Неточные совпадения
Василий Иванович отправился от Аркадия
в свой
кабинет и, прикорнув на диване
в ногах у
сына, собирался было поболтать с ним, но Базаров тотчас его отослал, говоря, что ему спать хочется, а сам не заснул до утра.
Поместив
сына по-прежнему
в кабинет, он только что не прятался от него и жену свою удерживал от всяких лишних изъявлений нежности.
Изредка, осторожной походкой битого кота
в кабинет Варавки проходил Иван Дронов с портфелем под мышкой, чистенько одетый и
в неестественно скрипучих ботинках. Он здоровался с Климом, как подчиненный с
сыном строгого начальника, делая на курносом лице фальшиво-скромную мину.
В тот же вечер призвал он
сына в свой
кабинет, закурил трубку и, немного помолчав, сказал: «Что же ты, Алеша, давно про военную службу не поговариваешь?
…Тихо проходил я иногда мимо его
кабинета, когда он, сидя
в глубоких креслах, жестких и неловких, окруженный своими собачонками, один-одинехонек играл с моим трехлетним
сыном. Казалось, сжавшиеся руки и окоченевшие нервы старика распускались при виде ребенка, и он отдыхал от беспрерывной тревоги, борьбы и досады,
в которой поддерживал себя, дотрагиваясь умирающей рукой до колыбели.
Он упал наконец
в самом деле без чувств. Его унесли
в кабинет князя, и Лебедев, совсем отрезвившийся, послал немедленно за доктором, а сам вместе с дочерью,
сыном, Бурдовским и генералом остался у постели больного. Когда вынесли бесчувственного Ипполита, Келлер стал среди комнаты и провозгласил во всеуслышание, разделяя и отчеканивая каждое слово,
в решительном вдохновении...
Сын (ему было уже шесть лет) забился
в угол
в кабинете и молчал, как придавленный, точно впервые понял, что перед ним происходит нечто не фантастическое, а вполне реальное. Он сосредоточенно смотрел
в одну точку: на раскрытую дверь спальни — и ждал.
Дама входит
в кабинет, держа за руку
сына, и начинает жеманиться.
К объяснению всего этого ходило, конечно, по губернии несколько темных и неопределенных слухов, вроде того, например, как чересчур уж хозяйственные
в свою пользу распоряжения по одному огромному имению, находившемуся у князя под опекой; участие
в постройке дома на дворянские суммы, который потом развалился; участие будто бы
в Петербурге
в одной торговой компании,
в которой князь был распорядителем и
в которой потом все участники потеряли безвозвратно свои капиталы; отношения князя к одному очень важному и значительному лицу, его прежнему благодетелю, который любил его, как родного
сына, а потом вдруг удалил от себя и даже запретил называть при себе его имя, и, наконец, очень тесная дружба с домом генеральши, и ту как-то различно понимали: кто обращал особенное внимание на то, что для самой старухи каждое слово князя было законом, и что она, дрожавшая над каждой копейкой, ничего для него не жалела и, как известно по маклерским книгам, лет пять назад дала ему под вексель двадцать тысяч серебром, а другие говорили, что m-lle Полина дружнее с князем, чем мать, и что, когда он приезжал, они, отправив старуху спать, по нескольку часов сидят вдвоем, затворившись
в кабинете — и так далее…
В редакторском
кабинете я застал А.
В. Амфитеатрова,
В.М. Дорошевича и Яшу Рубинштейна, талантливого юношу, музыкального критика,
сына Антона Рубинштейна.
Часто, во время отлучек Арины Петровны по хозяйству, отец и подросток-сын удалялись
в кабинет, украшенный портретом Баркова, читали стихи вольного содержания и судачили, причем
в особенности доставалось «ведьме», то есть Арине Петровне.
Когда оба вошли
в кабинет, Порфирий Владимирыч оставил дверь слегка приотворенною и затем ни сам не сел, ни
сына не посадил, а начал ходить взад и вперед по комнате.
Отец и
сын услышали
в кабинете приближающийся по коридору Лизин рев.
Но
в это время уже Гудаевская вбежала
в кабинет, бросила Лизу отцу, вытащила
сына из-под стола, ударила его по щeке, схватила за руку и повлекла за собою, крича...
Елена сходила
в детскую и, взяв там на руки маленького своего
сына, возвратилась с ним снова
в кабинет князя, уселась на диване и начала с ребенком играть, — положение,
в котором князь, по преимуществу, любил ее видеть.
Вероятно, невоздержанность
в пище и спиртных напитках
в скором времени до того утучнила расположенного к полноте Дмитрия Александровича, что он оставался во время приезда гостей
в кабинете и никому не показывался. Все три
сына его были старше меня и потому мне с ними вступать
в близкие отношения не приходилось.
Широкие, высокие
в старом стиле приемные комнаты, удобный грандиозный
кабинет, комнаты для жены и дочери, классная для
сына, — всё как нарочно придумано для них.
Уединясь
в свой
кабинет, я впал
в меланхолию и предался сравнениям, как бывало прежде, и как идет ныне, как обращался мой батенька с маменькою, как они были им послушны, и как, напротив, живу я,
сын их, с моею женою, и уже не у она мне, а я ей послушен.
Выждав время, когда генеральша уехала из дому куда-то
в гости, а Мотька улизнула к Савелию, Мишка смело заявился прямо
в кабинет к генералу. Эта смелость удивила генерала. Он сидел на диване
в персидском халате и с трубкой
в руках читал «
Сын отечества». Мишка только покосился на длинный черешневый чубук, но возвращаться было уже поздно.
Я ей ничего не отвечал. Мы все вместе вошли
в кабинет. Марья Виссарионовна бросилась было к
сыну на шею, но он ее тихо отвел.
Они пожали друг другу руки, причем жена Грегуара тотчас же сказала
сыну, чтоб он убирал свои книги и шел к себе, а сама попросила гостью
в кабинет мужа.
— Теперь до поздней ночи. И потом до света будет сидеть
в кабинете за бумагами. И так изо дня
в день. Спит часа три-четыре. А сердце больное… Ну, а ты, партизан, иди-ка спать! — обратилась она к
сыну.
Но прежде чем он успел надумать что-либо,
в кабинет уже входил его
сын Сережа, мальчик семи лет. Это был человек,
в котором только по одежде и можно было угадать его пол: тщедушный, белолицый, хрупкий… Он был вял телом, как парниковый овощ, и всё у него казалось необыкновенно нежным и мягким: движения, кудрявые волосы, взгляд, бархатная куртка.
Цензор Нордштрем принимал
в своем
кабинете, узкой комнатке рядом с его канцелярией, где
в числе служащих оказался и один из
сыновей Фаддея Булгарина, тогда уже покойного.
Умер он
в 1919 году
в Финляндии. От разрыва сердца, внезапно. Не на своей даче, а у одного знакомого. Вскоре после этого жена его с семьей уехала за границу. На даче Андреева осталась жить его старушка-мать, Настасья Николаевна. После смерти
сына она слегка помешалась. Каждое утро приходила
в огромный натопленный
кабинет Леонида Николаевича, разговаривала с ним, читала ему газеты. Однажды ее нашли во флигеле дачи мертвой.
Держа под мышкой что-то, завернутое
в 223-й нумер «Биржевых ведомостей», Саша Смирнов, единственный
сын у матери, сделал кислое лицо и вошел
в кабинет доктора Кошелькова.
Квартира Зарудина,
в которой он жил вместе с
сыном, находилась на втором этаже и состояла из шести комнат, не считая прихожей; три из них, залу,
кабинет и спальню, занимал старик, а остальные три
сын, у которого была своя гостиная,
кабинет и спальня.
Не так скоро успокоился Павел Кириллович. Как буря влетел он
в кабинет нетерпеливо, с бьющимся от волнения сердцем ожидавшего его
сына и разом выпалил ему весь разговор с «солдафоном» Хомутовым, как называл его старик.
Семен Порфирьевич медлил. Он знал, что его игра проиграна, как только Гладких войдет сюда. Он ненавидел его от всей души, но все же не терял надежды. Он, как и
сын, был настойчив и упрям. Наконец, он вышел сделать распоряжение и снова вернулся
в кабинет. Через несколько минут туда же вошел Гладких.
Наступило время обеда, когда Татьяна Петровна, уже побывавшая у отца
в кабинете и поздоровавшаяся с ним, вышла
в столовую, где за столом сидел Семен Порфирьевич, его
сын Семен Семенович, Толстых и Гладких.
За свою сибирскую долголетнюю службу Иван Флегонтович скопил изрядный капитал, и хотя не любил говорить об этом, но сам предложил и аккуратно платил
сыну и снохе тридцать рублей
в месяц за стол и квартиру, — что было
в хозяйстве большим подспорьем, тем более, что Стеша даже не переменила квартиры, устроив отцу мужа
кабинет последнего, и перенеся письменный стол
в довольно обширную спальню.
После завтрака Фанни Михайловна прошла вместе с мужем
в его
кабинет. Она пробыла с ним с глазу на глаз около часа и вышла расстроенная, с заплаканными глазами, видимо, не смягчив его гнев на
сына.
По уходе Костылева старик Зарудин еще долго
в раздумьи ходил по
кабинету и, наконец, отправился на половину своего
сына, у которого
в тот вечер собралось несколько его товарищей.
Ошеломленная переданным ей
сыном известием о его любви к той женщине, от которой она его, казалось, так искусно устранила, княгиня решила сообщить завтра же все мужу и вместе с ним придумать способ спасти своего любимца из рук этой злодейки. На другой день ее ожидал новый сюрприз. Князь Василий, которого она только что думала пригласить к себе для переговоров, бледный, расстроенный явился
в ее
кабинет.
Взяв за руку
сына, он медленно отправился
в дом и, приказав ему идти к матери, сам прошел
в свой
кабинет.
— Приехал я,
в доме у них дым коромыслом, — повествовал старик, сидя с трубкой
в зубах на диване своего
кабинета, сидевшему перед ним смертельно бледному
сыну, — два доктора.
— Отказала наотрез! — объявила она
сыну, дожидавшемуся ее
в кабинете.
В тот вечер, когда
в кабинете старика Хомутова последний беседовал со своею женою, а
в спальне Талечки Катя Бахметьева с рыданиями открывала подруге свое наболевшее сердце, оба хозяина квартиры на Гагаринской набережной, отец и
сын Зарудины, были дома.
— С чего это ты, дружище? — укоризненно мягким тоном заговорил Андрей Павлович, когда, после прекратившейся суматохи, после того, как Павел Кириллович, лишившийся чувств при виде окровавленного
сына, которого он счел мертвым, удалился к себе
в кабинет, и молодые люди остались одни.
Она вспомнила, что там, внизу,
в кабинете отца, быть может, уже совершено второе задуманное преступление. Вся охваченная мыслью о спасении молодой девушки, бедная женщина, еще слабая головой, совершенно забыла о второй части подслушанного ею гнусного заговора отца и
сына. Она быстро зажгла стоявшую на столе свечу и бросилась из комнаты вниз.
Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел
в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею
сына и зарыдал как ребенок.
Когда князь Андрей вошел
в кабинет, старый князь
в стариковских очках и
в своем белом халате,
в котором он никого не принимал, кроме
сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
— Ну чтò, довольна теперь? — сказал он ей, — поссорила с
сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?… Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся. радуйся… — И после этого княжна Марья
в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из
кабинета.
Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только
в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку
сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на-цыпочках пробежал
в свой
кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что́ делалось
в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом
в руках рыдающим и вместе смеющимся.
— Ах, знаешь? Когда ты
в кабинете говорил, я смотрела на тебя, — заговорила Наташа, видимо стараясь отогнать набежавшее облако. — Ну две капли воды ты на него похож, на мальчика. (Она так называла
сына.) Ах, пора к нему итти… Пришло… А жалко уходить.
— Дружок! Не приставай!.. Колька, — приказал он
сыну, — беги наверх и скажи Вере Ивановне, что пора кончать урок. Каков у меня бутуз? — спросил Лебедянцев Стягина, когда они проходили зальце, где стол был чистенько накрыт к обеду. — Ты, брат, лишен родительского нерва. Пойдем
в кабинет, отдохни… Не очень ли ты уже понадеялся на себя? Ведь это страшенный конец!