Неточные совпадения
Городничий (
в сторону, с лицом, принимающим ироническое выражение).
В Саратовскую губернию! А? и не покраснеет! О, да с ним нужно ухо востро. (Вслух.)Благое дело изволили предпринять. Ведь вот относительно
дороги: говорят, с одной стороны, неприятности насчет задержки лошадей, а ведь, с другой стороны, развлеченье для ума. Ведь вы, чай, больше для собственного удовольствия
едете?
Между тем Амалия Штокфиш распоряжалась: назначила с мещан по алтыну с каждого двора, с купцов же по фунту чаю да по голове сахару по большой. Потом
поехала в казармы и из собственных рук поднесла солдатам по чарке водки и по куску пирога. Возвращаясь домой, она встретила на
дороге помощника градоначальника и стряпчего, которые гнали хворостиной гусей с луга.
На другой день
поехали наперерез и, по счастью, встретили по
дороге пастуха. Стали его спрашивать, кто он таков и зачем по пустым местам шатается, и нет ли
в том шатании умысла. Пастух сначала оробел, но потом во всем повинился. Тогда его обыскали и нашли хлеба ломоть небольшой да лоскуток от онуч.
Он понял, что она
ехала в Ергушово со станции железной
дороги.
Пожимаясь от холода, Левин быстро шел, глядя на землю. «Это что? кто-то
едет», подумал он, услыхав бубенцы, и поднял голову.
В сорока шагах от него, ему навстречу, по той большой дороге-муравке, по которой он шел,
ехала четверней карета с важами. Дышловые лошади жались от колей на дышло, но ловкий ямщик, боком сидевший на козлах, держал дышлом по колее, так что колеса бежали по гладкому.
В Суровский уезд не было ни железной, ни почтовой
дороги, и Левин
ехал на своих
в тарантасе.
Она смутно решила себе
в числе тех планов, которые приходили ей
в голову, и то, что после того, что произойдет там на станции или
в именьи графини, она
поедет по Нижегородской
дороге до первого города и останется там.
И, так просто и легко разрешив, благодаря городским условиям, затруднение, которое
в деревне потребовало бы столько личного труда и внимания, Левин вышел на крыльцо и, кликнув извозчика, сел и
поехал на Никитскую.
Дорогой он уже не думал о деньгах, а размышлял о том, как он познакомится с петербургским ученым, занимающимся социологией, и будет говорить с ним о своей книге.
— Вы не видали меня, а я видел вас, — сказал Левин, сияя улыбкой счастья. — Я видел вас, когда вы с железной
дороги ехали в Ергушово.
Первая эта их ссора произошла оттого, что Левин
поехал на новый хутор и пробыл полчаса долее, потому что хотел проехать ближнею
дорогой и заблудился. Он
ехал домой, только думая о ней, о ее любви, о своем счастьи, и чем ближе подъезжал, тем больше разгоралась
в нем нежность к ней. Он вбежал
в комнату с тем же чувством и еще сильнейшим, чем то, с каким он приехал к Щербацким делать предложение. И вдруг его встретило мрачное, никогда не виданное им
в ней выражение. Он хотел поцеловать ее, она оттолкнула его.
— Сами
едут! Вон они! — прокричал мужик. — Вишь, заваливают! — проговорил он, указывая на четверых верховых и двух
в шарабане, ехавших по
дороге.
Но что там он поссорился с начальником и
поехал назад
в Москву, но
дорогой так заболел, что едва ли встанет, — писала она.
Как только будет можно, отправлюсь — только не
в Европу, избави боже! —
поеду в Америку,
в Аравию,
в Индию, — авось где-нибудь умру на
дороге!
Не доезжая слободки, я повернул направо по ущелью. Вид человека был бы мне тягостен: я хотел быть один. Бросив поводья и опустив голову на грудь, я
ехал долго, наконец очутился
в месте, мне вовсе не знакомом; я повернул коня назад и стал отыскивать
дорогу; уж солнце садилось, когда я подъехал к Кисловодску, измученный, на измученной лошади.
Вот он раз и дождался у
дороги, версты три за аулом; старик возвращался из напрасных поисков за дочерью; уздени его отстали, — это было
в сумерки, — он
ехал задумчиво шагом, как вдруг Казбич, будто кошка, нырнул из-за куста, прыг сзади его на лошадь, ударом кинжала свалил его наземь, схватил поводья — и был таков; некоторые уздени все это видели с пригорка; они бросились догонять, только не догнали.
Спустясь
в один из таких оврагов, называемых на здешнем наречии балками, я остановился, чтоб напоить лошадь;
в это время показалась на
дороге шумная и блестящая кавалькада: дамы
в черных и голубых амазонках, кавалеры
в костюмах, составляющих смесь черкесского с нижегородским; впереди
ехал Грушницкий с княжною Мери.
Приезжие уселись. Бричка Чичикова
ехала рядом с бричкой,
в которой сидели Ноздрев и его зять, и потому они все трое могли свободно между собою разговаривать
в продолжение
дороги. За ними следовала, беспрестанно отставая, небольшая колясчонка Ноздрева на тощих обывательских лошадях.
В ней сидел Порфирий с щенком.
В продолжение немногих минут они вероятно бы разговорились и хорошо познакомились между собою, потому что уже начало было сделано, и оба почти
в одно и то же время изъявили удовольствие, что пыль по
дороге была совершенно прибита вчерашним дождем и теперь
ехать и прохладно и приятно, как вошел чернявый его товарищ, сбросив с головы на стол картуз свой, молодцевато взъерошив рукой свои черные густые волосы.
Перед ним стояла не одна губернаторша: она держала под руку молоденькую шестнадцатилетнюю девушку, свеженькую блондинку с тоненькими и стройными чертами лица, с остреньким подбородком, с очаровательно круглившимся овалом лица, какое художник взял бы
в образец для Мадонны и какое только редким случаем попадается на Руси, где любит все оказаться
в широком размере, всё что ни есть: и горы и леса и степи, и лица и губы и ноги; ту самую блондинку, которую он встретил на
дороге,
ехавши от Ноздрева, когда, по глупости кучеров или лошадей, их экипажи так странно столкнулись, перепутавшись упряжью, и дядя Митяй с дядею Миняем взялись распутывать дело.
«Осел! дурак!» — думал Чичиков, сердитый и недовольный во всю
дорогу.
Ехал он уже при звездах. Ночь была на небе.
В деревнях были огни. Подъезжая к крыльцу, он увидел
в окнах, что уже стол был накрыт для ужина.
Зато зимы порой холодной
Езда приятна и легка.
Как стих без мысли
в песне модной
Дорога зимняя гладка.
Автомедоны наши бойки,
Неутомимы наши тройки,
И версты, теша праздный взор,
В глазах мелькают как забор.
К несчастью, Ларина тащилась,
Боясь прогонов
дорогих,
Не на почтовых, на своих,
И наша дева насладилась
Дорожной скукою вполне:
Семь суток
ехали оне.
Ей надо было с большими усилиями перетянуть свою подругу, и когда она достигала этого, один из выжлятников, ехавших сзади, непременно хлопал по ней арапником, приговаривая: «
В кучу!» Выехав за ворота, папа велел охотникам и нам
ехать по
дороге, а сам повернул
в ржаное поле.
Старушка хотела что-то сказать, но вдруг остановилась, закрыла лицо платком и, махнув рукою, вышла из комнаты. У меня немного защемило
в сердце, когда я увидал это движение; но нетерпение
ехать было сильнее этого чувства, и я продолжал совершенно равнодушно слушать разговор отца с матушкой. Они говорили о вещах, которые заметно не интересовали ни того, ни другого: что нужно купить для дома? что сказать княжне Sophie и madame Julie? и хороша ли будет
дорога?
— Ах, что ты, Дуня! Не сердись, пожалуйста, Родя… Зачем ты, Дуня! — заговорила
в смущении Пульхерия Александровна, — это я, вправду,
ехала сюда, всю
дорогу мечтала,
в вагоне: как мы увидимся, как мы обо всем сообщим друг другу… и так была счастлива, что и
дороги не видала! Да что я! Я и теперь счастлива… Напрасно ты, Дуня! Я уж тем только счастлива, что тебя вижу, Родя…
Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Все покрыто было снегом. Солнце садилось. Кибитка
ехала по узкой
дороге, или точнее по следу, проложенному крестьянскими санями. Вдруг ямщик стал посматривать
в сторону и, наконец, сняв шапку, оборотился ко мне и сказал: «Барин, не прикажешь ли воротиться?»
Зная упрямство дядьки моего, я вознамерился убедить его лаской и искренностию. «Друг ты мой, Архип Савельич! — сказал я ему. — Не откажи, будь мне благодетелем;
в прислуге здесь я нуждаться не стану, а не буду спокоен, если Марья Ивановна
поедет в дорогу без тебя. Служа ей, служишь ты и мне, потому что я твердо решился, как скоро обстоятельства дозволят, жениться на ней».
— Батюшка Петр Андреич! — сказал добрый дядька дрожащим голосом. — Побойся бога; как тебе пускаться
в дорогу в нынешнее время, когда никуда проезду нет от разбойников! Пожалей ты хоть своих родителей, коли сам себя не жалеешь. Куда тебе
ехать? Зачем? Погоди маленько: войска придут, переловят мошенников; тогда поезжай себе хоть на все четыре стороны.
Савельич явился меня раздевать; я объявил ему, чтоб на другой же день готов он был
ехать в дорогу с Марьей Ивановной. Он было заупрямился. «Что ты, сударь? Как же я тебя-то покину? Кто за тобою будет ходить? Что скажут родители твои?»
Он долго думал
в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к бою, хотел идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но вспомнил, что ему пора
ехать в город.
Дорогой на станцию, по трудной, песчаной
дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень свою, думал уже о том, как трудно найти себя
в хаосе чужих мыслей, за которыми скрыты непонятные чувства.
Сестры Сомовы жили у Варавки, под надзором Тани Куликовой: сам Варавка уехал
в Петербург хлопотать о железной
дороге, а оттуда должен был
поехать за границу хоронить жену. Почти каждый вечер Клим подымался наверх и всегда заставал там брата, играющего с девочками. Устав играть, девочки усаживались на диван и требовали, чтоб Дмитрий рассказал им что-нибудь.
Через несколько дней, прожитых
в настроении мутном и раздражительном, Самгин тоже
поехал в Калужскую губернию, с неделю катался по проселочным
дорогам, среди полей и лесов, побывал
в сонных городках, физически устал и успокоился.
В настроении такой досады он
поехал домой, рассказав по
дороге Дронову анекдот с Фелицатой.
Возвратясь домой, он нашел записку Елены: «
Еду в компании смотреть Мурманскую
дорогу, может быть, оттуда морем
в Архангельск, Ярославль, Нижний — посмотреть хваленую Волгу. Татаринов, наконец, заплатил гонорар. Целую. Ел.».
Недели через три Самгин сидел
в почтовой бричке, ее катила по
дороге, размытой вешними водами, пара шершавых, рыженьких лошадей, механически, точно заводные игрушки, перебирая ногами.
Ехали мимо пашен, скудно покрытых всходами озими; неплодородная тверская земля усеяна каким-то щебнем, вымытым добела.
— Да, как будто нахальнее стал, — согласилась она, разглаживая на столе документы, вынутые из пакета. Помолчав, она сказала: — Жалуется, что никто у нас ничего не знает и хороших «Путеводителей» нет. Вот что, Клим Иванович, он все-таки
едет на Урал, и ему нужен русский компаньон, — я, конечно, указала на тебя. Почему? — спросишь ты. А — мне очень хочется знать, что он будет делать там. Говорит, что поездка займет недели три, оплачивает
дорогу, содержание и — сто рублей
в неделю. Что ты скажешь?
Иногда, внезапно, это окисление исчезало, Клим Самгин воображал себя почти здоровым,
ехал на дачу, а
дорогой или там снова погружался
в состояние общей расслабленности.
Бальзаминов. Еще украдут, пожалуй. Вот
едем мы
дорогой, все нам кланяются. Приезжаем
в Эрмитаж, и там все кланяются; я держу себя гордо. (
В испуге вскакивает и ходит
в волнении.) Вот гадость-то! Ведь деньги-то у меня, пятьдесят-то тысяч, которые я взял, пропали.
И опять, как прежде, ему захотелось вдруг всюду, куда-нибудь далеко: и туда, к Штольцу, с Ольгой, и
в деревню, на поля,
в рощи, хотелось уединиться
в своем кабинете и погрузиться
в труд, и самому
ехать на Рыбинскую пристань, и
дорогу проводить, и прочесть только что вышедшую новую книгу, о которой все говорят, и
в оперу — сегодня…
«
В неделю, скажет, набросать подробную инструкцию поверенному и отправить его
в деревню, Обломовку заложить, прикупить земли, послать план построек, квартиру сдать, взять паспорт и
ехать на полгода за границу, сбыть лишний жир, сбросить тяжесть, освежить душу тем воздухом, о котором мечтал некогда с другом, пожить без халата, без Захара и Тарантьева, надевать самому чулки и снимать с себя сапоги, спать только ночью,
ехать, куда все
едут, по железным
дорогам, на пароходах, потом…
— Выдумал тарантас! До границы мы
поедем в почтовом экипаже или на пароходе до Любека, как будет удобнее; а там во многих местах железные
дороги есть.
— Боже мой! — говорил Обломов. — Да если слушать Штольца, так ведь до тетки век дело не дойдет! Он говорит, что надо начать строить дом, потом
дорогу, школы заводить… Этого всего
в целый век не переделаешь. Мы, Ольга, вместе
поедем, и тогда…
— Ты знаешь, сколько дохода с Обломовки получаем? — спрашивал Обломов. — Слышишь, что староста пишет? доходу «тысящи яко две помене»! А тут
дорогу надо строить, школы заводить,
в Обломовку
ехать; там негде жить, дома еще нет… Какая же свадьба? Что ты выдумал?
— Это я вам принес живого сазана, Татьяна Марковна: сейчас выудил сам.
Ехал к вам, а там на речке,
в осоке, вижу, сидит
в лодке Иван Матвеич. Я попросился к нему, он подъехал, взял меня, я и четверти часа не сидел — вот какого выудил! А это вам, Марфа Васильевна,
дорогой, вон тут во ржи нарвал васильков…
— Тебе дадут знать, ведь мимо нас ей
ехать. Мы сейчас остановим, как только въедет
в слободу. Из окон старого дома видно, когда
едут по
дороге.
И надо было бы тотчас бежать, то есть забывать Веру. Он и исполнил часть своей программы.
Поехал в город кое-что купить
в дорогу. На улице он встретил губернатора. Тот упрекнул его, что давно не видать? Райский отозвался нездоровьем и сказал, что уезжает на днях.
Года полтора назад с ним вдруг случился припадок; он куда-то
поехал и
в дороге помешался, так что произошло нечто вроде скандала, о котором
в Петербурге поговорили.
Это напоминает немного сказку об Иване-царевиче,
в которой на перекрестке стоит столб с надписью: «Если
поедешь направо, волки коня съедят, налево — самого съедят, а прямо —
дороги нет».
Я хотел
ехать в Австралию,
в Сидней, но туда стало много ездить эмигрантов и места на порядочных судах очень
дороги.
Когда мы стали жаловаться на
дорогу, Вандик улыбнулся и, указывая бичом на ученую партию, кротко молвил: «А капитан хотел вчера
ехать по этой
дороге ночью!» Ручейки, ничтожные накануне, раздулись так, что лошади шли по брюхо
в воде.
От нечего делать я развлекал себя мыслью, что увижу наконец, после двухлетних странствий, первый русский, хотя и провинциальный, город. Но и то не совсем русский, хотя
в нем и русские храмы, русские домы, русские чиновники и купцы, но зато как голо все! Где это видано на Руси, чтоб не было ни одного садика и палисадника, чтоб зелень, если не яблонь и груш, так хоть берез и акаций, не осеняла домов и заборов? А этот узкоглазый, плосконосый народ разве русский? Когда я
ехал по
дороге к городу, мне