Неточные совпадения
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли бы надобно было встретить отца
родного, на которого вся надежда, который у нас один, как порох
в глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться не могу. Где муж? Где сын? Как
в пустой
дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
Когда она родила, уже разведясь с мужем, первого ребенка, ребенок этот тотчас же умер, и
родные г-жи Шталь, зная ее чувствительность и боясь, чтоб это известие не убило ее, подменили ей ребенка, взяв родившуюся
в ту же ночь и
в том же
доме в Петербурге дочь придворного повара.
Даже до мелочей Сергей Иванович находил
в ней всё то, чего он желал от жены: она была бедна и одинока, так что она не приведет с собой кучу
родных и их влияние
в дом мужа, как его он видел на Кити, а будет всем обязана мужу, чего он тоже всегда желал для своей будущей семейной жизни.
При ней как-то смущался недобрый человек и немел, а добрый, даже самый застенчивый, мог разговориться с нею, как никогда
в жизни своей ни с кем, и — странный обман! — с первых минут разговора ему уже казалось, что где-то и когда-то он знал ее, что случилось это во дни какого-то незапамятного младенчества,
в каком-то
родном доме, веселым вечером, при радостных играх детской толпы, и надолго после того как-то становился ему скучным разумный возраст человека.
Тяжело, я думаю, было Наталье Савишне жить и еще тяжелее умирать одной,
в большом пустом петровском
доме, без
родных, без друзей.
Всегда она бывала чем-нибудь занята: или вязала чулок, или рылась
в сундуках, которыми была наполнена ее комната, или записывала белье и, слушая всякий вздор, который я говорил, «как, когда я буду генералом, я женюсь на чудесной красавице, куплю себе рыжую лошадь, построю стеклянный
дом и выпишу
родных Карла Иваныча из Саксонии» и т. д., она приговаривала: «Да, мой батюшка, да».
С интересом легкого удивления осматривалась она вокруг, как бы уже чужая этому
дому, так влитому
в сознание с детства, что, казалось, всегда носила его
в себе, а теперь выглядевшему подобно
родным местам, посещенным спустя ряд лет из круга жизни иной.
Огудалова. Сергей Сергеич у нас
в доме, как
родной.
В доме коменданта был я принят как
родной.
— Ну, ветреность, легкомыслие, кокетство еще не важные преступления, — сказал Райский, — а вот про вас тоже весь город знает, что вы взятками награбили кучу денег да обобрали и заперли
в сумасшедший
дом родную племянницу, — однако же и бабушка, и я пустили вас, а ведь это важнее кокетства! Вот за это пожурите нас!
Она и не подозревала, что Райский более, нежели кто-нибудь
в доме, занимался ею, больше даже
родных ее, живших
в селе, которые по месяцам не видались с ней.
Говорят, что
в кармане у себя он тоже казенную палату завел, да будто
родную племянницу обобрал и
в сумасшедший
дом запер.
И ежели вмале мне угодит, то достаточный капитал ему отпишу; а совсем ежели угодит, то и всего состояния нашего могу его, по смерти, преемником утвердить, равно как
родного бы сына, с тем, однако, чтобы ваша милость, окромя великих праздников,
в дом не жаловали.
Добрый купец и старушка, мать его, угощали нас как
родных, отдали весь
дом в распоряжение, потом ни за что не хотели брать денег. «Мы рады добрым людям, — говорили они, — ни за что не возьмем: вы нас обидите».
Нет, не отделяет
в уме ни копейки, а отделит разве столько-то четвертей ржи, овса, гречихи, да того-сего, да с скотного двора телят, поросят, гусей, да меду с ульев, да гороху, моркови, грибов, да всего, чтоб к Рождеству послать столько-то четвертей
родне, «седьмой воде на киселе», за сто верст, куда уж он посылает десять лет этот оброк, столько-то
в год какому-то бедному чиновнику, который женился на сиротке, оставшейся после погорелого соседа, взятой еще отцом
в дом и там воспитанной.
Вглядывался я и заключил, что это равнодушие —
родня тому спокойствию или той беспечности, с которой другой Фаддеев, где-нибудь на берегу, по веревке, с топором, взбирается на колокольню и чинит шпиц или сидит с кистью на дощечке и болтается
в воздухе, на верху четырехэтажного
дома, оборачиваясь,
в размахах веревки, спиной то к улице, то к
дому.
Она осталась спокойной по отношению к поведению дочери, потому что вся вина падала на голову Василия Назарыча, как главного устроителя всяких новшеств
в доме, своими руками погубившего
родную дочь.
— Это еще хуже, папа: сын бросит своего ребенка
в чужую семью и этим подвергает его и его мать всей тяжести ответственности… Дочь, по крайней мере, уже своим позором выкупает часть собственной виды; а сколько она должна перенести чисто физических страданий, сколько забот и трудов, пока ребенок подрастет!.. Почему родители выгонят
родную дочь из своего
дома, а сына простят?
Григорий взял младенца, принес
в дом, посадил жену и положил его к ней на колени, к самой ее груди: «Божье дитя-сирота — всем
родня, а нам с тобой подавно.
Очутившись
в доме своего благодетеля и воспитателя, Ефима Петровича Поленова, он до того привязал к себе всех
в этом семействе, что его решительно считали там как бы за
родное дитя.
Потому ли, что хлопотал-то я усердно около больной, по другим ли каким-либо причинам, только меня, смею сказать, полюбили
в доме, как
родного…
— Да, это дело очень серьезное, мсье Лопухов. Уехать из
дома против воли
родных, — это, конечно, уже значит вызывать сильную ссору. Но это, как я вам говорила, было бы еще ничего. Если бы она бежала только от грубости и тиранства их, с ними было бы можно уладить так или иначе, —
в крайнем случае, несколько лишних денег, и они удовлетворены. Это ничего. Но… такая мать навязывает ей жениха; значит, жених богатый, очень выгодный.
— Мне иногда бывает страшно и до того тяжело, что я боюсь потерять голову… слишком много хорошего. Я помню, когда изгнанником я возвращался из Америки
в Ниццу — когда я опять увидал родительский
дом, нашел свою семью,
родных, знакомые места, знакомых людей — я был удручен счастьем… Вы знаете, — прибавил он, обращаясь ко мне, — что и что было потом, какой ряд бедствий. Прием народа английского превзошел мои ожидания… Что же дальше? Что впереди?
Когда совсем смерклось, мы отправились с Кетчером. Сильно билось сердце, когда я снова увидел знакомые,
родные улицы, места, домы, которых я не видал около четырех лет… Кузнецкий мост, Тверской бульвар… вот и
дом Огарева, ему нахлобучили какой-то огромный герб, он чужой уж;
в нижнем этаже, где мы так юно жили, жил портной… вот Поварская — дух занимается:
в мезонине,
в угловом окне, горит свечка, это ее комната, она пишет ко мне, она думает обо мне, свеча так весело горит, так мне горит.
Покинутый всеми
родными и всеми посторонними, он жил один-одинехонек
в своем большом
доме на Тверском бульваре, притеснял свою дворню и разорял мужиков.
Когда все было схоронено, когда даже шум, долею вызванный мною, долею сам накликавшийся, улегся около меня и люди разошлись по
домам, я приподнял голову и посмотрел вокруг: живого,
родного не было ничего, кроме детей. Побродивши между посторонних, еще присмотревшись к ним, я перестал
в них искать своих и отучился — не от людей, а от близости с ними.
Тем не менее домашняя неурядица была настолько невыносима, что Валентин Осипович, чтоб не быть ее свидетелем, на целые дни исчезал к
родным. Старики Бурмакины тоже догадались, что
в доме сына происходят нелады, и даже воздерживались отпускать
в Веригино своих дочерей. Но, не одобряя поведения Милочки, они
в то же время не оправдывали и Валентина.
Проходит еще три дня; сестрица продолжает «блажить», но так как матушка решилась молчать, то
в доме царствует относительная тишина. На четвертый день утром она едет проститься с дедушкой и с дядей и объясняет им причину своего внезапного отъезда.
Родные одобряют ее. Возвратившись, она перед обедом заходит к отцу и объявляет, что завтра с утра уезжает
в Малиновец с дочерью, а за ним и за прочими вышлет лошадей через неделю.
Обыкновенно дня за два Настасья объезжала
родных и объявляла, что папенька Павел Борисыч тогда-то просит чаю откушать. Разумеется, об отказе не могло быть и речи. На зов являлись не только главы семей, но и подростки, и
в назначенный день, около шести часов, у подъезда
дома дедушки уже стояла порядочная вереница экипажей.
Поэтому
в доме стариков было всегда людно. Приезжая туда, Бурмакин находил толпу гостей, преимущественно офицеров, юнкеров и барышень, которыми наш уезд всегда изобиловал. Валентин был сдержан, но учтив; к себе не приглашал, но не мог уклониться от знакомств, потому что
родные почти насильственно ему их навязывали.
Одна из сестер Золотухиной, как я уже упомянул выше, была выдана замуж
в губернский город за приходского священника, и Марье Маревне пришло на мысль совершенно основательное предположение, что добрые
родные, как люди зажиточные и притом бездетные, охотно согласятся взять к себе
в дом племянника и поместить его
в губернскую гимназию приходящим учеником.
Но вот наконец его день наступил. Однажды, зная, что Милочка гостит у
родных, он приехал к ним и, вопреки обыкновению, не застал
в доме никого посторонних. Был темный октябрьский вечер; комната едва освещалась экономно расставленными сальными огарками; старики отдыхали; даже сестры точно сговорились и оставили Людмилу Андреевну одну. Она сидела
в гостиной
в обычной ленивой позе и не то дремала, не то о чем-то думала.
Были два дня, когда уверенность доктора пошатнулась, но кризис миновал благополучно, и девушка начала быстро поправляться. Отец радовался, как ребенок, и со слезами на глазах целовал доктора. Устенька тоже смотрела на него благодарными глазами. Одним словом, Кочетов чувствовал себя
в классной больше
дома, чем
в собственном кабинете, и его охватывала какая-то еще не испытанная теплота. Теперь Устенька казалась почти
родной, и он смотрел на нее с чувством собственности, как на отвоеванную у болезни жертву.
Вернувшись к отцу, Устенька
в течение целого полугода никак не могла привыкнуть к мысли, что она
дома. Ей даже казалось, что она больше любит Стабровского, чем
родного отца, потому что с первым у нее больше общих интересов, мыслей и стремлений. Старая нянька Матрена страшно обрадовалась, когда Устенька вернулась домой, но сейчас же заметила, что девушка вконец обасурманилась и тоскует о своих поляках.
«Прощайте,
родные!»
В декабрьский мороз
Я с
домом отцовским рассталась
И мчалась без отдыху с лишком три дня...
Еще одно непредвиденное, но самое страшное истязание для тщеславного человека, — мука краски за своих
родных, у себя же
в доме, выпала ему на долю.
Он был вдов, совершенно никого наследников, кроме тетки князя,
родной племянницы Папушина, весьма бедной женщины и приживавшей
в чужом
доме.
Заводские служащие дожидались приглашения
в конторе и пришли
в господский
дом двумя партиями: сначала пришли Подседельниковы, а за ними Чебакова
родня.
После уж Таисья рассказала ей про все, что без нее сделалось на Ключевском: и про уехавших
в орду мочеган, и про Никитича, который купил покос у Деяна Поперешного, и про Палача, который теперь поживает с своею мочеганкой Анисьей
в господском
доме, и про Самойла Евтихыча, захватившего всю торговлю, и про всю
родню в своем Кержацком конце.
…Сегодня известие: А. И. Давыдова получила разрешение ехать на родину. Летом со всей семьей будет
в доме Бронникова. Таким образом,
в Сибири из приехавших жен остается одна Александра Васильевна. Ей тоже был вопрос вместе с нами. Я не знаю даже, куда она денется, если вздумают отпустить. Отвечала, что никого
родных не имеет, хотя я знаю, что у нее есть сестра и замужняя дочь.
В доме нас встретили неожиданные гости, которым мать очень обрадовалась: это были ее
родные братья, Сергей Николаич и Александр Николаич; они служили
в военной службе,
в каком-то драгунском полку, и приехали
в домовой отпуск на несколько месяцев.
Бабушка с тетушками осталась ночевать
в Неклюдове у
родных своих племянниц; мой отец прямо с похорон, не заходя
в дом, как его о том ни просили, уехал к нам.
Мать,
в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие
в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их
в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни
в какие хозяйственные дела, ни
в свои, ни
в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе
в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то
в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть
в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы
родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться
в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
От него я узнал, что все гости и
родные на другой же день моей болезни разъехались; одна только добрейшая моя крестная мать, Аксинья Степановна, видя
в мучительной тревоге и страхе моих родителей, осталась
в Багрове, чтоб при случае
в чем-нибудь помочь им, тогда как ее собственные дети, оставшиеся
дома, были не очень здоровы.
Судьба, разлучившая их пять лет тому назад, снова соединила их
в бабушкином
доме, но положила преграду их взаимной любви
в лице Николая (
родного дяди Маши), не хотевшего и слышать о замужестве своей племянницы с Васильем, которого он называл человеком несообразным и необузданным.
— Почему же, дитя мое? У тебя нет никого. Иван не может держать тебя вечно при себе, а у меня ты будешь как
в родном доме.
— Как это хорошо! Какие это мучительные стихи, Ваня, и какая фантастическая, раздающаяся картина. Канва одна, и только намечен узор, — вышивай что хочешь. Два ощущения: прежнее и последнее. Этот самовар, этот ситцевый занавес, — так это все
родное… Это как
в мещанских домиках
в уездном нашем городке; я и
дом этот как будто вижу: новый, из бревен, еще досками не обшитый… А потом другая картина...
Ведь вы, надеюсь, не будете отрицать того, что вы от нее и от меня не видели ничего, кроме хорошего, и что вы были
в нашем
доме приняты, как близкий, свой человек, почти как
родной.
В течение десяти лет он только однажды посетил
родное пепелище. Вошел
в дом, понюхал и сказал...
Вошел Гришка
в родной дом и растянулся плашмя на верстаке.