Неточные совпадения
Он сильно толкнул Самгина в бок и остановился, глядя в землю, как бы собираясь сесть. Пытаясь определить неприятнейшее
чувство, которое все
росло, сближало
с Дроновым и уже почти пугало Самгина, он пробормотал...
Между тем симпатия их
росла, развивалась и проявлялась по своим непреложным законам. Ольга расцветала вместе
с чувством. В глазах прибавилось света, в движениях грации; грудь ее так пышно развилась, так мерно волновалась.
Она пропела: «Прощаюсь, ангел мой,
с тобою», и
с таким
чувством произнесла «заря меня не нарумянит,
роса меня не напоит», что майора слеза прошибла.
Затем доктор начал замечать за самим собою довольно странную вещь: он испытывал в присутствии жены
с глазу на глаз какое-то гнетуще-неловкое
чувство, как человек, которого все туже и туже связывают веревками, и это
чувство росло, крепло и захватывало его все сильнее.
С этой поры установилась и постепенно
росла наша дружба, основанная на
чувстве какой-то безотчетной симпатии.
Поместили нас в общественном доме. В тот же вечер явились К. Карл,
с Нонушкой и Мария Николаевна
с Мишей. [К. Карл. — Кузьмина, воспитательница Нонушки —
С. Н. Муравьевой; Мария Николаевна — Волконская, ее сын Миша — крестник Пущина, писавший ему в детстве: «Милый Папа Ваня».] Объятия и пр., как ты можешь себе представить. Радостно было мне найти прежнее неизменное
чувство доброй моей кумушки. Миша
вырос и узнал меня совершенно — мальчишка хоть куда: смел, говорлив, весел.
Мы переехали в город. Не скоро я отделался от прошедшего, не скоро принялся за работу. Рана моя медленно заживала; но собственно против отца у меня не было никакого дурного
чувства. Напротив: он как будто еще
вырос в моих глазах… пускай психологи объяснят это противоречие, как знают. Однажды я шел по бульвару и, к неописанной моей радости, столкнулся
с Лушиным. Я его любил за его прямой и нелицемерный нрав, да притом он был мне дорог по воспоминаниям, которые он во мне возбуждал. Я бросился к нему.
Посредник обиделся (перед ним действительно как будто фига вдруг
выросла) и уехал, а Конон Лукич остался дома и продолжал «колотиться» по-старому. Зайдет в лес — бабу поймает, лукошко
с грибами отнимет; заглянет в поле — скотину выгонит и штраф возьмет.
С утра до вечера все в маете да в маете. Только в праздник к обедне сходит, и как ударят к «Достойно», непременно падет на колени, вынет платок и от избытка
чувств сморкнется.
Замрут голоса певцов, — слышно, как вздыхают кони, тоскуя по приволью степей, как тихо и неустранимо двигается
с поля осенняя ночь; а сердце
растет и хочет разорваться от полноты каких-то необычных
чувств и от великой, немой любви к людям, к земле.
С этим дьякон, шатаясь, подошел к Данилке, толкнул его за двери и, взявшись руками за обе притолки, чтобы никого не выпустить вслед за Данилкой, хотел еще что-то сказать, но тотчас же почувствовал, что он
растет, ширится, пышет зноем и исчезает. Он на одну минуту закрыл глаза и в ту же минуту повалился без
чувств на землю.
Часто после беседы
с нею, взволнованный и полный грустно-ласкового
чувства к людям, запредельным его миру, он уходил в поле и там, сидя на холме, смотрел, как наступают на город сумерки — время, когда светлое и тёмное борются друг
с другом; как мирно приходит ночь, кропя землю
росою, и — уходит, тихо уступая новому дню.
Гости тихонько выползли из комнаты, пугливо взглядывая на Илью. Он видел, как мимо него проплывают серые пятна, не возбуждая в нём ни мысли, ни
чувства. Пустота в душе его
росла и проглатывала всё. Он помолчал
с минуту, вслушиваясь в крики Автономова, и вдруг
с усмешкой предложил ему...
Параша. За что ты надо мной тиранствуешь? У зверя лесного, и у того
чувство есть. Много ль у нас воли-то в нашей жизни в девичьей! Много ли времени я сама своя-то? А то ведь я — все чужая, все чужая. Молода — так отцу
с матерью работница, а
выросла да замуж отдали, так мужнина, мужнина раба беспрекословная. Так отдам ли я тебе эту волюшку, дорогую, короткую. Все, все отнимите у меня, а воли я не отдам… На нож пойду за нее!
Ведь мы говорим
с тобой почти одним языком,
с полунамека понимаем друг друга, на одних
чувствах выросли.
Какое-то мучительное
чувство, смятение безотчетное, невыносимое, разливалось как яд по всем его жилам и
росло с каждым словом рассказа Катерины: безвыходное стремление, страсть жадная и невыносимая захватила думы его, мутила его
чувства.
Что ни говорил Огнев, всё до последнего слова казалось ему отвратительным и плоским.
Чувство вины
росло в нем
с каждым шагом. Он злился, сжимал кулаки и проклинал свою холодность и неумение держать себя
с женщинами. Стараясь возбудить себя, он глядел на красивый стан Верочки, на ее косу и следы, которые оставляли на пыльной дороге ее маленькие ножки, припоминал ее слова и слезы, но всё это только умиляло, по не раздражало его души.
— Я, Петруша, благоговею перед твоею сестрой, — сказал он. — Когда я ездил к тебе, то всякий раз у меня бывало такое
чувство, как будто я шел на богомолье, и я в самом деле молился на Зину. Теперь мое благоговение
растет с каждым днем. Она для меня выше, чем жена! Выше! (Власич взмахнул руками.) Она моя святыня.
С тех пор, как она живет у меня, я вхожу в свой дом как в храм. Это редкая, необыкновенная, благороднейшая женщина!
Во все дни недели он неукоснительно посещал каждую церковную службу, простаивал ее
с начала до конца, покупал тоненькие восковые свечи, гнувшиеся в его грубых руках, и
чувство покорности и трепетного ожидания
росло в его душе.
Следует отметить как общую черту отрицательного богословия, что в большинстве случаев оно
вырастает на почве повышенного мистического
чувства, неразрывно связано
с мистикой.
Чувство может иметь самое разнообразное и притом случайное содержание: «Бог, если он открывается (ist) в
чувстве, не имеет никакого преимущества перед самым дурным, но на той же почве рядом
с сорной травой
вырастают и царственные цветы» (Hegel's Religionsphilosophie, Diederichs, 75) [Ср.: Гегель.
Когда он ощутил прикосновение свежего воздуха и когда потом вдруг брызнуло светом
с востока и — купола, и кресты, и
роса, и даль, и река — все заиграло в радостном свете, — «Пьер почувствовал новое, неиспытанное им
чувство радости и крепости жизни.
Падала вера в умственные свои силы и способности, рядом
с этим падала вера в жизнь, в счастье. В душе было темно. Настойчиво приходила мысль о самоубийстве. Я засиживался до поздней ночи, читал и перечитывал «Фауста», Гейне, Байрона.
Росло в душе напыщенное кокетливо любующееся собою разочарование. Я смотрелся в зеркало и
с удовольствием видел в нем похудевшее, бледное лицо
с угрюмою складкою у края губ. И писал в дневнике, наслаждаясь поэтичностью и силою высказываемых
чувств...
Эти слова отзывались уже другим
чувством. Прежде, полгода тому назад, она не стала бы так говорить
с ним о муже. Презрение ее
растет, да и тон у них другой… Внутри что-то приятно пощекотало Палтусова.
Ложась спать, я зажгла свечу и отворила настежь свое окно, и неопределенное
чувство овладело моей душой. Я вспомнила, что я свободна, здорова, знатна, богата, что меня любят, а главное, что я знатна и богата, — знатна и богата — как это хорошо, боже мой!.. Потом, пожимаясь в постели от легкого холода, который пробирался ко мне из сада вместе
с росой, я старалась понять, люблю я Петра Сергеича или нет… И не понявши ничего, уснула.
Добрая Ольга Николаевна приютила свою дальнюю родственницу
с сыном, и Вася, превратившийся
с летами в Василия Васильевича,
вырос вместе
с Петей и Машей, детьми Хвостовой,
с которыми его соединяли узы искренней дружбы детства, а относительно Марьи Валериановны это
чувство вскоре со стороны молодого человека превратилось в
чувство немого обожания и любви, увы, неразделенной.
С самых юных лет относившийся ко всему серьезно, он и на
чувства к женщине не смотрел, как это принято в переживаемый нами «конец века», поверхностно, а следовательно, был разборчив в своих увлечениях, зная, что на почве этого увлечения
вырастет в его сердце серьезное
чувство.
Она видела, что он говорит
с ней, вдохновленный к вей
чувством любви, она наблюдала, как это
чувство зародилось,
росло. Она ощутила даже в своем сердце на него мимолетный отклик, и испугалась, что это послужит ей препятствием для достижения высших целей, установит ее в тесные рамки будничной жизни.
Ему казалось, что он закалил свое
чувство и способен выдержать искус свидания, а потому и находился в раздумье, идти или не идти
с визитом к его старинному другу, когда этот последний как из земли
вырос перед ним в номере гостиницы «Гранд-Отель».
С силами его
росло и желание мести; дарования свои, науку, деньги, связи, жизнь — все посвятил он отныне этому
чувству.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Новодевичьего монастыря, увидал морозную
росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом
с востока и торжественно выплыл край солнца из-за тучи, и купола, и кресты, и
роса, и даль, и река, всё заиграло в радостном свете, — Пьер почувствовал новое, неиспытанное
чувство радости и крепости жизни.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь,
чувство это
росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как радостно играя этим словом говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.