Неточные совпадения
День скачек был очень занятой
день для Алексея Александровича; но, с утра еще сделав себе расписанье
дня, он решил, что тотчас
после раннего обеда он
поедет на дачу к жене и оттуда на скачки, на которых будет весь Двор и на которых ему надо быть. К жене же он заедет потому, что он решил себе бывать у нее
в неделю раз для приличия. Кроме того,
в этот
день ему нужно было передать жене к пятнадцатому числу, по заведенному порядку, на расход деньги.
Он думал о том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче
после скачек. Но он не видал ее три
дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы, не знал, возможно ли это нынче или нет, и не знал, как узнать это. Он виделся с ней
в последний раз на даче у кузины Бетси. На дачу же Карениных он ездил как можно реже. Теперь он хотел
ехать туда и обдумывал вопрос, как это сделать.
Переговоры наши продолжались довольно долго; наконец мы решили
дело вот как: верстах
в пяти отсюда есть глухое ущелье; они туда
поедут завтра
в четыре часа утра, а мы выедем полчаса
после их; стреляться будете на шести шагах — этого требовал сам Грушницкий.
Прямым Онегин Чильд Гарольдом
Вдался
в задумчивую лень:
Со сна садится
в ванну со льдом,
И
после, дома целый
день,
Один,
в расчеты погруженный,
Тупым кием вооруженный,
Он на бильярде
в два шара
Играет с самого утра.
Настанет вечер деревенский:
Бильярд оставлен, кий забыт,
Перед камином стол накрыт,
Евгений ждет: вот
едет Ленский
На тройке чалых лошадей;
Давай обедать поскорей!
Шестнадцатого апреля, почти шесть месяцев
после описанного мною
дня, отец вошел к нам на верх, во время классов, и объявил, что нынче
в ночь мы
едем с ним
в деревню. Что-то защемило у меня
в сердце при этом известии, и мысль моя тотчас же обратилась к матушке.
— Наоборот, — сказал он. — Варвары Кирилловны — нет? Наоборот, — вздохнул он. — Я вообще удачлив. Я на добродушие воров ловил, они на это идут. Мечтал даже французские уроки брать, потому что крупный вор
после хорошего
дела обязательно
в Париж
едет. Нет, тут какой-то… каприз судьбы.
Летом, на другой год
после смерти Бориса, когда Лидии минуло двенадцать лет, Игорь Туробоев отказался учиться
в военной школе и должен был
ехать в какую-то другую,
в Петербург. И вот, за несколько
дней до его отъезда, во время завтрака, Лидия решительно заявила отцу, что она любит Игоря, не может без него жить и не хочет, чтоб он учился
в другом городе.
Штольц не приезжал несколько лет
в Петербург. Он однажды только заглянул на короткое время
в имение Ольги и
в Обломовку. Илья Ильич получил от него письмо,
в котором Андрей уговаривал его самого
ехать в деревню и взять
в свои руки приведенное
в порядок имение, а сам с Ольгой Сергеевной уезжал на южный берег Крыма, для двух целей: по
делам своим
в Одессе и для здоровья жены, расстроенного
после родов.
Наконец объявлено, что не сегодня, так завтра снимаемся с якоря. Надо было перебраться на фрегат. Я последние два
дня еще раз объехал окрестности, был на кальсадо, на Эскольте, на Розарио,
в лавках. Вчера отправил свои чемоданы домой, а сегодня,
после обеда, на катере отправился и сам. С нами
поехал француз Рl. и еще испанец, некогда моряк, а теперь commandant des troupes, как он называл себя.
В этот
день обещали быть на фрегате несколько испанских семейств,
в которых были приняты наши молодые люди.
После своего визита к Половодову Привалов хотел через
день отправиться к Ляховскому. Не побывав у опекунов, ему неловко было
ехать в Шатровские заводы, куда теперь его тянуло с особенной силой, потому что Надежда Васильевна уехала туда. Эта последняя причина служила для Привалова главной побудительной силой развязаться поскорее с неприятным визитом
в старое приваловское гнездо.
Через год
после того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил
в вагоне, по дороге из Вены
в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами,
в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и
в городах и
в селах, ходил пешком из деревни
в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу,
в немецкие провинции Австрии, теперь
едет в Баварию, оттуда
в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет
в Англию и на это употребит еще год; если останется из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже
в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе
дело, но вероятнее, что года через три он возвратится
в Россию, потому что, кажется,
в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
Поехал и Григорий Иванович
в Новоселье и привез весть, что леса нет, а есть только лесная декорация, так что ни из господского дома, ни с большой дороги порубки не бросаются
в глаза. Сенатор
после раздела, на худой конец, был пять раз
в Новоселье, и все оставалось шито и крыто.
После этого почтенный почтмейстер, которого кондуктор называл «Herr Major» и которого фамилия была Шверин, захлопнул окно. Обсудив
дело, мы, как русские, решились
ехать. Бенвенуто Челлини, как итальянец,
в подобном случае выстрелил бы из пистолета и убил почтмейстера.
Он никогда не бывал дома. Он заезжал
в день две четверки здоровых лошадей: одну утром, одну
после обеда. Сверх сената, который он никогда не забывал, опекунского совета,
в котором бывал два раза
в неделю, сверх больницы и института, он не пропускал почти ни один французский спектакль и ездил раза три
в неделю
в Английский клуб. Скучать ему было некогда, он всегда был занят, рассеян, он все
ехал куда-нибудь, и жизнь его легко катилась на рессорах по миру оберток и переплетов.
Итак, первые ночи, которые я не спал
в родительском доме, были проведены
в карцере. Вскоре мне приходилось испытать другую тюрьму, и там я просидел не восемь
дней, а девять месяцев,
после которых
поехал не домой, а
в ссылку. Но до этого далеко.
…На другой
день после нашего праздника
поехал я
в Лондон.
— Не беспокойтесь, у меня внизу сани, я с вами
поеду. «
Дело скверное», — подумал я, и сердце сильно сжалось. Я взошел
в спальню. Жена моя сидела с малюткой, который только что стал оправляться
после долгой болезни.
В тот
день, когда произошла история с дыркой, он подошел ко мне на ипподроме за советом: записывать ли ему свою лошадь на следующий приз, имеет ли она шансы? На подъезде,
после окончания бегов, мы случайно еще раз встретились, и он предложил по случаю дождя довезти меня
в своем экипаже до дому. Я отказывался, говоря, что
еду на Самотеку, а это ему не по пути, но он уговорил меня и, отпустив кучера, лихо домчал
в своем шарабане до Самотеки, где я зашел к моему старому другу художнику Павлику Яковлеву.
Я располагаю нынешний год месяца на два
поехать в Петербург — кажется, можно сделать эту дебошу
после беспрестанных занятий целый год. Теперь у меня чрезвычайно трудное
дело на руках. Вяземский знает его —
дело о смерти Времева. Тяжело и мудрено судить, всячески стараюсь как можно скорее и умнее кончить, тогда буду спокойнее…
В тот же
день,
после обеда, начали разъезжаться: прощаньям не было конца. Я, больной, дольше всех оставался
в Лицее. С Пушкиным мы тут же обнялись на разлуку: он тотчас должен был
ехать в деревню к родным; я уж не застал его, когда приехал
в Петербург.
Егор Николаевич Бахарев, скончавшись на третий
день после отъезда Лизы из Москвы, хотя и не сделал никакого основательного распоряжения
в пользу Лизы, но, оставив все состояние во власть жены, он, однако, успел сунуть Абрамовне восемьсот рублей, с которыми старуха должна была
ехать разыскивать бунтующуюся беглянку, а жену
в самые последние минуты неожиданно прерванной жизни клятвенно обязал давать Лизе до ее выдела
в год по тысяче рублей, где бы она ни жила и даже как бы ни вела себя.
В этот
день Помада обедал у Вязмитиновых и тотчас же
после стола
поехал к Розанову, обещаясь к вечеру вернуться, но не вернулся. Вечером к Вязмитиновым заехал Розанов и крайне удивился, когда ему сказали о внезапном приезде Помады: Помада у него не был. У Вязмитиновых его ждали до полуночи и не дождались. Лиза
поехала на розановских лошадях к себе и прислала оттуда сказать, что Помады и там нет.
После приезда, на другой
день, он отправился к фотографу Мезеру, захватив с собою соломенную девушку Бэлу, и снялся с ней
в разных позах, причем за каждый негатив получил по три рубля, а женщине дал по рублю. Снимков было двадцать.
После этого он
поехал к Барсуковой.
На другой же
день после получения письма от Прасковьи Ивановны, вероятно переговорив обо всем наедине, отец и мать объявили решительное намерение
ехать в Чурасово немедленно, как только ляжет зимний путь.
Я очень скоро пристрастился к травле ястребочком, как говорил Евсеич, и
в тот счастливый
день,
в который получал с утра позволенье
ехать на охоту, с живейшим нетерпеньем ожидал назначенного времени, то есть часов двух пополудни, когда Филипп или Мазан, выспавшись
после раннего обеда, явится с бодрым и голодным ястребом на руке, с собственной своей собакой на веревочке (потому что у обоих собаки гонялись за перепелками) и скажет: «Пора, сударь, на охоту».
Она
в самом
деле любила Клеопатру Петровну больше всех подруг своих.
После той размолвки с нею, о которой когда-то Катишь писала Вихрову, она сама, первая, пришла к ней и попросила у ней прощения.
В Горохове их ожидала уже вырытая могила; опустили туда гроб, священники отслужили панихиду — и Вихров с Катишь
поехали назад домой. Всю дорогу они, исполненные своих собственных мыслей, молчали, и только при самом конце их пути Катишь заговорила...
В тот же
день после обеда Вихров решился
ехать к Фатеевой. Петр повез его тройкой гусем
в крытых санях. Иван
в наказание не был взят, а брать кого-нибудь из других людей Вихров не хотел затем, чтобы не было большой болтовни о том, как он будет проводить время у Фатеевой.
— Хорошо,
поедем! — согласилась Мари, и
после спектакля они,
в самом
деле, отправились к Донону, где Вихров заказал хороший ужин, потребовал шампанского, заставил Мари выпить его целые два стакана; сам выпил бутылки две.
— Я начал о моем ветренике, — продолжал князь, — я видел его только одну минуту и то на улице, когда он садился
ехать к графине Зинаиде Федоровне. Он ужасно спешил и, представьте, даже не хотел встать, чтоб войти со мной
в комнаты
после четырех
дней разлуки. И, кажется, я
в том виноват, Наталья Николаевна, что он теперь не у вас и что мы пришли прежде него; я воспользовался случаем, и так как сам не мог быть сегодня у графини, то дал ему одно поручение. Но он явится сию минуту.
— Знаешь, Луша, что сказал Прейн третьего
дня? — задумчиво говорила Раиса Павловна
после длинной паузы. — Он намекнул, что Евгений Константиныч дал бы тебе солидную стипендию, если бы ты вздумала получить высшее образование где-нибудь
в столице… Конечно, отец
поехал бы с тобой, и даже доктору Прейн обещал свои рекомендации.
Недели через две
после того Александр условился с приятелями выбрать
день и повеселиться напропалую; но
в то же утро он получил записку от Юлии с просьбой пробыть с ней целый
день и приехать пораньше. Она писала, что она больна, грустна, что нервы ее страдают и т. п. Он рассердился, однако ж
поехал предупредить ее, что он не может остаться с ней, что у него много
дела.
Я расхохотался им
в лицо — и
после раскаялся. Они были правы: меньше риска было бы уехать
в тот
день, но тогда не стоило бы
ехать — это позор для журналиста убежать от такого события.
Статьи для цензуры посылались
в пятницу, а хроника и отчеты —
в субботу,
после четырех часов
дня, то есть когда верстался номер. Бывали случаи, что уже наступал вечер, а цензурных гранок не приносили. Приходилось иногда
ехать самому к цензору на квартиру выручать материал.
Напротив того, узнав об этом, она тотчас же
поехала в Головлево и, не успев еще вылезти из экипажа, с каким-то ребяческим нетерпением кричала Иудушке: «А ну-ка, ну, старый греховодник! кажи мне, кажи свою кралю!» Целый этот
день она провела
в полном удовольствии, потому что Евпраксеюшка сама служила ей за обедом, сама постелила для нее постель
после обеда, а вечером она играла с Иудушкой и его кралей
в дураки.
Грустная тень давно слетела с лица молодых. Они были совершенно счастливы. Добрые люди не могли смотреть на них без удовольствия, и часто повторялись слова: «какая прекрасная пара!» Через неделю молодые собирались
ехать в Багрово, куда сестры Алексея Степаныча уехали через три
дня после свадьбы. Софья Николавна написала с ними ласковое письмо к старикам.
Степан Михайлыч решил, что молодым надо объездить родных по старшинству, и потому было положено, что завтра молодые
поедут к Аксинье Степановне Нагаткиной, которая и отправилась домой
в тот же
день после обеда; с ней
поехала и Елизавета Степановна, чтоб помочь
в хлопотах по хозяйству для приема молодых к обеду.
После, уже
в Ярославле, при расставании с отцом, когда
дело поступления
в полк было улажено, а он
поехал в Вологду за моими бумагами, я отдал ему оригинал моего стихотворения «Бурлаки», написанного на «Велизарии».
Вечером того же
дня, отслужив панихиду, они покинули Болотово. Возвращались они тем же путем, каким
ехал ночью старик. Очутившись против Комарева, которое с высокого берега виднелось как на ладони, отец и дочь свернули влево. Им следовало зайти к тетушке Анне и взять ребенка,
после чего Дуня должна была уйти с отцом
в Сосновку и поселиться у его хозяина.
В день бенефиса Тамара
едет утром на вокзал, встречает Райчеву, везет ее
в лучшую гостиницу по людным улицам. Артистку узнают, видят, говорят о ней, и около театральной кассы толпится народ. К вечеру — аншлаг. При первом выходе бенефицианта встречают аплодисментами и полным молчанием
после каждого акта и лучших монологов Гамлета. Тепло встретили Офелию, красавицу С. Г. Бороздину, дочь известного артиста Г. И. Григорьева. Она только одна пока удостоилась аплодисментов и бисировала песнь Офелии.
— Очень просто! Мы с сенатором
в первый же
день поехали в Москву, я не получал твоих телеграмм, — сказал Орлов. —
После обеда я, душа моя, дам тебе самый подробный отчет, а теперь спать, спать и спать. Замаялся
в вагоне.
Шелавина. Ну, какой бы ни был, а уж у нас
дело слажено.
После свадьбы мы сейчас
поедем в Петербург; он перейдет туда на службу; я еще молода, недурна собой; посмотри, каких мы делов наделаем.
— Никакой такой силы не существует! — произнесла Елена. — Ведь это странное
дело — навязывать народу свободолюбие, когда
в нем и намека нет на то. Я вон на
днях еще как-то
ехала на извозчике и разговаривала с ним. Он горьким образом оплакивает крепостное право, потому что теперь некому посечь его и поучить
после того, как он пьян бывает!
После недавнего своего объяснения с Елизаветой Петровной, возымев некоторую надежду
в самом
деле получить с нее тысячу рублей, если только князь ей даст на внука или внучку тридцать тысяч рублей серебром, Елпидифор Мартыныч решился не покидать этой возможности и теперь именно снова
ехал к Анне Юрьевне, чтобы науськать ту
в этом отношении.
Я прочитал до конца, но что
после этого было — не помню. Знаю, что сначала я
ехал на тройке, потом сидел где-то на вышке (кажется,
в трактире,
в Третьем Парголове), и угощал проезжих маймистов водкой. Сколько времени продолжалась эта история:
день, месяц или год, — ничего неизвестно. Известно только то, что забыть я все-таки не мог.
Что представления Петру разных лиц были
делом обыкновенным и что за ними зорко следили приверженцы обеих партий, видно из следующей выписки из письма Шакловитого к Голицыну во время первого крымского похода: «Сего ж числа,
после часов, были у государя у руки новгородцы, которые
едут на службу; и как их изволил жаловать государь царь Петр Алексеевич,
в то время, подступя, нарочно встав с лавки, Черкасский объявил тихим голосом князь Василья Путятина: прикажи, государь мой,
в полку присмотреть, каков он там будет?» (Устрялов, том I, приложение VII, стр. 356).
Петр
поехал в Москву, но через два
дня после приема
посла опять ускакал к своим кораблям (Устрялов, том II, стр. 142).
Треплев.
В городе, на постоялом дворе. Уже
дней пять, как живет там
в номере. Я было
поехал к ней, и вот Марья Ильинишна ездила, но она никого не принимает. Семен Семенович уверяет, будто вчера
после обеда видел ее
в поле,
в двух верстах отсюда.
Через несколько
дней после приключения с совой наступила оттепель, снег совершенно сошел, сделался отличный узерк, и я послал охотника с ястребом верхом поискать
в наездку русаков, которые тогда совершенно выцвели, а сам
поехал стрелять тетеревов.
На другой
день после предводительского обеда, часу
в первом, Сапега,
в богатой венской коляске, шестериком,
ехал в Ярцево с визитом к Клеопатре Николаевне. Он был
в очень хорошем расположении духа. Он видел прямую возможность приволокнуться за очень милою дамой,
в которой заметил важное, по его понятиям, женское достоинство — эластичность тела.
После игры я упросил Кокошкина и уговорил других, чтоб завтра воротиться
в Москву не к вечеру, как предполагали, а к обеду. Все приняли мое предложение без всякого затруднения, даже охотно, как мне показалось. Я вспомнил, что у меня было нужное
дело. Итак, решились на другой
день только позавтракать
в Бедрине. Писарев, сначала споривший со мною, соглашался с одним условием, чтобы завтра, часов
в пять утра, я
поехал с ним удить на большой лодке туда, где он удил сегодня. Я охотно согласился.