Неточные совпадения
Потом на проспект выдвинулась похоронная процессия, хоронили героя, медные
трубы выпевали мелодию похоронного марша, медленно шагали черные лошади и солдаты, зеленоватые, точно болотные лягушки, размахивал кистями и бахромой катафалк, держась за него рукою, деревянно шагала
высокая женщина, вся в черной кисее, кисея летала над нею, вокруг ее, ветер как будто разрывал женщину на куски или хотел подбросить ее к облакам.
С Поварской вышел
высокий солдат, держа в обеих руках винтовку, а за ним, разбросанно, шагах в десяти друг от друга, двигались не торопясь маленькие солдатики и человек десять штатских с ружьями; в центре отряда ехала пушечка — толщиной с водосточную
трубу; хобот ее, немножко наклонясь, как будто нюхал булыжник площади, пересыпанный снегом, точно куриные яйца мякиной.
А по другому, самому
высокому утесу медленно ползало тоже облако, спускаясь по обрыву, точно слой дыма из исполинской
трубы.
Сейчас за плотиной громадными железными коробками стояли три доменных печи, выметывавшие вместе с клубами дыма широкие огненные языки; из-за них поднималось несколько дымившихся
высоких железных
труб. На заднем плане смешались в сплошную кучу корпуса разных фабрик, магазины и еще какие-то здания без окон и
труб. Река Шатровка, повернув множество колес и шестерен, шла дальше широким, плавным разливом. По обоим ее берегам плотно рассажались дома заводских служащих и мастеровых.
За небольшим прудом, из-за круглых вершин яблонь и сиреней, виднеется тесовая крыша, некогда красная, с двумя
трубами; кучер берет вдоль забора налево и при визгливом и сиплом лае трех престарелых шавок въезжает в настежь раскрытые ворота, лихо мчится кругом по широкому двору мимо конюшни и сарая, молодецки кланяется старухе ключнице, шагнувшей боком через
высокий порог в раскрытую дверь кладовой, и останавливается, наконец, перед крылечком темного домика с светлыми окнами…
Издали еще виднелись
высокие дымившиеся
трубы, каменные корпуса, склады зерна, амбары и десятки других заводских построек.
В каких-нибудь две недели вырос на Ульяновом кряже новый деревянный корпус, поставлены были паровые котлы, паровая машина, и задымилась
высокая железная
труба.
Ночь была темная, и только освещали улицу огоньки, светившиеся кое-где в окнах. Фабрика темнела черным остовом, а
высокая железная
труба походила на корабельную мачту. Издали еще волчьим глазом глянул Ермошкин кабак: у его двери горела лампа с зеркальным рефлектором. Темные фигуры входили и выходили, а в открывшуюся дверь вырывалась смешанная струя пьяного галденья.
Самый рудник стоял в яме, и
высокая зеленая
труба вечно дымилась, как на фабрике домна.
Фабрика была остановлена, и дымилась одна доменная печь, да на медном руднике
высокая зеленая железная
труба водокачки пускала густые клубы черного дыма. В общем движении не принимал никакого участия один Кержацкий конец, — там было совсем тихо, точно все вымерли. В Пеньковке уже слышались песни: оголтелые рудничные рабочие успели напиться по рудниковой поговорке: «кто празднику рад, тот до свету пьян».
Даже дым, и тот валил из
высоких заводских
труб как-то вяло, точно удивлялся сам, что он еще может выходить без Луки Назарыча.
Катря и Домнушка все-таки укутали барышню в большую шаль, ноги покрыли одеялом, а за спину насовали подушек. Но и это испытание кончилось, — Антип растворил ворота, и экипаж весело покатил на Самосадку. Мелькнула контора, потом фабрика, дальше почерневшие от дыма избушки Пеньковки,
высокая зеленая
труба медного рудника, прогремел под колесами деревянный мост через Березайку, а дальше уже начинался бесконечный лес и тронутые первою зеленью лужайки. Дорога от р. Березайки пошла прямо в гору.
Угрюмо и строго маячили
высокие черные
трубы, поднимаясь над слободкой, как толстые палки.
Точно шаловливые, смеющиеся дети, побежали толпой резвые флейты и кларнеты, с победным торжеством вскрикнули и запели
высокие медные
трубы, глухие удары барабана торопили их блестящий бег, и не поспевавшие за ним тяжелые тромбоны ласково ворчали густыми, спокойными, бархатными голосами.
Бывало, по вечерам, вычистив лошадей, они соберутся в кружок около конюшен, и маленький рыжий казак, встряхнув вихрами,
высоким голосом запоет, как медная
труба; тихонько, напряженно вытягиваясь, заведет печальную песню про тихий Дон, синий Дунай.
Ахилла все забирался голосом
выше и
выше, лоб, скулы, и виски, и вся верхняя челюсть его широкого лица все более и более покрывались густым багрецом и пόтом; глаза его выступали, на щеках, возле углов губ, обозначались белые пятна, и рот отверст был как медная
труба, и оттуда со звоном, треском и громом вылетало многолетие, заставившее все неодушевленные предметы в целом доме задрожать, а одушевленные подняться с мест и, не сводя в изумлении глаз с открытого рта Ахиллы, тотчас, по произнесении им последнего звука, хватить общим хором: «Многая, многая, мно-о-о-огая лета, многая ле-е-ета!»
Чудится мне затем, что рядом с моей комнатой, в коридоре, кто-то осторожно и настойчиво нажимает на дверную ручку и потом, внезапно разъярившись, мчится по всему дому, бешено потрясая всеми ставнями и дверьми, или, забравшись в
трубу, скулит так жалобно, скучно и непрерывно, то поднимая все
выше, все тоньше свой голос, до жалобного визга, то опуская его вниз, до звериного рычанья.
Готовая сталь, стекая вниз по
трубам, наполняла собой
высокие железные штамбы — нечто вроде футляров без дна, но с ручками наверху — и застывала в них сплошными кусками, пудов по сорока весом.
«Так и сделаю», с радостным самодовольством сказал сам себе Нехлюдов, и, вспомнив, что ему надо было еще зайти к богатому мужику Дутлову, он направился к
высокой и просторной связи, с двумя
трубами, стоявшей посредине деревни. Подходя к ней, он столкнулся у соседней избы с
высокой, ненарядной бабой, лет сорока, шедшей ему навстречу.
Из арки улицы, как из
трубы, светлыми ручьями радостно льются песни пастухов; без шляп, горбоносые и в своих плащах похожие на огромных птиц, они идут играя, окруженные толпою детей с фонарями на
высоких древках, десятки огней качаются в воздухе, освещая маленькую круглую фигурку старика Паолино, ого серебряную голову, ясли в его руках и в яслях, полных цветами, — розовое тело Младенца, с улыбкою поднявшего вверх благословляющие ручки.
Встречу им подвигались отдельные дома, чумазые, окутанные тяжёлыми запахами, вовлекая лошадь и телегу с седоками всё глубже в свои спутанные сети. На красных и зелёных крышах торчали бородавками
трубы, из них подымался голубой и серый дым. Иные
трубы высовывались прямо из земли; уродливо
высокие, грязные, они дымили густо и черно. Земля, плотно утоптанная, казалась пропитанной жирным дымом, отовсюду, тиская воздух, лезли тяжёлые, пугающие звуки, — ухало, гудело, свистело, бранчливо грохало железо…
Но не успел кончить — озарилась светом вся ночь, и все яблони в саду наперечет, и все цветы на клумбах, и все мужики, и телеги во дворе, и лошади. Взглянули: с той стороны, за ребром крыши и
трубою, дохнулся к почерневшему небу красный клуб дыма, пал на землю, колыхнулся
выше — уже искорки побежали.
Из
высокой дымовой
трубы на фабрике изобретателя качающихся паровых цилиндров, доктора Альбана, уже третий день не вылетает ни одной струи дыма; пронзительный фабричный свисток не раздается на покрытых снегом полях; на дворе сумерки; густая серая луна из-за горы поднимается тускло; деревья индевеют.
Лошади сильные, крепкие как львы, вороные и все покрытые серебряною пылью инея, насевшего на их потную шерсть, стоят тихо, как вкопанные; только седые, заиндевевшие гривы их топорщатся на морозе, и из ноздрей у них вылетают четыре дымные
трубы, широко расходящиеся и исчезающие высоко в тихом, морозном воздухе; сани с непомерно
высоким передним щитком похожи на адскую колесницу; страшный пес напоминает Цербера: когда он встает, луна бросает на него тень так странно, что у него вдруг являются три головы: одна смотрит на поле, с которого приехали все эти странные существа, другая на лошадей, а третья — на тех, кто на нее смотрит.
Рядом с машиной весело попыхивала паровая машина; из
высокой тонкой
трубы день и ночь валил густой черный дым, застилавший даль темной пеленой.
Зима проходила. Солнце подымалось все
выше и
выше и все сильнее пригревало петербургские улицы и кровли: повсюду из
труб шумела вода, и талый лед с громом выкатывался из них. Показались дрожки, гремевшие по кое-где обнаженной мостовой с новым, воскресшим для уха звуком.
Двора у Спирькиной избы не было, а отдельно стоял завалившийся сеновал. Даже сеней и крыльца не полагалось, а просто с улицы бревно с зарубинами было приставлено ко входной двери — и вся недолга. Изба было
высокая, как все старинные постройки, с подклетью, где у Спирьки металась на цепи голодная собака. Мы по бревну кое-как поднялись в избу, которая даже не имела
трубы, а дым из печи шел прямо в широкую дыру в потолке. Стены и потолок были покрыты настоящим ковром из сажи.
Облупленный,
труба высокая и снаружи небольшой, но просторный, — говорили, — будто есть комнат шестнадцать.
В огороде, около бани, под старой
высокой сосной, на столе, врытом в землю, буянил большой самовар, из-под крышки, свистя, вырывались кудрявые струйки пара, из
трубы лениво поднимался зеленоватый едкий дым.
Тут не было ни детей, ни собак, которых заменял
высокий глухой забор; кругом расстилался выгон, принадлежавший лечебнице и поэтому всегда безлюдный, и только в версте среди деревьев поднималась узкая железная
труба какой-то фабрики.
Холмский надел шлем. Легионы княжеские взывали: «Слава и долголетие Иоанну!» Народ еще безмолвствовал. Заиграли на
трубах — и в единое мгновение
высокий эшафот разрушился. На месте его возвеялось белое знамя Иоанново, и граждане наконец воскликнули: «Слава государю российскому!»
Случилось это летом, в знойный день.
По мостовой широкими клубами
Вилася пыль. От
труб высоких тень
Ложилася на крышах полосами,
И пар с камней струился. Сон и лень
Вполне Симбирском овладели; даже
Катилась Волга медленней и глаже.
В саду, в беседке темной и сырой,
Лежал полураздетый наш герой
И размышлял о тайне съединенья
Двух душ, — предмет достойный размышленья.
Становиха сняла со стены большой ключ и повела своих гостей через кухню и сени во двор. На дворе было темно. Накрапывал мелкий дождь. Становиха пошла вперед. Чубиков и Дюковский зашагали за ней по
высокой траве, вдыхая в себя запахи дикой конопли и помоев, всхлипывавших под ногами. Двор был большой. Скоро кончились помои, и ноги почувствовали вспаханную землю. В темноте показались силуэты деревьев, а между деревьями — маленький домик с покривившеюся
трубой.
А то — эка вот! — впёрся со строгостью-то своей
выше печной
трубы, да и пошёл оттуда пророчить…
Я повернул лодку и сразу почувствовал, что ее колыхнуло сильнее, приподняло и в бока ударила торопливая, тревожная зыбь… Бежавший перед тучею охлажденный ветер задул между горами, точно в
трубе. От
высокого берега донесся протяжный гул, в лицо нам попадала мелкая пыль водяных брызгов, между берегом и глазом неслась тонкая пелена, смывавшая очертания скал и ущелий…
Длинные чистые сакли с плоскими земляными крышами и красивыми
трубами были расположены по неровным каменистым буграм, между которыми текла небольшая река. С одной стороны виднелись освещенные ярким солнечным светом зеленые сады с огромными грушевыми и лычевыми [Лыча — мелкая слива.] деревьями; с другой — торчали какие-то странные тени, перпендикулярно стоящие
высокие камни кладбища и длинные деревянные шесты с приделанными к концам шарами и разноцветными флагами. (Это были могилы джигитов.)
Никита не отвечал, и старик понял, что забрили, и не стал расспрашивать. Они вышли из управы на улицу. Был ясный, морозный день. Толпа мужиков и баб, приехавших с молодежью, стояла в ожидании. Многие топтались и хлопали руками; снег хрустел под лаптями и сапогами. Пар валил от закутанных голов и маленьких лохматых лошаденок; дым поднимался из
труб городка прямыми
высокими столбами.
Высокая, белая [Белою называется баня с дымовою
трубой, а не курная, которую зовут обыкновенно черною.], светлая, просторная, она и снаружи смотрела дворянскою, а внутри все было чисто и хорошо прибрано.
Стоном стоят лесные голоса, без умолку трещат в
высокой сочной траве кузнечики и кобылки, вьются над цветами жучки и разновидные козявки, воркуют серо-сизые с зеленой шейкой вяхири и красногрудые ветютни, как в
трубу трубит черная желна, стучат по деревьям дятлы, пищат рябчики, уныло перекликаются либо кошкой взвизгивают желтенькие иволги, трещат сойки, жалобно кукуют кукушки и на разные голоса весело щебечут свиристели, малиновки, лесные жаворонки и другие мелкие пташки [Вяхирь, дикий голубь — Columna palumbus.
Через полчаса
высокие столбы дыма высоко вились над
трубами в тихом, недвижном, морозном воздухе.
Но узнаю тебя, начало
Высоких и мятежных дней!
Над вражьим станом, как бывало,
И плеск и
трубы лебедей.
Смолили ванты [Ванты — веревочная лестница, идущая от бортов к марсам и от марсов
выше, до верхушки мачты.], разбирали бухты [Бухта — длинный конец веревки, сложенной в несколько рядов.] веревок, а двое маляров, подвешенные на беседках [Беседка — маленькая скамеечка вроде тех, на которых красят стены городских домов.], красили толстую горластую дымовую
трубу.
Выше и
выше поднимались с земли эти струйки, повалил пухлый густой снег, замела метелица, поднялась пурга: завыл полуночник, воет он в деревенских печных
трубах, хлопает неприпертыми калитками и дверьми, шелестит в соломе на овинах.
Я помню, как, перед самым смотровым днем, музыканты принесли к нам на двор старые, измятые и изломанные инструменты и вместо них взяли из
высокой каменной кладовой блестящие новые
трубы, на которых тут же и сыграли перед окнами матери «Коль славен наш господь в Сионе».
Отсюда с усилием карабкаюсь я по водосточной
трубе высокого дома и шествую по узкому, скользкому карнизу.
Подгулявший старшина хочет что-то сказать, но не может. Он неопределенно шевелит пальцами, пучит глаза и надувает свои красные опухшие щеки с такой силой, как будто берет самую
высокую ноту на большой
трубе. Писарь, маленький, куцый человек с красным носиком и в жокейском картузе, придает своему лицу энергическое выражение и входит в толпу.
Все дома, приготовленные для крестьян в новой деревне, были одинаковой величины и сложены из хорошего прожженного кирпича, с печами,
трубами и полами, под
высокими черепичными крышами.
Все они были с одним красным окном и двумя волоковыми, с
трубами и
высокими коньками, на которых или веялись флаги, или вертелись суда и круги, искусно вырезанные.
Длинные, пронзительно-ясные медные звуки
высоких нот полосами тянулись поверх зала, а под ними тяжко ухали, вдвое скорее, басовые
трубы...
Еще далее чуть видны над землею одни острые верхушки кровель да
высокие дымовые
трубы с огромными колпаками из синей горшечной глины.