлыжились наши заводские бабы к легкому житью, ну, им и не стало ходу. Вся причина
в бабах…
Мать ни
за что не хотела стеснить его свободу; он жил
в особом флигеле, с приставленным к нему слугою, ходил гулять по
полям и лесам и приходил
в дом, где жила Марья Михайловна, во всякое время, когда ему было угодно, даже ночью.
Помните
дом этот серый двухэтажный, так вот и чудится, что
в нем разные злодейства происходили;
в стороне этот лесок так и ныне еще называется «палочник», потому что барин резал
в нем палки и крестьян своих ими наказывал; озерко какое-то около усадьбы тинистое и нечистое;
поля, прах их знает, какие-то ровные, луга больше все болотина, — так
за сердце и щемит, а ночью так я и миновать его всегда стараюсь, привидений боюсь, покажутся, — ей-богу!..
Опять шел Ромашов домой, чувствуя себя одиноким, тоскующим, потерявшимся
в каком-то чужом, темном и враждебном месте. Опять горела на западе
в сизых нагроможденных тяжелых тучах красно-янтарная заря, и опять Ромашову чудился далеко
за чертой горизонта,
за домами и
полями, прекрасный фантастический город с жизнью, полной красоты, изящества и счастья.
Начать с того, что он купил имение ранней весной (никто
в это время не осматривает имений), когда
поля еще покрыты снегом, дороги
в лес завалены и
дом стоит нетопленый; когда годовой запас зерна и сена подходит к концу, а скот, по самому ходу вещей, тощ ("увидите, как
за лето он отгуляется!").
Я очень хорошо понимаю, что среди этих отлично возделанных
полей речь идет совсем не о распределении богатств, а исключительно о накоплении их; что эти
поля, луга и выбеленные жилища принадлежат таким же толстосумам-буржуа, каким
в городах принадлежат
дома и лавки, и что
за каждым из этих толстосумов стоят десятки кнехтов 19,
в пользу которых выпадает очень ограниченная часть этого красивого довольства.
Многие сотни! А сколько еще было таких, кто не
в силах был идти и умер по пути домой. Ведь после трупы находили на
полях,
в лесах, около дорог,
за двадцать пять верст от Москвы, а сколько умерло
в больницах и
дома! Погиб и мой извозчик Тихон, как я узнал уже после.
И барский
дом, когда-то выкрашенный серой краской, а теперь побелевший, и маленький палисадник перед
домом, и березовая роща, отделенная от усадьбы проезжей дорогой, и пруд, и крестьянский поселок, и ржаное
поле, начинающееся сейчас
за околицей, — все тонет
в светящейся мгле.
В хорошую погоду они рано утром являлись против нашего
дома,
за оврагом, усеяв голое
поле, точно белые грибы, и начинали сложную, интересную игру: ловкие, сильные,
в белых рубахах, они весело бегали по
полю с ружьями
в руках, исчезали
в овраге и вдруг, по зову трубы, снова высыпавшись на
поле, с криками «ура», под зловещий бой барабанов, бежали прямо на наш
дом, ощетинившись штыками, и казалось, что сейчас они сковырнут с земли, размечут наш
дом, как стог сена.
Вечером, когда дед сел читать на псалтырь, я с бабушкой вышел
за ворота,
в поле; маленькая,
в два окна, хибарка,
в которой жил дед, стояла на окраине города, «на задах» Канатной улицы, где когда-то у деда был свой
дом.
Уже дважды падал мокрый весенний снег — «внук
за дедом приходил»;
дома и деревья украсились ледяными подвесками, бледное, но тёплое солнце марта радугой играло
в сосульках льда, а заспанные окна
домов смотрели
в голубое небо, как прозревшие слепцы. Галки и вороны чинили гнёзда;
в поле, над проталинами, пели жаворонки, и Маркуша с Борисом
в ясные дни ходили ловить их на зеркало.
С раннего утра передняя была полна аристократами Белого
Поля; староста стоял впереди
в синем кафтане и держал на огромном блюде страшной величины кулич,
за которым он посылал десятского
в уездный город; кулич этот издавал запах конопляного масла, готовый остановить всякое дерзновенное покушение на целость его; около него, по бортику блюда, лежали апельсины и куриные яйца; между красивыми и величавыми головами наших бородачей один только земский отличался костюмом и видом: он не только был обрит, но и порезан
в нескольких местах, оттого что рука его (не знаю, от многого ли письма или оттого, что он никогда не встречал прелестное сельское утро не выпивши, на мирской счет,
в питейном
доме кружечки сивухи) имела престранное обыкновение трястись, что ему значительно мешало отчетливо нюхать табак и бриться; на нем был длинный синий сюртук и плисовые панталоны
в сапоги, то есть он напоминал собою известного зверя
в Австралии, орниторинха,
в котором преотвратительно соединены зверь, птица и амфибий.
В полиции, под Лефортовской каланчой, дежурный квартальный, расправившись с пьяными мастеровыми, которых, наконец, усадили
за решетки, составил протокол «о неизвестно кому принадлежащем младенце, по видимости, мужского
пола и нескольких дней от рождения, найденном юнкером Гиляровским, остановившимся по своей надобности
в саду Лефортовского госпиталя и увидавшим оного младенца под кустом». Затем было написано постановление, и ребенка на извозчике немедленно отправили с мушкетером
в воспитательный
дом.
Перешагнув через порог, он заметил на стене свою безобразную тень; мучительное чувство… как бешеный он выбежал из
дома и пустился
в поле; поутру явился он на дворе, таща
за собою огромного волка… блуждая по лесам, он убил этого зверя длинным ножом, который неотлучно хранился у него
за пазухой… вся дворня окружила Вадима, даже господа вышли подивиться его отважности… Наконец и он насладился минутой торжества! — «Ты будешь моим стремянным!» — сказал Борис Петрович.
В нашей скромной семье, состоявшей,
за частыми отлучками отца, из матери и детей, не было никакого мужского господского элемента, и потому наши затрапезные сенные девушки сидели, как мы их видели, наверху
за работой. Но у Зыбиных, где
дом был разделен продольным коридором на две половины, горничные, поневоле поминутно встречаясь с мужским
полом, щеголяли самыми изысканными прическами и нарядами.
—
Дома нет;
в поле за васильками пошла, — отозвалась Анна, показавшись
в окошке возле двери.
Не успела она проговорить свое обещанье, как дети, слушавшие сначала очень внимательно, бросились со всех ног осаждать ее; кто цеплялся
за ее платье, кто усиливался влезть на ее колена, кто успел обхватить ее шею и осыпал лицо поцелуями; осада сопровождалась такими шумными овациями, такими криками радости, что мисс Бликс вошла
в одну дверь,
в другую вбежала молодая швейцарка, приглашенная
в дом как учительница музыки для старшей дочери;
за ними показалась кормилица, державшая новорожденного, укутанного
в одеяло с ниспадавшими до
полу кружевными обшивками.
— Вот я и приезжаю. Спрашиваю: «
Дома господа?» — «Нет, говорят, барин уехал
в город, а барыня
в оржаном
поле прогуливается». Ах, думаю, что делать?.. Пометался по
полю туда-сюда; однако думаю: дай-ка пойду к Лапинской роще; там грибы растут, — не
за грибами ли ушла Анна Павловна? Только подхожу к опушке, глядь, она как тут, да еще и не одна.
Перчихин(является
в дверях,
за ним молча входит
Поля). Мир сему
дому, хозяину седому, хозяйке-красотке, чадам их любезным — во веки веков!
Ишь, дядя Антон, ишь, дом-то, вон он!.. вон он какой!..» При въезде на двор навстречу им выбежала девочка лет шести; она хлопала
в ладоши, хохотала, бегала вокруг телеги и, не зная, как бы лучше выразить свою радость, ухватилась ручонками
за полы Антонова полушубка и повисла на нем; мужик взял ее на руки, указал ей пальцем на воз, лукаво вытащил из средины его красный прутик вербы, подал его ребенку и, погладив его еще раз по голове, снова пустил на свободу.
В конце этой улицы, выброшенный из города под гору, стоял длинный двухэтажный выморочный
дом купца Петунникова. Он крайний
в порядке, он уже под горой, дальше
за ним широко развертывается
поле, обрезанное
в полуверсте крутым обрывом к реке.
Большая комната
в доме Бардиных.
В задней стене четыре окна и дверь, выходящие на террасу;
за стеклами видны солдаты, жандармы, группа рабочих, среди них Левшин, Греков. Комната имеет нежилой вид: мебели мало, она стара, разнообразна, на стенах отклеились обои. У правой стены поставлен большой стол. Конь сердито двигает стульями, расставляя их вокруг стола. Аграфена метет
пол.
В левой стене большая двухстворчатая дверь,
в правой — тоже.
Неннла Макарьевна холодно посмотрела на своего мужа. Сергей Сергеич с некоторым замешательством поиграл часовой цепочкой, взял со стола свою английскую, с широкими
полями шляпу и отправился на хозяйство. Его собака робко и смиренно побежала вслед
за ним. Как животное умное, она чувствовала, что и сам хозяин ее не слишком властный человек
в доме, и вела себя скромно и осторожно.
(Все трое молчат. Любовь опустилась на
пол, положила голову на колени матери. Яков стоит, держась
за спинку стула. Потом говорят всё время тихо, как будто
в доме кто-то умер.)
И
дома, и
в поле, и
в сарае я думал о ней, я старался понять тайну молодой, красивой, умной женщины, которая выходит
за неинтересного человека, почти
за старика (мужу было больше сорока лет), имеет от него детей, — понять тайну этого неинтересного человека, добряка, простяка, который рассуждает с таким скучным здравомыслием, на балах и вечеринках держится около солидных людей, вялый, ненужный, с покорным, безучастным выражением, точно его привели сюда продавать, который верит, однако,
в свое право быть счастливым, иметь от нее детей; и я все старался понять, почему она встретилась именно ему, а не мне, и для чего это нужно было, чтобы
в нашей жизни произошла такая ужасная ошибка.
Настала ночь; покрылись тенью
Тавриды сладостной
поля;
Вдали, под тихой лавров сенью
Я слышу пенье соловья;
За хором звезд луна восходит;
Она с безоблачных небес
На долы, на холмы, на лес
Сиянье томное наводит.
Покрыты белой пеленой,
Как тени легкие мелькая,
По улицам Бахчисарая,
Из
дома в дом, одна к другой,
Простых татар спешат супруги
Делить вечерние досуги.
Дворец утих; уснул гарем,
Объятый негой безмятежной...
На мысу рос тальник, стояла маленькая грязная водокачка, с тонкой высокой трубой на крыше, а
за мысом, уютно прикрытая зеленью, встала полосатая купальня, синяя и белая. Берег укреплён фашинником, по склону его поло́го вырезана дорожка, он весь густо усажен молодым березняком, а с верха, через зелёную гриву, смотрит вниз, на реку и
в луга, небольшой
дом, приземистый, опоясанный стеклянной террасой, точно подавленный антресолями, неуклюжей башенкой и красным флюгером над нею.
Иван. Где
дома,
в такую пору.
В поле за снопами поехал.
Ну, это и правильно: оседлый сиди
дома, а бродяжке все равно бродить, и он примет святое крещение, и исправится, и
в люди выйдет, — говорил священник; а тем временем перекличка окончилась, и ундер, взяв под уздцы лошадь, дернул телегу с больными к казарменному крыльцу, по которому длинною вереницею и поползли малолетние рекруты, тянувшие
за собою сумочки и
полы неуклюжих шинелей.