Неточные совпадения
«Здесь живут все еще так, как жили во времена Гоголя; кажется, что девяносто пять процентов жителей — «мертвые
души» и так жутко мертвые, что и не хочется видеть их ожившими»… «
В гимназии введено обучение военному строю, обучают
офицера местного гарнизона, и, представь, многие гимназисты искренно увлекаются этой вредной игрой. Недавно один
офицер уличен
в том, что водил мальчиков
в публичные дома».
Он тогда еще был очень красивый кирасирский
офицер,
в белом мундире, и я бог знает как обрадовалась этому сватанью и могу поклясться перед богом, что первое время любила моего мужа со всею горячностью
души моей; и когда он вскоре после нашей свадьбы сделался болен, я, как собачонка, спала, или, лучше сказать, сторожила у его постели.
Эти слова Ромашов сказал совсем шепотом, но оба
офицера вздрогнули от них и долго не могли отвести глаз друг от друга.
В эти несколько секунд между ними точно раздвинулись все преграды человеческой хитрости, притворства и непроницаемости, и они свободно читали
в душах друг у друга. Они сразу поняли сотню вещей, которые до сих пор таили про себя, и весь их сегодняшний разговор принял вдруг какой-то особый, глубокий, точно трагический смысл.
— А-а! Подпоручик Ромашов. Хорошо вы, должно быть, занимаетесь с людьми. Колени вместе! — гаркнул Шульгович, выкатывая глаза. — Как стоите
в присутствии своего полкового командира? Капитан Слива, ставлю вам на вид, что ваш субалтерн-офицер не умеет себя держать перед начальством при исполнении служебных обязанностей… Ты, собачья
душа, — повернулся Шульгович к Шарафутдинову, — кто у тебя полковой командир?
Жена продавца фотографических принадлежностей села с хозяином,
офицером и старой, глухой дамой
в парике, вдовой содержателя музыкального магазина, большой охотницей и мастерицей играть. Карты шли к жене продавца фотографических принадлежностей. Она два раза назначила шлем. Подле нее стояла тарелочка с виноградом и грушей, и на
душе у нее было весело.
— Если бы у господина Марфина хоть на копейку было
в голове мозгу, так он должен был бы понимать, какого сорта птица Крапчик: во-первых-с (это уж советник начал перечислять по пальцам) — еще бывши гатчинским
офицером, он наушничал Павлу на товарищей и за то, когда Екатерина умерла, получил
в награду двести
душ.
Споря таким образом с капитаном, Миропа Дмитриевна, впрочем, заметно предпочитала его другим
офицерам и даже ему самому
в глаза говорила, что он
душа общества.
Сказать, что все эти люди такие звери, что им свойственно и не больно делать такие дела, еще менее возможно. Стоит только поговорить с этими людьми, чтобы увидать, что все они, и помещик, и судья, и министр, и царь, и губернатор, и
офицеры, и солдаты не только
в глубине
души не одобряют такие дела, но страдают от сознания своего участия
в них, когда им напомнят о значении этого дела. Они только стараются не думать об этом.
Счастливцев. После я
в комики перешел-с. Да уж очень много их развелось; образованные одолели: из чиновников, из
офицеров, из университетов — все на сцену лезут. Житья нет. Из комиков-то я
в суфлеры-с. Каково это для человека с возвышенной душой-то, Геннадий Демьяныч?
В суфлеры!..
Эти люди, забыв, что я их облагодетельствовал, на каждом шагу после того бранили при мне русских, говорили, что все мы — идиоты, татары, способные составлять только быдло, и наконец, стали с восторгом рассказывать, как они плюют нашим
офицерам в лицо,
душат в постелях безоружных наших солдат.
Не опасаясь уже, что привязчивый жандармский
офицер его догонит, он успокоился, поехал шагом, и утешительная мысль, что, может быть, он скоро обнимет Рославлева, заменила
в душе его всякое другое чувство.
Наши приятели, распростясь с начальником отряда, отправились
в дорогу и, догнав
в четверть часа пленных, были свидетелями восторгов кирасирского
офицера. Покрывая поцелуями портрет своей любезной, он повторял: «Боже мой, боже мой! кто бы мог подумать, чтоб этот казак, этот варвар имел такую
душу!.. О, этот русской достоин быть французом! Il est Francais dans l'
вame!» [Он француз
в душе! (франц.)]
Якову Артамонову казалось, что изо рта
офицера тянутся не слова, но тонкие, невидимые петельки, они захлёстывают ему шею и
душат так крепко, что холодеет
в груди, останавливается сердце и всё вокруг, качаясь, воет, как зимняя вьюга. А Нестеренко говорил с медленностью — явно нарочитой...
Где твой мандат? Давай его сюда!
Офицер подает бумагу. Лепорелло ее раздирает.
Вот твой мандат! И знай, что булла папы
Дает мне власть Жуана де Маранья,
Заблудшую, но кроткую овцу,
Благословить и от грехов очистить;
Знай, что сей самый грешник, дон Жуан,
Которого арестовать пришел ты,
Моих словес проникнулся елеем,
Отверг
душой мирскую суету
И поступает кающимся братом
В Севилию,
в картозский монастырь!
Не так ли, сын мой?
Вышел я из трактира смущенный и взволнованный, прямо домой, а на другой день продолжал мой развратик еще робче, забитее и грустнее, чем прежде, как будто со слезой на глазах, — а все-таки продолжал. Не думайте, впрочем, что я струсил
офицера от трусости: я никогда не был трусом
в душе, хотя беспрерывно трусил на деле, но — подождите смеяться, на это есть объяснение; у меня на все есть объяснение, будьте уверены.
Все это промелькнуло и исчезло. Пыльные улицы, залитые палящим зноем; измученные возбуждением и почти беглым шагом на пространстве целой версты солдаты, изнемогающие от жажды; крик
офицеров, требующих, чтобы все шли
в строю и
в ногу, — вот все, что я видел и слышал пять минут спустя. И когда мы прошли еще версты две душным городом и пришли на выгон, отведенный нам под бивуак, я бросился на землю, совершенно разбитый и телом и
душою.
Генерал (Татьяне). Пошлите его ко мне, я буду
в столовой пить чай с коньяком и с поручиком… х-хо-хо! (Оглядывается, прикрыв рот рукой.) Благодарю, поручик! У вас хорошая память, да! Это прекрасно!
Офицер должен помнить имя и лицо каждого солдата своей роты. Когда солдат рекрут, он хитрое животное, — хитрое, ленивое и глупое.
Офицер влезает ему
в душу и там все поворачивает по-своему, чтобы сделать из животного — человека, разумного и преданного долгу…
Болботун. Що ж ты, Бога
душу твою мать! А? Що ж ты… У то время, як всякий честный казак вийшов на защиту Украиньской республики вид белогвардейцив та жидив-коммунистив, у то время, як всякий хлибороб встал
в ряды украиньской армии, ты ховаешься
в кусты? А ты знаешь, що роблють з нашими хлиборобами гетманьские
офицеры, а там комиссары? Живых у землю зарывают! Чув? Так я ж тебе самого закопаю у могилу! Самого! Сотника Галаньбу!
Понравилась ли ему решительность молодого
офицера, пробудилось ли
в его
душе чувство, похожее на раскаянье, — решить мудрено… но со времени поединка с Кистером Авдей Иванович почти не расставался с ним и называл его сперва Федором, потом и Федей.
Глупая и злая мачеха невзлюбила Мирошева за то, что его звали Кузьмой; она чуть не била его отца, промотала его хорошее состояние (2000
душ), и после смерти родителей сыну осталось
в наследство 300 рублей; деньги пришли очень кстати, потому что
в это время его выпустили
в офицеры из кадетского корпуса.
Унтер-офицер бегает из угла
в угол, плюет и ругается. Никита стоит на том же месте и
в той же позе, следя глазами за рассерженным начальником. Он не возмущен бранью и оскорблениями и только всею
душою горюет о своей неспособности «заслужить» начальству.
В кают-компании ни
души. Чуть-чуть покачивается большая лампа над столом, и слегка поскрипывают от качки деревянные переборки. Сквозь жалюзи дверей слышатся порой сонные звуки спящих
офицеров, да
в приоткрытый люк доносится характерный тихий свист ветра
в снастях, и льется струя холодного сырого воздуха.
— Учитесь и работайте. Из вас сможет выйти дельный морской
офицер, хоть вы и высказываете глупости о войне. И нельзя
в ваши годы не говорить таких глупостей:
в них сказывается юная, честная
душа… Можете идти!
Сам капитан Любавин был еще молод. Его относительно солидный чин и знаменательный крестик Георгия, который он носил на груди, были приобретены им еще
в Японскую кампанию, где он отличился
в рядах армии, будучи совсем еще юным
офицером. И горячий порыв обоих юношей-подростков тронул его до глубины
души, найдя
в нем, молодом и горячем воине, полное сочувствие.
Капитан Любавин был потрясен до глубины
души этим порывом. Он положил руку на плечо своего юного разведчика. Неизъяснимое выражение радостной гордости легло на его мужественные черты. Он окинул взглядом толпившихся кругом него
офицеров и произнес с глубоким волнением
в голосе, обращаясь к Милице...
Имение Обуховка (более трехсот
душ), отошедшее на волю по завещанию моего деда, было ему пожаловано (тогда еще только
в количестве ста с чем-то
душ) при воцарении императора Павла как"гатчинскому"
офицеру, сейчас же переведенному
в Преображенский полк.
По улице взад и вперед сновали кареты и сани с медвежьими полостями. По тротуару вместе с простым народом шли купцы, барыни,
офицеры… Но Федор уж не завидовал и не роптал на свою судьбу. Теперь ему казалось, что богатым и бедным одинаково дурно. Одни имеют возможность ездить
в карете, а другие — петь во всё горло песни и играть на гармонике, а
в общем всех ждет одно и то же, одна могила, и
в жизни нет ничего такого, за что бы можно было отдать нечистому хотя бы малую часть своей
души.
Была вероятность, что нас прямо из вагонов двинут
в бой.
Офицеры и солдаты становились серьезнее. Все как будто подтянулись, проводить дисциплину стало легче. То грозное и зловещее, что издали охватывало
душу трепетом ужаса, теперь сделалось близким, поэтому менее ужасным, несущим строгое, торжественное настроение.
В султановском госпитале уже месяца полтора была еще новая сверхштатная сестра, Варвара Федоровна Каменева. Ее муж, артиллерийский
офицер из запаса, служил
в нашем корпусе. Она оставила дома ребенка и приехала сюда, чтоб быть недалеко от мужа. Вся ее
душа как будто была из туго натянутых струн, трепетно дрожавших скрытою тоскою, ожиданием и ужасом. Ее родственники имели крупные связи, ей предложили перевести ее мужа
в тыл. С отчаянием сжимая руки, она ответила...
Конечно, бывают и средь
офицеров плохие начальники, но
в общем начальство всею
душою заботится о нас, и мы должны быть ему благодарны.
Производство его
в офицеры и перевод на службу
в военное поселение совсем не обрадовали Василия Васильевича. Он понимал, что он обязан этим графине Аракчеевой, и эта монаршая милость, им незаслуженная, тяжелым гнетом еще больших укоров совести легла на его
душу.
В отряде уже знали, как отнесся генерал к раненому молодому
офицеру, любимому солдатами за мягкость характера, за тихую грусть, которая была написана на юном лице и
в которой чуткий русский человек угадывал душевное горе и отзывался на него
душою. Такая сердечность начальника еще более прибавляла
в глазах солдат блеска и к без того светлому ореолу Суворова.
Гренадерская рота Преображенского полка получила название «лейб-кампании», капитаном которой была сама императрица, капитан-поручик
в этой роте равнялся полному генералу, поручик — генерал-лейтенантам, подпоручик — генерал-майорам, прапорщик — полковнику, сержант — подполковникам, капрал — капитанам, унтер-офицеры, капралы и рядовые были пожалованы
в потомственные дворяне;
в гербы их внесена надпись «за ревность и верность», все они получили деревни и некоторые с очень значительным числом
душ.
Как только дверцы захлопнулись, молодой
офицер почувствовал, что несется к неизбежному, увлекаемый какою-то неизвестною целью — его охватило странное, невыразимое ощущение. Тысячи смутных волнений поочередно сменялись
в его
душе: беспокойное любопытство, раскаяние
в легкомыслии, радостная жажда предстоящей любви, которая, во всяком случае, не могла представляться особенно мрачною, так как была возвещена такими прелестными ручками и такою обольстительною улыбкою.
Брак ее был совершен
в костеле и
в православной церкви
в одном из уездов, ближайших к псковской границе, она носила уж имя Стабровского, Свидетелями были унтер-офицер из дворян Застрембецкий и отставной из инвалидной команды капитан, старичок, преданный
душою Зарницыной за многие пособия, которые она оказывала его семейству.
— Ты вздыхаешь, ты страдаешь при этой мысли, — продолжал старик, — но подумай только, как бессмысленна твоя любовь. Княжна Несвицкая — богачка, никогда не может быть твоей женой, женой теперь еще школьника, а впоследствии,
в лучшем случае, гвардейского
офицера с несколькими десятками
душ за
душою… Будь благоразумен… Соберись с силами, будь честен и забудь…
—
В унтер-офицеры метишь, а сам дурак,
в чужой пазухе блох ищешь. Я, сынок, не убивец и тебе не советую. Потому за самую паршивую
душу ответ держать придется. Ступай к свиньям собачьим, ничего тебе, халява, не будет.
Как только
офицеры разошлись и оставленная ими камора при еврейской лавке опустела, «судовые панычи» вылезли из-под стола и, расправя окоченевшие от долгого согбения колени, оглядели вокруг свою диспозицию… Все было тихо — ни
в каморе, ни
в лавке ни
души, а сквозь густое облако табачного дыма со стены едва был виден изуродованный портрет с выколотыми глазами и со множеством рваных дырок
в других местах.
Солдаты давно уже перестали вглядываться
в темноту и стояли, — равнодушные, беззаботные к тому, что кругом. Резцов стал себе противен со своими копошащимися
в мозгу, пугливо вздрагивающими мыслями.
В этой окопе сошло с ума два
офицера, — именно
офицера: так же они стояли, так же спрашивали себя: «Чего там?… А что, если?…» А вот кругом люди — равнодушно-спокойные и бездумные; придет миг, и они со свежими, вдруг вспыхнувшими
душами схватятся за винтовки.
Пониже высоты, на которой стоял Киевский полк,
в лощине речки слышалась хватающая за
душу перекатная трескотня ружей, и гораздо правее, за драгунами, свитский
офицер указывал князю на обходившую наш фланг колонну французов.
И он был красив, и на
душе было радостно и гордо; и если нельзя было вообразить себя генералом или гвардейским
офицером, то во всяком случае ясно чувствовалось, что он лучший изо всех околоточных надзирателей, какие есть
в Москве и, быть может, даже
в других городах.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат,
офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были
в его сердце. «Да кто же это делает наконец? Они все страдают, так же, как и я. Кто же? Кто же?» на секунду блеснуло
в душе Пьера.