Неточные совпадения
Анна была хозяйкой только по ведению разговора. И этот разговор, весьма трудный для хозяйки дома при небольшом столе, при лицах, как управляющий и архитектор, лицах совершенно другого
мира, старающихся не робеть пред непривычною роскошью и не могущих принимать долгого участия
в общем разговоре, этот трудный разговор Анна вела со своим обычным тактом, естественностью и даже удовольствием, как
замечала Дарья Александровна.
Алексей Александрович не только не
замечал своего безнадежного положения
в служебном
мире и не только не огорчался им, но больше чем когда-нибудь был доволен своею деятельностью.
Сначала он принялся угождать во всяких незаметных мелочах: рассмотрел внимательно чинку перьев, какими писал он, и, приготовивши несколько по образцу их, клал ему всякий раз их под руку; сдувал и
сметал со стола его песок и табак; завел новую тряпку для его чернильницы; отыскал где-то его шапку, прескверную шапку, какая когда-либо существовала
в мире, и всякий раз клал ее возле него за минуту до окончания присутствия; чистил ему спину, если тот запачкал ее
мелом у стены, — но все это осталось решительно без всякого замечания, так, как будто ничего этого не было и делано.
Недвижим он лежал, и странен
Был томный
мир его чела.
Под грудь он был навылет ранен;
Дымясь, из раны кровь текла.
Тому назад одно мгновенье
В сем сердце билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь,
Играла жизнь, кипела кровь;
Теперь, как
в доме опустелом,
Всё
в нем и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.
Закрыты ставни, окна
меломЗабелены. Хозяйки нет.
А где, Бог весть. Пропал и след.
От природы была она характера смешливого, веселого и миролюбивого, но от беспрерывных несчастий и неудач она до того яростно стала желать и требовать, чтобы все жили
в мире и радости и не
смели жить иначе, что самый легкий диссонанс
в жизни, самая малейшая неудача стали приводить ее тотчас же чуть не
в исступление, и она
в один миг, после самых ярких надежд и фантазий, начинала клясть судьбу, рвать и
метать все, что ни попадало под руку, и колотиться головой об стену.
— Нечего —
меч его. Поэту
в мире делать нечего — понимаете?
— Из Брянска попал
в Тулу. Там есть серьезные ребята. А ну-ко, думаю, зайду к Толстому? Зашел. Поспорили о евангельских
мечах. Толстой сражался тем тупым
мечом, который Христос приказал сунуть
в ножны. А я — тем, о котором было сказано: «не
мир, но
меч», но против этого
меча Толстой оказался неуязвим, как воздух. По отношению к логике он весьма своенравен. Ну, не понравились мы друг другу.
Он продолжал шагать и через полчаса сидел у себя
в гостинице, разбирая бумаги
в портфеле Варвары. Нашел вексель Дронова на пятьсот рублей, ключ от сейфа, проект договора с финской фабрикой о поставке бумаги, газетные вырезки с рецензиями о каких-то книгах, заметки Варвары. Потом спустился
в ресторан, поужинал и, возвратясь к себе, разделся, лег
в постель с книгой Мережковского «Не
мир, но
меч».
С отъездом Веры Райского охватил ужас одиночества. Он чувствовал себя сиротой, как будто целый
мир опустел, и он очутился
в какой-то бесплодной пустыне, не
замечая, что эта пустыня вся
в зелени,
в цветах, не чувствуя, что его лелеет и греет природа, блистающая лучшей, жаркой порой лета.
— Как первую женщину
в целом
мире! Если б я
смел мечтать, что вы хоть отчасти разделяете это чувство… нет, это много, я не стою… если одобряете его, как я надеялся… если не любите другого, то… будьте моей лесной царицей, моей женой, — и на земле не будет никого счастливее меня!.. Вот что хотел я сказать — и долго не
смел! Хотел отложить это до ваших именин, но не выдержал и приехал, чтобы сегодня
в семейный праздник,
в день рождения вашей сестры…
Но мимоходом, однако,
замечу, что считаю петербургское утро, казалось бы самое прозаическое на всем земном шаре, — чуть ли не самым фантастическим
в мире.
Хотя наш плавучий
мир довольно велик, средств незаметно проводить время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду,
в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя
заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались
в смоле.
Да мне кажется, если б я очутился
в таком уголке, где не
заметил бы ни малейшей вражды, никаких сплетней, а видел бы только любовь да дружбу, невозмутимый
мир, всеобщее друг к другу доверие и воздержание, я бы перепугался, куда это я заехал: все думал бы, что это недаром, что тут что-нибудь да есть другое…
В продолжение десяти лет она везде, где бы она ни была, начиная с Нехлюдова и старика-станового и кончая острожными надзирателями, видела, что все мужчины нуждаются
в ней; она не видела и не
замечала тех мужчин, которые не нуждались
в ней. И потому весь
мир представлялся ей собранием обуреваемых похотью людей, со всех сторон стороживших ее и всеми возможными средствами — обманом, насилием, куплей, хитростью — старающихся овладеть ею.
—
Мир дому сему, — крикнул поп Савел еще под окошком. — У меня сегодня
в голове такая мельница
мелет… А я уж поправился, стомаха ради и частых недуг!..
— Бог сжалился надо мной и зовет к себе. Знаю, что умираю, но радость чувствую и
мир после стольких лет впервые. Разом ощутил
в душе моей рай, только лишь исполнил, что надо было. Теперь уже
смею любить детей моих и лобызать их. Мне не верят, и никто не поверил, ни жена, ни судьи мои; не поверят никогда и дети. Милость Божию вижу
в сем к детям моим. Умру, и имя мое будет для них незапятнано. А теперь предчувствую Бога, сердце как
в раю веселится… долг исполнил…
Это великая заслуга
в муже; эта великая награда покупается только высоким нравственным достоинством; и кто заслужил ее, тот вправе считать себя человеком безукоризненного благородства, тот
смело может надеяться, что совесть его чиста и всегда будет чиста, что мужество никогда ни
в чем не изменит ему, что во всех испытаниях, всяких, каких бы то ни было, он останется спокоен и тверд, что судьба почти не властна над
миром его души, что с той поры, как он заслужил эту великую честь, до последней минуты жизни, каким бы ударам ни подвергался он, он будет счастлив сознанием своего человеческого достоинства.
Владимир зачитался и позабыл все на свете, погрузясь душою
в мир семейственного счастия, и не
заметил, как прошло время.
Раз как-то Мордини, не успев сказать ни слова с Гарибальди
в продолжение часа, смеясь,
заметил мне: «
В мире нет человека, которого бы было легче видеть, как Гарибальди, но зато нет человека, с которым бы было труднее говорить».
И
заметьте, что это отрешение от
мира сего вовсе не ограничивалось университетским курсом и двумя-тремя годами юности. Лучшие люди круга Станкевича умерли; другие остались, какими были, до нынешнего дня. Бойцом и нищим пал, изнуренный трудом и страданиями, Белинский. Проповедуя науку и гуманность, умер, идучи на свою кафедру, Грановский. Боткин не сделался
в самом деле купцом… Никто из них не отличился по службе.
В нем можно
поместить, не стесняя хозяев, все семьи крестьян, пущенных по
миру отцом дюка, а их очень много.
С самого начала судебной реформы
в кремлевском храме правосудия, здании судебных установлений, со дня введения судебной реформы
в 1864–1866 годы стояла она. Статуя такая, как и подобает ей быть во всем
мире: весы,
меч карающий и толстенные томы законов. Одного только не оказалось у богини, самого главного атрибута — повязки на глазах.
Когда я кончил читать, умные глаза Андрусского глядели на меня через стол.
Заметив почти опьяняющее впечатление, которое произвело на меня чтение, он просто и очень объективно изложил мне суть дела, идеи Нечаева, убийство Иванова
в Петровском парке… Затем сказал, что
в студенческом
мире, куда мне придется скоро окунуться, я встречусь с тем же брожением и должен хорошо разбираться во всем…
Когда этот пустынножитель уходит
в мир запахов или цветов, Гюисманс дает настоящее исследование по мистике запахов и цветов. Des Esseintes доходит до отчаяния, он
замечает, что «рассуждения пессимизма бессильны помочь ему, что лишь невозможная вера
в будущую жизнь одна только могла бы успокоить его».
Великая правда этого соединения была
в том, что языческое государство признало благодатную силу христианской церкви, христианская же церковь еще раньше признала словами апостола, что «начальствующий носит
меч не напрасно», т. е. что власть имеет положительную миссию
в мире (независимо от ее формы).
Покажите ему
в будущем обновление всего человечества и воскресение его, может быть, одною только русскою мыслью, русским богом и Христом, и увидите, какой исполин, могучий и правдивый, мудрый и кроткий, вырастет пред изумленным
миром, изумленным и испуганным, потому что они ждут от нас одного лишь
меча,
меча и насилия, потому что они представить себе нас не могут, судя по себе, без варварства.
Не верю я этому; и гораздо уж вернее предположить, что тут просто понадобилась моя ничтожная жизнь, жизнь атома, для пополнения какой-нибудь всеобщей гармонии
в целом, для какого-нибудь плюса и минуса, для какого-нибудь контраста и прочее, и прочее, точно так же, как ежедневно надобится
в жертву жизнь множества существ, без смерти которых остальной
мир не может стоять (хотя надо
заметить, что это не очень великодушная мысль сама по себе).
Икона эта вида «грозного и престрашного» — святитель Мир-Ликийских изображен на ней «
в рост», весь одеян сребропозлащенной одеждой, а лицом темен и на одной руке держит храм, а
в другой
меч — «военное одоление».
— Да ведь мне-то обидно: лежал я здесь и о смертном часе сокрушался, а ты подошла — у меня все нутро точно перевернулось… Какой же я после этого человек есть, что душа у меня коромыслом? И весь-то грех
в мир идет единственно через вас, баб, значит… Как оно зачалось, так, видно, и кончится. Адам начал, а антихрист кончит. Правильно я говорю?.. И с этакою-то нечистою душой должен я скоро предстать туда, где и ангелы не
смеют взирати… Этакая нечисть, погань, скверность, — вот што я такое!
Спасибо за облатки: я ими поделился с Бобрищевым-Пушкиным и Евгением. [Облатки — для заклейки конвертов вместо сургучной печати.] Следовало бы, по старой памяти, послать долю и Наталье Дмитриевне, но она теперь сама
в облаточном
мире живет. Как бы хотелось ее обнять. Хоть бы Бобрищева-Пушкина ты выхлопотал туда. Еще причина, почему ты должен быть сенатором. Поговаривают, что есть охотник купить дом Бронникова. Значит, мне нужно будет стаскиваться с
мели, на которой сижу 12 лет. Кажется, все это логически.
Никто уже не сомневался
в ее положении; между тем сама Аннушка, как ни тяжело ей было, слова не
смела пикнуть о своей дочери — она хорошо знала сердце Еспера Иваныча: по своей стыдливости, он скорее согласился бы умереть, чем признаться
в известных отношениях с нею или с какою бы то ни было другою женщиной: по какому-то врожденному и непреодолимому для него самого чувству целомудрия, он как бы хотел уверить целый
мир, что он вовсе не знал утех любви и что это никогда для него и не существовало.
В ней не было слепого чувства
мести и обиды, которое способно все разрушить, бессильное что-нибудь создать, —
в этой песне не слышно было ничего от старого, рабьего
мира.
Иду я к Власу, а сам дорогой все думаю: господи ты боже наш! что же это такое с нам будет, коли да не оживет она? Господи! что же,
мол, это будет! ведь засудят меня на смерть,
в остроге живьем, чать, загибнешь: зачем, дескать, мертвое тело
в избе держал! Ин вынести ее за околицу
в поле — все полегче, как целым-то
миром перед начальством
в ответе будем.
— Батюшка, —
молила она, — не пусти по
миру! Мало ли что у мужа с женой бывает — не все
в согласии живут. У нас с ним эти побоища нередко бывали — все сходило… Помилуй, отец мой!
В образованном
мире, с людьми, я сильнее чувствую невыгоды жизни, а у себя, один, вдалеке от толпы, я одеревенел: случись что хочет
в этом сне — я не
замечаю ни людей, ни себя.
На дворе декабрь
в половине; окрестность, схваченная неоглядным снежным саваном, тихо цепенеет; за ночь
намело на дороге столько сугробов, что крестьянские лошади тяжко барахтаются
в снегу, вывозя пустые дровнишки. А к головлевской усадьбе и следа почти нет. Порфирий Владимирыч до того отвык от посещений, что и главные ворота, ведущие к дому, и парадное крыльцо с наступлением осени наглухо заколотил, предоставив домочадцам сообщаться с внешним
миром посредством девичьего крыльца и боковых ворот.
— Да; вот
заметьте себе, много, много
в этом скудости, а мне от этого пахнэло русским духом. Я вспомнил эту старуху, и стало таково и бодро и приятно, и это бережи моей отрадная награда. Живите, государи мои, люди русские
в ладу со своею старою сказкой. Чудная вещь старая сказка! Горе тому, у кого ее не будет под старость! Для вас вот эти прутики старушек ударяют монотонно; но для меня с них каплет сладких сказаний источник!.. О, как бы я желал умереть
в мире с моею старою сказкой.
— Wery well! Это очень хорошо для вас, что вы сюда приехали: Америка — лучшая страна
в мире, Нью-Йорк — лучший город
в Америке. Ваши милые дети станут здесь когда-нибудь образованными людьми. Я должен только
заметить, что полиция не любит, чтобы детей купали
в городских бассейнах.
«Христово учение, вошедшее
в сознание людей не посредством
меча и насилия, говорят они, а посредством непротивления злу, посредством кротости, смирения и миролюбия, — только примером
мира, согласия и любви между своими последователями и может распространиться
в мире.
И действительно, трудно придумать положение, которое было бы бедственнее того,
в котором находится теперь христианский
мир с своими вооруженными друг против друга народами, с своими постоянно неудержимо возрастающими для поддержания всё растущих этих вооружений податями, со всё разгорающейся ненавистью рабочего сословия к богатому, с висящим надо всеми дамокловым
мечом войны, всякую секунду готовым и необходимо долженствующим рано или поздно оборваться.
Ты
смеешь умствовать, когда век заблуждаться
Высокого ума есть
в мире сём удел,
К трудам родимся мы, а
в неге наслаждаться
Есть — счастия предел.
Добрый Негров ничего не
замечал, ходил по-прежнему расспрашивать садовникову жену о состоянии фруктовых деревьев, и тот же
мир и совет царил
в патриархальном доме Алексея Абрамовича.
Мужчины, конечно, не обратили бы на нее внимания: сидеть с понурою головою — для молодой дело обычное; но лукавые глаза баб, которые на свадьбах занимаются не столько бражничеством, сколько сплетками, верно,
заметили бы признаки особенной какой-то неловкости, смущения и даже душевной тоски, обозначавшейся на лице молодки. «Глянь-кась, касатка, молодая-то невесела как: лица нетути!» — «Должно быть, испорченная либо хворая…» — «Парень, стало, не по ндраву…» — «Хошь бы разочек глазком взглянула; с утра все так-то: сидит платочком закрывшись — сидит не смигнет, словно на белый на свет смотреть совестится…» — «И то, может статься, совестится; жила не на
миру, не
в деревне с людьми жила: кто ее ведает, какая она!..» Такого рода доводы подтверждались, впрочем, наблюдениями, сделанными двумя бабами, которым довелось присутствовать при расставанье Дуни с отцом.
Не представляя
миру ничего нового и неведомого, не
намечая новых путей
в развитии всего человечества, не двигая его даже и на принятом пути, они должны ограничиваться более частным, специальным служением: они приводят
в сознание масс то, что открыто передовыми деятелями человечества, раскрывают и проясняют людям то, что
в них живет еще смутно и неопределенно.
Заметьте, что никто
в целом
мире не только земцам, но и никому не воспрещал петь"страх врагам".
Вот я: меня и
мололи, и
в щепы кололи, а я живу себе кукушкой, порхаю по трактирам, доволен всем
миром!
— И не думайте, я не гожусь. Вы верите
в возможность
мира при сохранении того, что не есть
мир, а я не вижу, на чем может стать этакий
мир.
Меч прошел даже матери
в душу.
Чугунов. Надо бы какой-нибудь счетец старый найти, или
в книгах конторских нет ли каких расчетов, на чем вам претензию основать… да я поищу-с. Потом мы с Аполлоном Викторычем дело и кончим
миром у мирового. Я какой вам угодно долг признаю, хоть во сто тысяч. Выдадут Аполлону Викторычу исполнительный лист, вот уж тогда дело будет крепко, таким документом пугнуть можно-с! Выходи замуж, а то,
мол, разорю.
Царь
замечает, что эта птичка, как человек
в мире: прилетела из темноты и улетела
в темноту, и недолго побыла
в тепле и свете…
Самого хозяина здесь не было: он с кривым ножом
в руках стоял над грушевым прививком,
в углу своего сада, и с такой пристальностью смотрел на солнце, что у него беспрестанно моргали его красные глаза и беспрестанно на них набегали слезы. Губы его шептали молитву, читанную тоже
в саду. «Отче! — шептал он. — Не о всем
мире молю, но о ней, которую ты дал мне,
молю тебя: спаси ее во имя твое!»