Неточные совпадения
Несколько лет назад
в Петербург приехала маленькая старушка-помещица, у которой было, по ее словам, «вопиющее дело». Дело это заключалось
в том, что она по своей сердечной доброте и простоте, чисто из одного участия, выручила из беды одного
великосветского франта, — заложив для него свой домик, составлявший все достояние старушки и ее недвижимой, увечной дочери да внучки.
Дом был заложен
в пятнадцати тысячах, которые франт полностию взял, с обязательством уплатить
в самый короткий срок.
Они сидели после завтрака
в гостиной. Дядюшка рассказывал сотый раз свои выдумки про своих
великосветских знакомых. Лиза вязала кофточку и вздыхала, жалуясь на погоду и на боль
в пояснице. Дядюшка посоветовал ей лечь, а сам попросил вина.
В доме Евгению было ужасно скучно. Всё было слабое, скучающее. Он читал книгу и курил, но ничего не понимал.
Вниманию этой
великосветской дамы, которая открыла мне двери своего уважаемого
дома, я был обязан трем причинам: во-первых, ей почему-то нравился мой рассказ «Запечатленный ангел», незадолго перед тем напечатанный
в «Русском вестнике»; во-вторых, ее заинтересовало ожесточенное гонение, которому я ряды лет, без числа и меры, подвергался от моих добрых литературных собратий, желавших, конечно, поправить мои недоразумения и ошибки, и, в-третьих, княгине меня хорошо рекомендовал
в Париже русский иезуит, очень добрый князь Гагарин — старик, с которым мы находили удовольствие много беседовать и который составил себе обо мне не наихудшее мнение.
Тургеневу он не прощал и приятельства с таким"лодырем"(так он называл его), как Болеслав Маркевич — тогда еще не романист, а камер-юнкер, светский декламатор и актер-любитель, стяжавший себе громкую известность за роль Чацкого
в великосветском спектакле
в доме Белосельских, где он играл с Верой Самойловой
в роли Софьи.
Приятель мой Венцеслав Балдевич… —
В этом образе, по признанию самого П. Д. Боборыкина, выведен «Болеслав Маркевич — тогда еще не романист, а камер-юнкер, светский декламатор и актер-любитель, стяжавший себе громкую известность за роль Чацкого
в великосветском спектакле
в доме Белосельских…» (см. Боборыкин П. Д. Воспоминания
в двух томах. М., 1965, т. 1, с. 204).
Мучительно потянулась однообразная жизнь молодой женщины. Начался зимний сезон, но и
в шумных
великосветских петербургских гостиных, среди расфранченной толпы, она чувствовала себя настолько же одинокой и несчастной, как и у себя
дома, вечно под подозрительным, почти враждебным взглядом своего сурового мужа. Зарудина она не встречала нигде.
Эта
великосветская сплетня находила себе некоторое подтверждение
в совпадении времени отъезда певицы и начала ежегодных заграничных путешествий графа, а также появления маленькой итальянки
в его
доме с известием о смерти знаменитости, вскоре после варшавских гастролей удалившейся со сцены.
Богатый, образованный юноша естественно вырывался из своей среды и, случайно сойдясь с князем Виктором Гариным, попал
в дом его родителей, а через них
в другие
дома великосветского Петербурга.
Теперь она для него потеряна. После происшедшей между ним и ею сцены немыслимо примирение. Он долго не мог представить себе, как встретится с ней
в обществе. Он умышленно избегал делать визиты
в те
дома, где мог встретить княжну Полторацкую. Теперь, конечно, она предпочтет ему князя Лугового или графа Свиридова. Бессильная злоба душила графа. Он воображал себе тот насмешливый взгляд, которым встретит его княжна Людмила
в какой-нибудь
великосветской гостиной или на приеме во дворце.
Не говоря уже о том, что тотчас после катастрофы заметки о самоубийстве баронессы с фотографическим описанием гнездышка покончившей с собой
великосветской красавицы появились на страницах столичных газет, подробно были описаны панихиды и похороны,
в одной из уличных газеток начался печататься роман «
В великосветском омуте»,
в котором досужий романист, — имя им теперь легион, — не бывший далее швейцарских
великосветских домов, с апломбом, достойным лучшего применения, выводил на сцену князей, княгинь, графов и графинь, окружающих его героиню, «красавицу-баронессу», запутывающих ее
в сетях интриг и доводящих несчастную до сомоотравления.
Чудный звон золота заставлял слетаться, как мух на мед,
в открытые двери
дома миллионера и чопорных
великосветских бар, и искателей приключений, и выдающихся артистов, артисток, писателей, художников, адвокатов…
Единственно, что было подмечено зоркими соглядатаями, — это появление
в доме княжны Баратовой,
в качестве своего человека, графа Станислава Владиславовича Довудского, принятого
в лучшем тогдашнем московском обществе и то появлявшегося
в великосветских гостиных Белокаменной, то исчезавшего из них на неопределенное время.
Княжна Людмила Васильевна действительно, со дня приезда
в свой
дом, повела жизнь, выходящую из рамок обыденности. Ее
дом днем и ночью казался совершенно пустым и необитаемым. Жизнь проявлялась
в нем только
в людской, где многочисленный штат княжеской прислуги, пополненный выписанными из Зиновьева дворовыми, не хуже
великосветских кумушек, перемалывал косточки своей госпоже, прозванной ее домашними «полуношницей». Княжна действительно превращала день
в ночь и наоборот.
Да и гостиные эти не очень жаловал граф Владимир Петрович. Он принадлежал к так называемому веселящемуся Петербургу, и после будуаров французских актрис, балетных танцовщиц, «дам полусвета», невыносимо скучал
в гостиных чопорных
великосветских домов.
Венчание происходило
в церкви Феодора Студита, что на Никитской, а бал был дан
в доме князя Ивана Андреевича Прозоровского, перебравшегося во флигель, где было еще несколько свободных комнат, и отдавшего
дом в распоряжение молодых супругов. Весь
великосветский московский бомонд присутствовал на этой свадьбе «непобедимого Суворова» и бывшей невесты князя Баратова.