Внизу наш дом

Сергей Калашников, 2017

Может ли летчик-испытатель повлиять на судьбу государства? Если он второй раз проживает свою собственную жизнь, зная наперёд многое из того, что произойдёт в будущем, – то может. 1934 год. Ему снова одиннадцать лет, и с ним знания человека, увлечённого авиацией на протяжении полувека.

Глава 2. И как мне с этим жить?

Возвращение в детский дом прошло штатно — я получил знатный нагоняй за позднюю явку. Выслушал упрёки и, посмотрев честным взором в глаза директора, ответственно заявил, что больше так не буду. То есть что обязательно отпрошусь в следующий раз, когда соберусь на аэродром, и не заставлю его так волноваться. А потом поделился с ним заветной мечтой — стать лётчиком и построить самый замечательный самолёт на свете. Меня таким способом обычно «подкупал» младший внук — метод верный. Так что «настоящего» наказания не последовало. От директора. Покарал меня собственный желудок.

Кто рос не в семье, а в учреждении с режимом, знает, как хочется есть в те моменты, когда завтрак уже закончился, а обед даже не думает наступать, и нет никакой возможности «перехватить» на ходу из стоящего в кухне холодильника или из буфета, куда заботливая бабушка положила пирожки. А в этот день я пропустил и обед, и ужин, о чем и напоминали мне до самого завтрака истосковавшиеся по белкам, жирам и углеводам внутренности. Кишка кишке барабанит по башке — вот как это называется.

* * *

— Ты, Шурка, чего это галстук не повязал? Арон же тебе все печёнки проест, — напомнил мне смутно знакомый паренёк. Увы, память не сохранила его имени, хоть и спал он от меня всего через одну койку.

— Это у него мозги заклинило после фитиля за вчерашнее опоздание, — гыгыкнул Вовка Батун.

— Спасибо, что подсказал, — ответил я, забираясь под кровать, где в фанерном чемоданчике хранились мои вещи. А, когда выбрался обратно с треугольным кусочком кумача, встретил устремлённые на меня взгляды.

— И чего это мы вдруг стали такими вежливыми? — ехидно спросил Злыдень — прыщавый длинный парень годом или двумя старше.

— Обещал директору, — пожал я плечами. — А то он так ругался…

По дороге в школу я с интересом слушал разговоры товарищей. В основном они крутились вокруг всё той же темы — еды. Вернее, способов разжиться чем-нибудь съестным сверх обычного рациона. Обсуждались возможности умыкнуть несколько картофелин с товарной станции или слямзить что-нибудь с прилавка на рынке. Меня эти темы не увлекли, так что отмалчивался или с согласным видом кивал, ни на что, впрочем, не подписываясь. Как выяснилось, проблемы сверстников мне стали неинтересны.

На уроках я старался себя не проявлять. Не всё из школьного материала помнилось одинаково хорошо, но в основном в «науках» я ориентировался нормально и никаких затруднений не испытывал. Да и наук-то тех было совсем немного — в начальных классах программа несложная, и настоящих предметов пока нет. Чтение, письмо, арифметика. А остальное — беллетристика.

На обратном пути меня мучила мысль о том, что просиживать штаны за партой ближайшие несколько лет будет необыкновенно скучно. Да и продолжать жить в детском доме — не самая лучшая перспектива. Хотя податься-то больше некуда. Не примут меня на работу с серьёзным заработком, потому что возраст несолидный. Вот, если бы удалось избавиться хотя бы от школы!..

А что? Мне сейчас не так уж трудно ответить на большинство вопросов, которые способны задать преподаватели. Кое в чём и сам могу рассказать им нечто новое. Конечно, всех аспектов школьной программы я уже не помню, но учебники от меня никто не прячет. А хорошо организованная память взрослого человека, имеющего инженерный склад ума, уж, надеюсь, меня не подведёт. Так что вопрос о завершении школьного образования экстерном представляется мне вполне решаемым — ну, не просиживать же штаны за партой ещё семь лет, изнывая от скуки и выводя учителей из себя разными дурацкими выходками.

Опять же, драться с пацанами по поводам, которых сейчас совершенно не могу припомнить, — глупо. Хотя, Ваську Клюкина вздуть просто необходимо за то, что сплюнул мне на бутс… нет, воздержусь, хотя точно знаю, что он специально. Васька, кстати, тоже воевал и вернулся с фронта без левой ступни — служил он в артиллерии. Не стану его лупить, потому что уважаю, пусть даже за то, чего он ещё не совершил. Займусь лучше настоящим делом.

С чего его начать? Конечно, с разговоров с предметниками. Не за жизнь с ними балаболить, а про преподаваемые дисциплины. И к каждому такому «рауту» необходимо хорошенько полистать буквари за будущие классы, за те, сидеть в которых мне ни капельки не хочется.

Проще всего было с математиком. Он «спёкся» на пятом варианте доказательства теоремы Пифагора. Откуда я их столько знаю? Старший внук услышал где-то про то, что известно около двадцати пяти способов подтвердить равенство суммы квадратов катетов квадрату гипотенузы. Я показал ему второй — в его годы в школе преподавали не тот приём, которому учили меня. А потом мы с ним хорошо поковырялись в библиотеках и разыскали ещё несколько таких, что не требуют знания высшей математики.

Решение квадратичных и кубических уравнений этого старого сморчка почему-то ни в чём не убедило, а в зоне стереометрии он вообще ограничился выслушиванием нескольких определений, после чего заявил:

— Вам, юноша, я бы с удовольствием выдал аттестат, но посмотрим, что скажут другие учителя.

С физиком я почти поссорился из-за разногласий относительно взглядов на строение вещества. Нет, ничего принципиального, на мой вкус. Но, когда я уверенно рассказал ему устройство атомного ядра, он нахмурился и буркнул:

— Довольно фантазировать, — на минуту призадумался, потом добавил: — Впрочем, курс вы знаете на отлично. Что же касается смелости, с которой вы рассуждаете о радиоактивном распаде, то это, скорее, говорит о том, что чтение последних научных публикаций не повергает в уныние столь юный разум.

С химичкой мы легко обо всём договорились, потому что сама она предмет знала слабовато и вообще не любила. Ей оказалось достаточно того, что, отвечая на вопросы, я вещал долго и уверенно. С литераторшей мы просто обстоятельно поговорили. О Пушкине, конечно. О Лермонтове. Я откровенно сознался, что у Толстого мне нравятся только его короткие произведения. Ещё помянули Беляева. Добрая женщина, узнав, что третьеклассник дерзнул сдать экстерном все предметы за десятилетку, прониклась ко мне искренним сочувствием. Тем более что Маяковский ей тоже не очень нравился, а о Блоке и Есенине мы в два счёта сблизили позиции. Фет, Тютчев, Некрасов, Крылов… я многое читал, когда учились дети. Да и с внуком иногда спорил, отчего перечитывал вещи из школьной программы. Поэтому в отношении Чехова и Куприна согласились — эти писатели насочиняли кучу просто замечательных вещей. А «Куст сирени» она, оказывается, не прочитала. «Пять, Субботин», — приговорила она. И пригласила захаживать к ней поболтать об интересных книгах. Уловила книгочея со сложившимся вкусом, отчасти совпадающим с её, и только предупредила, что не обо всех интересных авторах следует упоминать в разговорах с другими людьми — Куприна и Есенина сейчас не все жалуют.

Так потихонечку я за конец апреля и май месяц «выхлопотал» себе совершенно честный аттестат зрелости. Не понял только, отчего преподаватели школы столь единодушно согласились со мной расстаться — я ведь немало досаждал им раньше. Или именно в силу этой самой причины? Чтобы избавиться поскорее от проказника и драчуна? Хотя, перерывая учебники за все годы и назад и вперёд, чтобы освежить в памяти давным-давно пройденное, я был тише воды, ниже травы.

Есть у меня и другая версия — как раз в этот период вышло постановление об упорядочении всеобщего образования, в котором не только разделили школу на начальную, среднюю и неполную среднюю, но и потребовали от директоров этих учебных заведений наличия профильного образования. Похоже, под кем-то зашаталось кресло. И в этот момент одиннадцатилетний мальчуган успешно сдаёт экстерном за десятилетку — отличный повод для составления победной реляции о том, как преподавательский коллектив под мудрым руководством партии добивается невиданных успехов на почве народного образования. Думаю, мне крепко подыграли.

* * *

Итак, от школы я избавился. Свобода! И чем заняться? Куда податься мальчишке, с которым никто не станет разговаривать всерьёз? А в детском доме есть крыша над головой, кормят, одевают. Я помаялся пару дней бездельем, а потом принялся ремонтировать мебель и разные другие вещи.

Дети всегда всё ломают. Поэтому дверные ручки, петли или ножки от табуреток отлетают часто. Случаются поломки и с водопроводными кранами, и стёкла из рам вылетают. Да всё, что угодно. Вот устранением такого рода неприятностей я и занялся. За долгую прошлую жизнь с чем только дела не имел! А уж ремонтов дома сделал столько, что и не перечесть. Наш завхоз поделился со мной инструментом и стал покупать то гвозди, то шурупы, то даже расщедрился на хороший коловорот. Пол в коридоре перед кухней мы перестилали втроём — директор помогал, потому что остальной персонал — сплошные женщины.

Словом, отношения с самыми влиятельными сотрудниками у меня наладились доверительные, можно сказать — деловые. Я, если отправлялся в аэроклуб, просто ставил их в известность, а на кухне мне за это оставляли малую толику еды. Ключ от храма чревоугодия появился в моём кармане после ремонта кое-какой утвари, да и возможность получить из рук стряпухи внеочередную горбушку, когда засосёт под ложечкой, дорогого стоила.

Все эти «плюшки» были заработаны очень быстро, буквально за пару недель, но это не принесло мне особого удовлетворения — мелкие житейские удобства не могли в моих глазах устранить главную проблему — отношения со сверстниками стремительно охлаждались. Не то чтобы из-за зависти к привилегированному положению, а исключительно в силу несовпадения интересов. Я выслушивал то, о чем разговаривали пацаны, и… или кивал, или пожимал плечами. Разница в годах — я про возраст разума — давала о себе знать со страшной силой.

Была ещё одна возможность заработать не мелкие привилегии местного масштаба, а реальные деньги — вести авиамодельный кружок. Но это становилось актуальным только к началу осени, а в начале лета, когда ученики разбежались на каникулы и разъехались по лагерям, говорить на подобную тему было рановато. Да и само дело увлекало меня не особенно сильно. Опять же — а как я объясню кому-то, что хорошо разбираюсь в вопросе? Я ведь просто мальчишка, если говорить о впечатлении от моей внешности.

Мысль о том, как поступить, пришла ко мне постепенно. То есть сначала зародилась где-то в глубине сознания, а потом быстро и уверенно окрепла. Взяв с собой документ о законченном среднем образовании, я приехал с ним на аэродром и явился к начальнику аэроклуба.

— Хочешь работать у нас? Но ведь ты ещё ребёнок! Боюсь, если я тебя оформлю по всем правилам, меня неправильно поймут. Знаешь, как могут отнестись к эксплуатации детского труда? — вот, что я услышал в ответ на своё искренне предложение.

— Возьмите на неполную ставку, на сокращённый рабочий день. Оформите учеником, — мгновенно пошёл я на попятную, резко «урезав осетра». — А то, можете вообще денег не платить — вроде как я тут случайно зашёл и что-то сам по себе делаю.

— Нет! Так тоже не пойдёт — учреждение у нас серьёзное, и определённые органы обращают внимание на здешние дела. А их обманывать не стоит. Хотя в мастерских ты народу понравился. Говорят, что толковый. А аттестат что? Честный? Не подделка?

— Честный. Без обмана. Можете сами меня проверить.

— Ну, тогда объясни мне, какая сила держит самолёт в воздухе? Выпускник средней школы должен в этом разбираться.

Я внутренне радостно потёр руки и подошел к висящей тут же в кабинете доске. Взял мелок и… остановил меня начальник только через час, когда выписываемые формулы стали чересчур громоздкими.

— Короче, Субботин, зайди ко мне через неделю. А пока загляни к мотористам — у них там какие-то неполадки с магнето, может, ты чего подскажешь.

С магнето я, конечно, разобрался. В нём, если ничего не случилось с бобиной, остаётся только наука о контактах. Мужики просто не сообразили, что провод оборвался внутри внешне целой изоляции.