Неточные совпадения
И с тем неуменьем, с тою нескладностью разговора, которые так знал Константин, он, опять оглядывая всех, стал рассказывать брату историю Крицкого: как его выгнали из университета зa то, что он завел
общество вспоможения бедным
студентам и воскресные школы, и как потом он поступил
в народную школу учителем, и как его оттуда также выгнали, и как потом судили за что-то.
— Я вас знаю мало, — повторил Базаров. — Может быть, вы правы; может быть, точно, всякий человек — загадка. Да хотя вы, например: вы чуждаетесь
общества, вы им тяготитесь — и пригласили к себе на жительство двух
студентов. Зачем вы, с вашим умом, с вашею красотою, живете
в деревне?
«Вожди молодежи», — подумал Самгин, вспомнив, как юные курсистки и
студенты обожали этих людей, как очарованно слушали их речи на диспутах «Вольно-экономического
общества», как влюбленно встречали и провожали их на нелегальных вечеринках,
в тесных квартирах интеллигентов, которые сочувствовали марксизму потому, что им нравилось «самодовлеющее начало экономики».
— Все это вздоры вы выдумываете. О бедных
студентах заботятся правительство и
общество, дают
в их пользу вечера, концерты, а это все ваши пустые выдумки.
По диванам и козеткам довольно обширной квартиры Райнера расселились: 1)
студент Лукьян Прорвич, молодой человек, недовольный университетскими порядками и желавший утверждения
в обществе коммунистических начал, безбрачия и вообще естественной жизни; 2) Неофит Кусицын,
студент, окончивший курс, — маленький, вострорыленький, гнусливый человек, лишенный средств совладать с своим самолюбием, также поставивший себе обязанностью написать свое имя
в ряду первых поборников естественной жизни; 3) Феофан Котырло, то, что поляки характеристично называют wielke nic, [Букв.: великое ничто (польск.).] — человек, не умеющий ничего понимать иначе, как понимает Кусицын, а впрочем, тоже коммунист и естественник; 4) лекарь Сулима, человек без занятий и без определенного направления, но с непреодолимым влечением к бездействию и покою; лицом черен, глаза словно две маслины; 5) Никон Ревякин, уволенный из духовного ведомства иподиакон, умеющий везде пристроиваться на чужой счет и почитаемый неповрежденным типом широкой русской натуры; искателен и не прочь действовать исподтишка против лучшего из своих благодетелей; 6) Емельян Бочаров, толстый белокурый
студент, способный на все и ничего не делающий; из всех его способностей более других разрабатывается им способность противоречить себе на каждом шагу и не считаться деньгами, и 7) Авдотья Григорьевна Быстрова, двадцатилетняя девица, не знающая, что ей делать, но полная презрения к обыкновенному труду.
Здесь бывают все: полуразрушенные, слюнявые старцы, ищущие искусственных возбуждений, и мальчики — кадеты и гимназисты — почти дети; бородатые отцы семейств, почтенные столпы
общества в золотых очках, и молодожены, и влюбленные женихи, и почтенные профессоры с громкими именами, и воры, и убийцы, и либеральные адвокаты, и строгие блюстители нравственности — педагоги, и передовые писатели — авторы горячих, страстных статей о женском равноправии, и сыщики, и шпионы, и беглые каторжники, и офицеры, и
студенты, и социал-демократы, и анархисты, и наемные патриоты; застенчивые и наглые, больные и здоровые, познающие впервые женщину, и старые развратники, истрепанные всеми видами порока...
— Так что же вы говорите, я после этого уж и не понимаю! А знаете ли вы то, что
в Демидовском
студенты имеют единственное развлечение для себя — ходить
в Семеновский трактир и пить там? Большая разница Москва-с, где — превосходный театр, разнообразное
общество, множество библиотек, так что, помимо ученья, самая жизнь будет развивать меня, а потому стеснять вам
в этом случае волю мою и лишать меня, может быть, счастья всей моей будущей жизни — безбожно и жестоко с вашей стороны!
Чисто с целью показаться
в каком-нибудь
обществе Калинович переоделся на скорую руку и пошел
в трактир Печкина, куда он, бывши еще
студентом, иногда хаживал и знал, что там собираются актеры и некоторые литераторы, которые, может быть, оприветствуют его, как своего нового собрата; но — увы! — он там нашел все изменившимся: другая была мебель, другая прислуга, даже комнаты были иначе расположены, и не только что актеров и литераторов не было, но вообще публика отсутствовала:
в первой комнате он не нашел никого, а из другой виднелись какие-то двое мрачных господ, игравших на бильярде.
Слишком яркое освещение и обыкновенное казенное убранство парадных комнат сначала действовали так охладительно на все это молодое
общество, что все невольно держались по стенкам, исключая некоторых смельчаков и дерптского
студента, который, уже расстегнув жилет, казалось, находился
в одно и то же время
в каждой комнате и
в каждом угле каждой комнаты и наполнял, казалось, всю комнату своим звучным, приятным, неумолкающим тенором.
— Напротив, профессора поддерживают это, что, по-моему, до некоторой степени основательно; во-первых, это открывает клапан молодечеству, столь свойственному юношам, развивает
в них потом храбрость, а главнее всего, этот обычай — по крайней мере так это было
в мое время — до того сильно коренится
в нравах всего немецкого
общества, что иногда молодые девицы отказывают
в руке тем
студентам, у которых нет на лице шрама.
Студенты ушли, благословляя имя своего благодетеля."Не так дороги нам эти десять рублей, — рассуждали они между собой
в передней, — как дорог благой совет!"Вслед за
студентами явился градской голова с выборными от
общества и поднес Прокопу большой горшок каши на рябчиковом бульоне.
Урмановы вели довольно общительный образ жизни, принимали у себя
студентов, катались
в лодке, по вечерам на прудах долго раздавалось пение. Она очень радушно играла роль хозяйки, и казалось, что инициатива этой общительности исходила от нее. Она звала меня, но я немного стеснялся. Их
общество составляли «старые
студенты»; я чувствовал себя несколько чужим и на время почти потерял их из виду…
Мне не нравится, что они курят табак, употребляют спиртные напитки и поздно женятся; что они беспечны и часто равнодушны до такой степени, что терпят
в своей среде голодающих и не платят долгов
в общество вспомоществования
студентам.
В нашем
обществе все сведения о мире ученых исчерпываются анекдотами о необыкновенной рассеянности старых профессоров и двумя-тремя остротами, которые приписываются то Груберу, то мне, то Бабухину. Для образованного
общества этого мало. Если бы оно любило науку, ученых и
студентов так, как Николай, то его литература давно бы уже имела целые эпопеи, сказания и жития, каких, к сожалению, она не имеет теперь.
Германский
студент, оканчивая курс
в своем университете и отпировав с товарищами последнюю пирушку, перестает быть беспокойным буршем и входит
в общество людей с уважением к их спокойствию, к их общественным законам и к их морали; он снимает свою корпоративную кокарду и с нею снимает с себя обязательство содержать и вносить
в жизнь свою буршескую, корпоративную нравственность.
Приятели Печорина, которых число было впрочем не очень велико, были всё молодые люди, которые встречались с ним
в обществе, ибо и
в то время
студенты были почти единственными кавалерами московских красавиц, вздыхавших невольно по эполетам и аксельбантам, не догадываясь, что
в наш век эти блестящие вывески утратили свое прежнее значение.
Общество же его было такое: чтобы собирались
в известные дни, по праздникам, дети и взрослые — по преимуществу из простого народа —
в большое помещение и, между прочим, чтобы никому запрету не было: и
студент, и офицер, и гимназистка может прийти.
Толковали между
студентами и
в обществе, что все офицеры артиллерийской академии подали по начальству рапорт,
в котором просят удерживать пять процентов из их жалованья на уплату за бедных
студентов; с негодованием передавали также, что стипендии бедным
студентам будут отныне выдаваться не
в университете, а чрез полицию,
в полицейских камерах; толковали, что профессора просили о смягчении новых правил, потом просили еще, чтобы им было поручено исследовать все дело, и получили отказ и
в том, и
в другом, просили о смягчении участи арестованных
студентов — и новый отказ.
Некоторые вестовщики распространяли, под рукой, слухи, будто
студентов в крепости пытают, что их будут ссылать
в Сибирь, расстреливать, и много еще подобных нелепостей, и эти последние нелепости, точно так же, как и вести основательные, находили-таки свое приложение
в некоторых сферах
общества и распространялись даже усерднее и скорее, чем известия более положительного и разумного свойства.
14-го июня объявлено о закрытии недавно учрежденного при «
Обществе для пособия нуждающимся литераторам и ученым» особого отделения для вспоможения
студентам.
В этот же день объявлено высочайшее повеление о том, чтобы «чтение публичных лекций
в Петербурге впредь разрешать не иначе, как по взаимному соглашению министров внутренних дел и народного просвещения с военным генерал-губернатором и главным начальником III отделения».
Начальство, особливо наставники, не очень-то его долюбливали, проговаривались, что крестьянским детям нечего лезть
в студенты, что, мол, это только плодить
в обществе «неблагонамеренных честолюбцев». Такие фразы доходили до учеников из заседаний педагогических советов, — неизвестно, какими каналами, но доходили.
Эти театральные клички могли служить и оценкой того, что каждый из лагерей представлял собою и
в аудиториях,
в университетской жизни. Поклонники первой драматической актрисы Стрелковой набирались из более развитых
студентов, принадлежали к демократам. Много было
в них и казенных. А „прокофьистами“ считались франтики, которые и тогда водились, но
в ограниченном числе. То же и
в обществе,
в зрителях партера и лож.
Русское
общество в тогдашнем Дерпте, все знакомства, какие имел я
в течение пяти лет, и их влияние на мое развитие. Наши светские знакомства, театральное любительство, характер светскости, отношение к нам,
студентам, русских семейств и все развивавшаяся связь с тем, что происходило внутри страны,
в наших столицах.
Мы, русские
студенты, мало проникали
в домашнюю и светскую жизнь немцев разных слоев
общества. Сословные деления были такие же, как и
в России, если еще не сильнее. Преобладал бюргерский класс немецкого и онемеченного происхождения. Жили домами и немало каксов, то есть дворян-балтов. Они имели свое сословное собрание «Ressource», давали балы и вечеринки. Купечество собиралось
в своем «Casino»; а мастеровые и мелкие лавочники
в шустер-клубе — «Досуг горожанина».
В обществе чувствовалось все сильнее либеральное течение, и одним из его симптомов сделались воскресные школы. Вскоре их ограничили, но
в мою первую петербургскую зиму это превратилось даже
в некоторых местностях Петербурга
в светскую моду. Учили чумазых сапожных и кузнечных мальчиков фрейлины, барышни, дамы, чиновники, военные, пажи, лицеисты, правоведы, разумеется, и
студенты.
Но тогда не было
в обычае, как я уже заметил, вызывать
в обществе особый вид благотворительности, обращенной на учащихся. Не знали мы,
студенты, того взгляда, что
общество как будто обязано нас поддерживать. Это показалось бы нам прямо унизительным, а теперь это норма, нечто освященное традицией.
Но, повторяю, ни
в обществе, ни
в среде
студентов не сложился еще взгляд, по которому одно только звание
студента дает как бы привилегию на государственную или общественную поддержку.
Но
в последние три года, к 1858 году, меня, дерптского
студента, стало все сильнее забирать стремление не к научной, а к литературной работе. Пробуждение нашего
общества, новые журналы, приподнятый интерес к художественному изображению русской жизни, наплыв освобождающих идей во всех смыслах пробудили нечто более трепетное и теплое, чем чистая или прикладная наука.
Это поддерживало связь его с
обществом, со всем тем Петербургом, который сочувствовал молодежи даже и
в ее увлечениях и протестах. Возмездие, постигшее
студентов, было слишком сильно, даже и за то, что произошло перед университетом, когда действовали войска. Надо еще удивляться тому, что лекции
в Думе могли состояться так скоро.
В славянофилах я никогда не состоял. Не увлекался никогда и идеей панславизма, но охотно пошел на приглашение
студентов общества галицийских русских"Основа" — иметь у них беседы о русской литературе.
Были казенные
студенты, живущие
в университете или нет (как
в Петербурге), были кое-какие субсидии, но такого всеобщего искания денежной поддержки от государства и
общества положительно не водилось
в нравах
студентов ни
в Казани, ни
в Дерпте.
Однажды весною,
в 1889 году, я зашел по какому-то делу
в помещение
Общества русских
студентов. Лица у всех были взволнованные и смущенные, а из соседней комнаты доносился плач, — судя по голосу, мужчины, но такой заливчатый, с такими судорожными всхлипываниями, как плачут только женщины. И это было страшно. Я вошел
в ту комнату и остановился на пороге. Рыдал совершенно обезумевший от горя Омиров. Я спросил соседа,
в чем дело. Он удивленно оглядел меня.
Спрашивал высокий
студент с черной бородкой, бледный и очень взволнованный. Фамилия Порфиров. Я с ним встречался
в библиотеке студенческого Научно-литературного
общества, где мы оба работали библиотекарями.
Один из
студентов объявил, что если следует исключить кого-либо из
общества, так скорее всего вещуна. Начался спор, крик; один голос пересиливал другой. Если б при заговорщиках было оружие, оно заблистало бы непременно. Но Владислав вскоре утишил войну, объявив, что лучше всем разойтись, чем
в начале заседания из бабьего предрассудка возбуждать раздор.
С прибытием Дымкевича,
в Горках особенно деятельно завертелись умы, и польское
общество студентов стало резко отделяться от русского.
К княгине собрался весь московский большой свет, крупные литературные силы, знаменитости адвокатуры;
в салон же княжны стекалось более разношерстное
общество: курсистки, —
студенты, начинающие адвокаты, артисты, художники, мелкие литераторы и сотрудники московских газет,
в числе которых был даже и протеже Николая Леопольдовича — Николай Ильич Петухов.
Здесь были Сурмин, Тони, вдова Левкоева, соседка по квартире Ранеевых, сынок ее, только что на днях испеченный корнет, и маленький, худенький
студент — юрист Лидин, которого привела с собою Тони. Он хаживал к Крошке Доррит то посоветоваться с ней, то посоветовать ей по какому-нибудь запутанному делу, то позаимствовать у нее «томик» свода законов. Двух братьев Лориных и Даши тут не было, потому что они избегали всякого светского
общества. Остальных членов семейства Ранеевы не знали даже
в лицо.