Неточные совпадения
«И лежал бы град сей и доднесь
в оной погибельной бездне, — говорит „Летописец“, — ежели бы не был извлечен оттоль твердостью и самоотвержением некоторого неустрашимого штаб-офицера из
местных обывателей».
16) Прыщ, майор, Иван Пантелеич. Оказался с фаршированной головой,
в чем и уличен
местным предводителем дворянства.
Присутственные места запустели; недоимок накопилось такое множество, что
местный казначей, заглянув
в казенный ящик, разинул рот, да так на всю жизнь с разинутым ртом и остался; квартальные отбились от рук и нагло бездействовали: официальные дни исчезли.
Общие подозрения еще более увеличились, когда заметили, что
местный предводитель дворянства с некоторого времени находится
в каком-то неестественно возбужденном состоянии и всякий раз, как встретится с градоначальником, начинает кружиться и выделывать нелепые телодвижения.
Не успели глуповцы опомниться от вчерашних событий, как Палеологова, воспользовавшись тем, что помощник градоначальника с своими приспешниками засел
в клубе
в бостон, [Бостон — карточная игра.] извлекла из ножон шпагу покойного винного пристава и, напоив, для храбрости, троих солдат из
местной инвалидной команды, вторглась
в казначейство.
В самой церкви уже были зажжены обе люстры и все свечи у
местных образов.
— Решительно ничего, Пантен. Я хочу, чтобы вы приняли к сведению мое желание избегать всяких расспросов. Когда наступит момент, я сообщу вам,
в чем дело. Матросам скажите, что предстоит ремонт; что
местный док занят.
— Ты знаешь, —
в посте я принуждена была съездить
в Саратов, по делу дяди Якова; очень тяжелая поездка! Я там никого не знаю и попала
в плен
местным… радикалам, они много напортили мне. Мне ничего не удалось сделать, даже свидания не дали с Яковом Акимовичем. Сознаюсь, что я не очень настаивала на этом. Что могла бы я сказать ему?
— Это, очевидно,
местный покровитель искусств и наук. Там какой-то рыжий человек читал нечто вроде лекции «Об инстинктах познания», кажется? Нет, «О третьем инстинкте», но это именно инстинкт познания. Я — невежда
в философии, но — мне понравилось: он доказывал, что познание такая же сила, как любовь и голод. Я никогда не слышала этого…
в такой форме.
—
В записках
местного жителя Афанасия Дьякова, частию опубликованных мною
в «Губернских ведомостях», рассказано, что швед пушкарь Егор — думать надо Ингвар, сиречь, упрощенно, Георг — Игорь, — отличаясь смелостью характера и простотой души, сказал Петру Великому, когда суровый государь этот заглянул проездом
в город наш: «Тебе, царь, кузнечному да литейному делу выучиться бы,
в деревянном царстве твоем плотников и без тебя довольно есть».
Дня через два он вышел «на люди», — сидел
в зале клуба, где пела Дуняша, и слушал доклад
местного адвоката Декаполитова, председателя «Кружка поощрения кустарных ремесел».
Через несколько дней он сидел
в местной тюрьме и только тут почувствовал, как много пережито им за эти недели и как жестоко он устал.
В местной либеральной газете был напечатан подробный отчет о лекции, которую прочитал Томилин на родине Самгина.
— Простите, — сказал он тихо, поспешно, с хрипотцой. — Меня зовут — Марк Изаксон, да! Лицо весьма известное
в этом городе. Имею предупредить вас: с вами говорил мошенник, да.
Местный парикмахер, Яшка Пальцев, да. Шулер, игрок. Спекулянт. Вообще — мерзавец, да! Вы здесь новый человек… Счел долгом… Вот моя карточка. Извините…
К Елизавете Спивак доктор относился, точно к дочери, говорил ей — ты, она заведовала его хозяйством. Самгин догадывался, что она — секретарствует
в местном комитете и вообще играет большую роль. Узнал, что Саша, нянька ее сына, племянница Дунаева, что Дунаев служит машинистом на бочарной фабрике Трешера, а его мрачный товарищ Вараксин — весовщиком на товарной станции.
— Вот собираются
в редакции
местные люди: Европа, Европа! И поносительно рассказывают иногородним, то есть редактору и длинноязычной собратии его, о жизни нашего города. А душу его они не чувствуют, история города не знакома им, отчего и раздражаются.
Все это текло мимо Самгина, но было неловко, неудобно стоять
в стороне, и раза два-три он посетил митинги
местных политиков. Все, что слышал он, все речи ораторов были знакомы ему; он отметил, что левые говорят громко, но слова их стали тусклыми, и чувствовалось, что говорят ораторы слишком напряженно, как бы из последних сил. Он признал, что самое дельное было сказано
в городской думе, на собрании кадетской партии, членом ее
местного комитета — бывшим поверенным по делам Марины.
— Ну, что ж нам растягивать эту историю, — говорил он, равнодушно и, пожалуй, даже печально уставив глаза на Самгина. — Вы, разумеется, показаний не дадите, — не то — спросил, не то — посоветовал он. — Нам известно, что, прибыв из Москвы, воспользовавшись помощью
местного комитета большевиков и
в пользу этого комитета, вы устроили ряд платных собраний, на которых резко критиковали мероприятия правительства, — угодно вам признать это?
За утренним чаем небрежно просматривал две
местные газеты, — одна из них каждый день истерически кричала о засилии инородцев, безумии левых партий и приглашала Россию «вернуться к национальной правде», другая, ссылаясь на статьи первой, уговаривала «беречь Думу — храм свободного, разумного слова» и доказывала, что «левые»
в Думе говорят неразумно.
Он был преподавателем физики где-то
в провинции и владельцем небольшой типографии, которой печаталась
местная газета.
— Все мои сочлены по Союзу — на фронте, а я, по силе обязанностей управляющего
местным отделением Русско-Азиатского банка, отлучаться из города не могу, да к тому же и здоровье не позволяет. Эти беженцы сконцентрированы верст за сорок,
в пустых дачах, а оказалось, что дачи эти сняты «Красным Крестом» для раненых, и «Крест» требует, чтоб мы немедленно освободили дачи.
В течение ближайших дней он убедился, что действительно ему не следует жить
в этом городе. Было ясно:
в адвокатуре
местной, да, кажется, и у некоторых обывателей, подозрительное и враждебное отношение к нему — усилилось. Здоровались с ним так, как будто, снимая шапку, оказывали этим милость, не заслуженную им. Один из помощников, которые приходили к нему играть
в винт, ответил на его приглашение сухим отказом. А Гудим, встретив его
в коридоре суда, крякнул и спросил...
«Здесь живут все еще так, как жили во времена Гоголя; кажется, что девяносто пять процентов жителей — «мертвые души» и так жутко мертвые, что и не хочется видеть их ожившими»… «
В гимназии введено обучение военному строю, обучают офицера
местного гарнизона, и, представь, многие гимназисты искренно увлекаются этой вредной игрой. Недавно один офицер уличен
в том, что водил мальчиков
в публичные дома».
На другой день утром Самгин читал
в местной газете: «Есть основания полагать, что налет был случаен, не подготовлен, что это просто грабеж».
Дважды
в неделю к ней съезжались люди
местного «света»: жена фабриканта бочек и возлюбленная губернатора мадам Эвелина Трешер, маленькая, седоволосая и веселая красавица; жена управляющего казенной палатой Пелымова, благодушная, басовитая старуха, с темной чертою на верхней губе — она брила усы; супруга предводителя дворянства, высокая, тощая, с аскетическим лицом монахини; приезжали и еще не менее важные дамы.
Все это приняло
в глазах Самгина определенно трагикомический характер, когда он убедился, что верхний этаж дома, где жил овдовевший доктор Любомудров, — гнездо людей другого типа и, очевидно, явочная квартира
местных большевиков.
В особенно затруднительном положении очутилась Василиса. Она и Яков, как сказано, дали обет, если барыня придет
в себя и выздоровеет, он — поставит большую вызолоченную свечу к
местной иконе
в приходской церкви, а она — сходит пешком
в Киев.
Марк понемногу, кое
в чем, уступал, покорялся некоторым ее требованиям: перестал делать эксцентрические выходки, не дразнил
местные власти, стал опрятнее
в образе жизни, не щеголял цинизмом.
Люди были
в ужасе. Василиса с Яковом почти не выходили из церкви, стоя на коленях. Первая обещалась сходить пешком к киевским чудотворцам, если барыня оправится, а Яков — поставить толстую с позолотой свечу к
местной иконе.
Она была всегда
в оппозиции с
местными властями: постой ли к ней назначат или велят дороги чинить, взыскивают ли подати: она считала всякое подобное распоряжение начальства насилием, бранилась, ссорилась, отказывалась платить и об общем благе слышать не хотела.
Тот отвечал, что он не знает, имеет ли право
местная власть требовать пошлин, когда она не
в силах ограждать торговлю, о которой купцы должны заботиться сами.
Ну чем он не европеец? Тем, что однажды за обедом спрятал
в бумажку пирожное, а
в другой раз слизнул с тарелки сою из анчоусов, которая ему очень понравилась? это
местные нравы — больше ничего. Он до сих пор не видал тарелки и ложки, ел двумя палочками, похлебку свою пил непосредственно из чашки. Можно ли его укорять еще и за то, что он, отведав какого-нибудь кушанья, отдавал небрежно тарелку Эйноске, который, как пудель, сидел у ног его? Переводчик брал, с земным поклоном, тарелку и доедал остальное.
Выше сказано было, что колония теперь переживает один из самых знаменательных моментов своей истории: действительно оно так. До сих пор колония была не что иное, как английская провинция, живущая по законам, начертанным ей метрополиею, сообразно духу последней, а не действительным потребностям страны. Не раз заочные распоряжения лондонского колониального министра противоречили нуждам края и вели за собою
местные неудобства и затруднения
в делах.
Но пора кончить это письмо… Как? что?.. А что ж о Мадере: об управлении города, о
местных властях, о числе жителей, о количестве выделываемого вина, о торговле: цифры, факты — где же все? Вправе ли вы требовать этого от меня? Ведь вы просили писать вам о том, что я сам увижу, а не то, что написано
в ведомостях, таблицах, календарях. Здесь все, что я видел
в течение 10-ти или 12-ти часов пребывания на Мадере. Жителей всех я не видел, властей тоже и даже не успел хорошенько посетить ни одного виноградника.
Между прочим, я встретил целый ряд носильщиков: каждый нес по два больших ящика с чаем. Я следил за ними. Они шли от реки: там с лодок брали ящики и несли
в купеческие домы, оставляя за собой дорожку чая, как у нас, таская кули, оставляют дорожку муки.
Местный колорит!
В амбарах ящики эти упаковываются окончательно, герметически, и идут на американские клипперы или английские суда.
Вам неловко, потому что нельзя же заставить себя верить
в уклонения или
в местную истину, хотя она и оправдывается необходимостью.
5) Коридорная девушка гостиницы «Мавритания» Евфимия Бочкова на другой день после кончины Смелькова внесла на свой текущий счет
в местный коммерческий банк 1800 рублей серебром.
Устроить скандал
в местном клубе, выбить стекла
в избушке какой-нибудь благочестивой вдовы, освистать актрису, отколотить извозчика — все это было делом рук Виктора Васильича и составило ему почетную репутацию
в среде узловской jeunesse doree. [золотой молодежи (фр.).]
В густом сосновом бору, который широким кольцом охватывал город со всех сторон, дымилось до десятка больших фабрик и заимок, а по течению Узловки раскинулись дачи
местных богачей.
Когда
в губернском городе С. приезжие жаловались на скуку и однообразие жизни, то
местные жители, как бы оправдываясь, говорили, что, напротив,
в С. очень хорошо, что
в С. есть библиотека, театр, клуб, бывают балы, что, наконец, есть умные, интересные, приятные семьи, с которыми можно завести знакомства. И указывали на семью Туркиных как на самую образованную и талантливую.
Местным властям
в крае следовало бы позаботиться об охране этих питомников теперь же, пока еще не поздно.
Залив Рында. — Вечные переселенцы. — Приспособляемость к
местным условиям жизни. — Взгляд на туземцев. — Первобытный коммунизм. — Таинственные следы. — Люди, скрывающиеся
в тайге. — Золотая лихорадка. — Экспедиция к заливу. — Пластун. — Туман. — Потерянный трофей. — Бессонная ночь. — Случайная находка. — Стрельба по утке. — Состязание. Выстрелы гольда. — Дерсу успокаивает подвыпивших стрелков. — «Сказка о рыбаке и рыбке». — Мнение гольда.
После короткого отдыха у туземцев на Кусуне я хотел было идти дальше, но они посоветовали мне остаться у них еще на день. Удэгейцы говорили, что после долгого затишья и морочной погоды надо непременно ждать очень сильного ветра.
Местные китайцы тоже были встревожены. Они часто посматривали на запад. Я спросил,
в чем дело. Они указали на хребет Кямо, покрытый снегом.
Впереди и слева от нас высилась Плоская гора высотой 600 м, которую
местные жители называют Кямо. С горного хребта,
в состав которого она входит, берут начало три притока Холонку: Пуйму, Сололи и Дагды — единственное место
в бассейне Холонку, где еще встречаются изюбры и кабаны. Подъем на лодке возможен только до реки Сололи.
Мои спутники знали, что если нет проливного дождя, то назначенное выступление обыкновенно не отменяется. Только что-нибудь особенное могло задержать нас на биваке.
В 8 часов утра, расплатившись с китайцами, мы выступили
в путь по уже знакомой нам тропе, проложенной
местными жителями по долине реки Дунгоу к бухте Терней.
Теперь ущелье превратилось
в узкую долину, которую
местное манзовское население называет Синь-Квандагоу [Син-гуань-да-гоу — пыльная, большая, голая долина.].
В самом углу залива находится русское селение, называвшееся ранее постом Ольги. Первой постройкой, которая появилась здесь
в 1854 году, была матросская казарма.
В 1878 году сюда приехали лесничий и фельдшер, а до того времени
местный пристав исполнял их обязанности: он был и учителем, и врачом, чинил суд и расправу.
Ущелье, по которому мы шли, было длинное и извилистое. Справа и слева к нему подходили другие такие же ущелья. Из них с шумом бежала вода. Распадок [
Местное название узкой долины.] становился шире и постепенно превращался
в долину. Здесь на деревьях были старые затески, они привели нас на тропинку. Гольд шел впереди и все время внимательно смотрел под ноги. Порой он нагибался к земле и разбирал листву руками.
Залив Ольги закрыт с трех сторон; он имеет 3 км
в длину, столько же
в ширину и
в глубину около 25 м. Зимой он замерзает на 3 месяца только с северной стороны. Северо-восточная часть залива образует еще особую бухту, называемую
местными жителями Тихою пристанью. Эта бухта соединяется с большим заливом узким проходом и замерзает на более продолжительное время. Тихая пристань (глубиною посредине 10–12 м, длиною с километр и шириною 500 м) постепенно заполняется наносами речки Ольги.
Звериные шкуры, растянутые для просушки, изюбровые рога, сложенные грудой
в амбаре, панты, подвешенные для просушки, мешочки с медвежьей желчью [Употребляется китайцами как лекарство от трахомы.], оленьи выпоротки [Плоды стельных маток идут на изготовление лекарств.], рысьи, куньи, собольи и беличьи меха и инструменты для ловушек — все это указывало на то, что
местные китайцы занимаются не столько земледелием, сколько охотой и звероловством.