Неточные совпадения
Собакевича знаешь?» — спросил он и тут же услышал, что старуха знает не только Собакевича, но и Манилова, и что Манилов будет поделикатней Собакевича: велит тотчас сварить курицу, спросит и телятинки; коли есть баранья
печенка, то и бараньей
печенки спросит, и
всего только что попробует, а Собакевич одного чего-нибудь спросит, да уж зато
всё съест, даже и подбавки потребует за ту же цену.
За бараньим боком последовали ватрушки, из которых каждая была гораздо больше тарелки, потом индюк ростом в теленка, набитый всяким добром: яйцами, рисом,
печенками и невесть чем, что
все ложилось комом в желудке.
— А ты уступи, Клим Иванович! У меня вот в
печенке — камни, в почках — песок, меня скоро черти возьмут в кухарки себе, так я у них похлопочу за тебя, ей-ей! А? Ну, куда тебе, козел в очках, деньги? Вот, гляди, я свои грешные капиталы семнадцать лет
все на девушек трачу, скольких в люди вывела, а ты — что, а? Ты, поди-ка, и на бульвар ни одной не вывел, праведник! Ни одной девицы не совратил, чай?
Вечером Дерсу угостил меня оленьим хвостом. Он насадил его на палочку и стал жарить на углях, не снимая кожи. Олений хвост (по-китайски лу-иба) представляет собой небольшой мешок, внутри которого проходит тонкий стержень.
Все остальное пространство наполнено буровато-белой массой, по вкусу напоминающей не то мозги, не то
печенку. Китайцы ценят олений хвост как гастрономическое лакомство.
Трактир Егорова кроме блинов славился рыбными расстегаями. Это — круглый пирог во
всю тарелку, с начинкой из рыбного фарша с вязигой, а середина открыта, и в ней, на ломтике осетрины, лежит кусок налимьей
печенки. К расстегаю подавался соусник ухи бесплатно.
Иногда позволял себе отступление, заменяя расстегаи байдаковским пирогом — огромной кулебякой с начинкой в двенадцать ярусов, где было
все, начиная от слоя налимьей
печенки и кончая слоем костяных мозгов в черном масле.
Ловкий Петр Кирилыч первый придумал «художественно» разрезать такой пирог. В одной руке вилка, в другой ножик; несколько взмахов руки, и в один миг расстегай обращался в десятки тоненьких ломтиков, разбегавшихся от центрального куска
печенки к толстым румяным краям пирога, сохранившего свою форму. Пошла эта мода по
всей Москве, но мало кто умел так «художественно» резать расстегаи, как Петр Кирилыч, разве только у Тестова — Кузьма да Иван Семеныч. Это были художники!
Всё в доме строго делилось: один день обед готовила бабушка из провизии, купленной на ее деньги, на другой день провизию и хлеб покупал дед, и всегда в его дни обеды бывали хуже: бабушка брала хорошее мясо, а он — требуху,
печенку, легкие, сычуг. Чай и сахар хранился у каждого отдельно, но заваривали чай в одном чайнике, и дед тревожно говорил...
Когда я был у него в избе, то он стоял через силу и говорил слабым голосом, но о
печенке рассказывал со смехом, и по его
всё еще опухшему, сине-багровому лицу можно было судить, как дорого обошлась ему эта
печенка.
Впрочем, мы во всяком случае взяли крайность: в огромном большинстве этого умного разряда людей дело происходит вовсе не так трагически; портится разве под конец лет
печенка, более или менее, вот и
всё.
Лакеи генеральши, отправив парадный на серебре стол, но в сущности состоящий из жареной
печенки, пескарей и кофейной яичницы, лакеи эти, заморив собственный свой голод пустыми щами, усаживаются в своих ливрейных фраках на скамеечке у ворот и начинают травить пуделем
всех пробегающих мимо собак, а пожалуй, и коров, когда тех гонят с поля.
А вон этот господин, застегнутый, как Домби [Домби — герой романа Ч.Диккенса (1812—1870) «Домби и сын».], на
все пуговицы, у которого, по мнению врачей, от разливающейся каждый день желчи окончательно сгнила
печенка, — неужели этот аспид человечества приехал веселиться?
Он, во-первых, начался раковым супом с осетровыми хрящиками из молодых живых осетров, к которому поданы были пирожки с вязигой и налимьими
печенками, а затем пошло в том же изысканном тоне, и только надобно заметить, что
все блюда были, по случаю первой недели великого поста, рыбные.
— Мне — ничего! у меня и легкие, и почки, и
печенка, и селезенка —
всё в исправности! Да, бишь! вот что! — обращается он к женщине в черном платье, которая приостановилась у дверей, словно прислушиваясь к барскому разговору, — что у вас нынче к обеду готовлено?
С ним легко было познакомиться, — стоило только предложить ему угощение; он требовал графин водки и порцию бычачьей
печенки с красным перцем, любимое его кушанье; оно разрывало рот и
все внутренности. Когда я попросил его сказать мне, какие нужно читать книги, он свирепо и в упор ответил мне вопросом...
— Твои сестры
все смеются, — бормотал он, обернувшись к Рутилову, —
печенку смехом просверлят.
У него тяжелые ночи, как у страсбургского гуся, у которого
вся жизнь сосредоточивается в одной
печенке.
— То-то, был грех. Знаю я вас
всех, насквозь знаю! — загремел Порфир Порфирыч, вскакивая с дивана и принимаясь неистово бегать по комнате. —
Все вы боитесь меня как огня, потому что я честный человек и взяток не беру… Да! Десять лет выслужил, у другого сундуки ломились бы от денег, а у меня, кроме сизого носа да затвердения
печенки, ничего нет… А отчего?.. Вот ты и подумай.
Уха из налимов, пирог с налимьими
печенками… такие блюда, превосходный вкус которых известен
всем.
Разумеется, я был очень польщен. Повел его по
всем комнатам, и везде он меня похвалил, а в некоторых комнатах даже выразил приятное изумление. В коридоре повел носом, учуял, что пахнет жареной
печенкой, умилился и воскликнул...
Двери то и дело отворяются. Вбежит извозчик, распояшется, достанет пятак и, не говоря ни слова, хлопнет его об стойку. Буфетчик ловким движением руки сгребет этот пятак в ящик, нальет стакан и наклонится за прилавок. В руках его появляется полупудовая, черная, как сапог,
печенка, кусочек которой он стукнет о прилавок и пододвинет его к извозчику. За извозчиком вбежит
весь согнувшийся сапожник с колодками под мышкой.
— Ведь я не монах, чтобы не есть мяса, — оправдывался Мурка, открывая
всего один глаз. — Потом, я и рыбки люблю покушать… Даже очень приятно съесть рыбку. Я до сих пор не могу сказать, что лучше:
печенка или рыба. Из вежливости я ем то и другое… Если бы я был человеком, то непременно был бы рыбаком или разносчиком, который нам носит
печенку. Я кормил бы до отвала
всех котов на свете и сам бы был всегда сыт…
У отца моего много сидело налимов в больших плетеных сажалках — и вкусная налимья уха и еще вкуснейшие пироги с налимьими
печенками почти всякий день бывали у нас на столе, покуда
всем так не наскучивали, что никто не хотел их есть.
Ему же я обязан знанием рыбачьих обычаев и суеверий во время ловли: нельзя свистать на баркасе; плевать позволено только за борт; нельзя упоминать черта, хотя можно проклинать при неудаче: веру, могилу, гроб, душу, предков, глаза,
печенки, селезенки и так далее; хорошо оставлять в снасти как будто нечаянно забытую рыбешку — это приносит счастье; спаси бог выбросить за борт что-нибудь съестное, когда баркас еще в море, но
всего ужаснее, непростительнее и зловреднее — это спросить рыбака: «Куда?» За такой вопрос бьют.
— До беды, Марфа Андревна, разве долго? — отвечал отец Алексей, кушая жаренную в сметане
печенку. —
Все вдруг, государыня, может быть. Я тоже намедни пошел ночью лошадок загарнуть на задворке, а большой ветер был, — я пригнулся, чтоб дверь за собой притворить, а сивуха моя как меня шарахнет в поясницу, так я насилу выполз, и даже еще по сей час этот бок саднеет.
— Истинная правда. Как же иначе? У него
все ребра срослись, до самого пупа. Такого, как Бузыга, хоть чем хочешь бей, а уж
печенок ты ему, брат, не-ет… не отобьешь. Потому что у него
печенки к ребрам приросли. А у человека
печенки — это первая штука. Если у человека отбиты печени, то тому человеку больше не жить. Заслабнет, начнет харкать кровью: ни есть, ни пить не может, а там и дуба даст…
“
Все кости мне прожег…
печенки…”
Между прочим, одна из дочерей покойника, разливая уху и накладывая
всем груды икры и
печенок, просила покушать их в память того, что батюшка-то любил их.
— Я уже высказал вам свое предположение относительно того, что вы психопат. Теперь не угодно ли выслушать доказательство?.. Я буду говорить откровенно, быть может, иногда несколько резко… вас покоробит от моих слов, но вы не сердитесь, друже… Вы знаете мои к вам чувства: люблю вас больше
всех в уезде и уважаю… Говорю вам не ради упрека и осуждений, не для того, чтоб колоть вас. Будем оба объективны, друже… Станем рассматривать вашу психию беспристрастным оком, как
печенку или желудок…
— Да я не обижаюсь!.. Кто же вам сказал, что я обижаюсь? На
все обижаться, так и
печенок не хватит!.. Ведь брань на вороту не виснет, скажу я вам другую пословицу. Да это
все се sont des пустяки, а дайте-ка мне лучше папиросочку. Смерть, курить хочется!
— М-да! Теперь
все дело в печенях сидит, а впрочем, я замечаю, что и тебя эта
печенка интересует? Не разболися сердцем: это пред сражением не годится.
После свинины подали ему каши с гусиным салом, потом яичницу со свиным салом и жареную
печёнку, и он
всё ел и восхищался.
На улицах картина ада в золотой раме. Если бы не праздничное выражение на лицах дворников и городовых, то можно было бы подумать, что к столице подступает неприятель. Взад и вперед, с треском и шумом снуют парадные сани и кареты… На тротуарах, высунув языки и тараща глаза, бегут визитеры… Бегут они с таким азартом, что ухвати жена Пантефрия какого-нибудь бегущего коллежского регистратора за фалду, то у нее в руках осталась бы не одна только фалда, но
весь чиновничий бок с
печенками и с селезенками…
— Сколько у нас настоящих пролетариев на заводе, много ли?
Все больше деревенские. А что им до завода, до производства? Им бы дом под железом построить себе в деревне, коровку лишнюю завести, свинью откормить пожирнее… Собственники до самой
печенки, только шкура наша, пролетарская.
Я понял, что
все это
Сплошная гадость.
Долго валялся я в горячке адской,
Насмешкой судьбы до
печенок израненный.
Но… Знаешь ли…
Мудростью своей кабацкой
Все выжигает спирт с бараниной…
Теперь, когда судорога
Душу скрючила
И лицо как потухающий фонарь в тумане,
Я не строю себе никакого чучела.
Мне только осталось —
Озорничать и хулиганить… //......