Неточные совпадения
— Как юрист, вы должны бы предъявить удостоверение
врача или
больницы о смерти.
Самгин наблюдал шумную возню людей и думал, что для них существуют школы, церкви,
больницы, работают учителя, священники,
врачи. Изменяются к лучшему эти люди? Нет. Они такие же, какими были за двадцать, тридцать лег до этого года. Целый угол пекарни до потолка загроможден сундучками с инструментом плотников. Для них делают топоры, пилы, шерхебели, долота. Телеги, сельскохозяйственные машины, посуду, одежду. Варят стекло. В конце концов, ведь и войны имеют целью дать этим людям землю и работу.
— Видеться можно, — сказал он, — только, пожалуйста, насчет денег, как я просил вас… А что насчет перевода ее в
больницу, как писал его превосходительство, так это можно, и
врач согласен. Только она сама не хочет, говорит: «очень мне нужно за паршивцами горшки выносить…» Ведь это, князь, такой народ, — прибавил он.
На другой день после посещения Масленникова Нехлюдов получил от него на толстой глянцовитой с гербом и печатями бумаге письмо великолепным твердым почерком о том, что он написал о переводе Масловой в
больницу врачу, и что, по всей вероятности, желание его будет исполнено. Было подписано: «любящий тебя старший товарищ», и под подписью «Масленников» был сделан удивительно искусный, большой и твердый росчерк.
Доктор Герценштубе и встретившийся Ивану Федоровичу в
больнице врач Варвинский на настойчивые вопросы Ивана Федоровича твердо отвечали, что падучая болезнь Смердякова несомненна, и даже удивились вопросу: «Не притворялся ли он в день катастрофы?» Они дали ему понять, что припадок этот был даже необыкновенный, продолжался и повторялся несколько дней, так что жизнь пациента была в решительной опасности, и что только теперь, после принятых мер, можно уже сказать утвердительно, что больной останется в живых, хотя очень возможно (прибавил доктор Герценштубе), что рассудок его останется отчасти расстроен «если не на всю жизнь, то на довольно продолжительное время».
Старший брат моего отца, умерший в 1813 году, имея в виду устроить деревенскую
больницу, отдал его мальчиком какому-то знакомому
врачу для обучения фельдшерскому искусству.
Земская
больница в г. Серпухове, Москов. губ., поставленная роскошно и удовлетворяющая вполне современным требованиям науки, где среднее ежедневное число коечных больных в 1893 г. было 43 и амбулаторных 36,2 (13278 в год), где
врач почти каждый день делает серьезные операции, наблюдает за эпидемиями, ведет сложную регистрацию и проч. — эта лучшая
больница в уезде в 1893 г. стоила земству 12803 р. 17 к., считая тут страхования и ремонт зданий 1298 р. и жалованье прислуге 1260 р. (см. «Обзор Серпуховской земской санитарно-врачебной организации за 1892–1893 гг.»).
— Это
врач одной
больницы, — мой старый знакомый, — отвечала Лиза.
— Женщина-врач, которую вы определили в Х-скую
больницу, оказывается неблагонадежною, — объявляет он однажды Краснову.
Беру смелость напомнить Вам об себе: я старый Ваш знакомый, Мартын Степаныч Пилецкий, и по воле божией очутился нежданно-негаданно в весьма недалеком от Вас соседстве — я гощу в усадьбе Ивана Петровича Артасьева и несколько дней тому назад столь сильно заболел, что едва имею силы начертать эти немногие строки, а между тем, по общим слухам, у Вас есть
больница и при оной искусный и добрый
врач. Не будет ли он столь милостив ко мне, чтобы посетить меня и уменьшить хоть несколько мои тяжкие страдания.
Gnadige Frau сомнительно покачала головой: она очень хорошо знала, что если бы Сверстов и нашел там практику, так и то, любя больше лечить или бедных, или в дружественных ему домах, немного бы приобрел; но, с другой стороны, для нее было несомненно, что Егор Егорыч согласится взять в больничные
врачи ее мужа не иначе, как с жалованьем, а потому gnadige Frau, деликатная и честная до щепетильности, сочла для себя нравственным долгом посоветовать Сверстову прибавить в письме своем, что буде Егор Егорыч хоть сколько-нибудь найдет неудобным учреждать должность
врача при своей
больнице, то, бога ради, и не делал бы того.
Года два тому назад земство расщедрилось и постановило выдавать триста рублей ежегодно в качестве пособия на усиление медицинского персонала в городской
больнице впредь до открытия земской
больницы, и на помощь Андрею Ефимычу был приглашен городом уездный
врач Евгений Федорыч Хоботов.
Помню, я пересек двор, шел на керосиновый фонарь у подъезда
больницы, как зачарованный смотрел, как он мигает. Приемная уже была освещена, и весь состав моих помощников ждал меня уже одетый и в халатах. Это были: фельдшер Демьян Лукич, молодой еще, но очень способный человек, и две опытных акушерки — Анна Николаевна и Пелагея Ивановна. Я же был всего лишь двадцатичетырехлетним
врачом, два месяца назад выпущенным и назначенным заведовать Никольской
больницей.
— Кто там, Аксинья? — спросил я, свешиваясь с балюстрады внутренней лестницы (квартира у
врача была в двух этажах: вверху — кабинет и спальни, внизу — столовая, еще одна комната — неизвестного назначения — и кухня, в которой и помещалась эта Аксинья — кухарка — и муж ее, бессменный сторож
больницы).
Я же —
врач N-ской
больницы участка, такой-то губернии, — после того как отнял ногу у девушки, попавшей в мялку для льна, прославился настолько, что под тяжестью своей славы чуть не погиб.
Я уехал через пять дней и прежде всего пошел к
врачу уездной
больницы.
О
больнице и говорить не приходится. В ней было хирургическое отделение, терапевтическое, заразное, акушерское. В
больнице была операционная, в ней сиял автоклав, серебрились краны, столы раскрывали свои хитрые лапы, зубья, винты. В
больнице был старший
врач, три ординатора (кроме меня), фельдшера, акушерки, сиделки, аптека и лаборатория. Лаборатория, подумать только! С цейсовским микроскопом, прекрасным запасом красок.
Новый
врач не томил Фермора в своей приемной и не посылал к нему на дом помощника, а нашел нужным подвергнуть его болезненные явления более основательному и притом постоянному наблюдению, для чего самым удобным средством представлялось поместить пациента в
больницу душевных больных «на седьмую версту».
Я усердно работал в нашей
больнице и, руководимый старшими товарищами-врачами, понемногу приобретал опытность.
Это происшествие вызвало среди
врачей нашей
больницы много толков; говорили, разумеется, о дикости и жестокости русского народа, обсуждали вопрос, имел ли право дежурный
врач выписать больного, виноват ли он в смерти ребенка нравственно или юридически и т. п.
Эти курсы очень полезны для
врачей, уже практиковавших, у которых в их практике назрело много вопросов, требующих разрешения; для нас же, начинающих, они имеют мало значения; главное, что нам нужно, — это
больницы, в которых бы мы могли работать под контролем опытных руководителей.
Врачи многих городских
больниц получают у нас 45–50 руб. в месяц; в Петербурге только совсем недавно жалованье больничным
врачам увеличено до 75 руб.
Но покамест этого нет; и вот
больницы достигают своего тем, что вскрывают умерших помимо согласия родственников; последние унижаются, становятся перед
врачами на колени, суют им взятки, — все напрасно; из боязни вскрытия близкие нередко всеми мерами противятся помещению больного в
больницу, и он гибнет дома вследствие плохой обстановки и неразумного ухода…
Получив отрицательный ответ, он всадил доктору в живот большой кухонный нож.
Врач упал с распоротым животом; одновременно упал и убийца-больной, у которого хлынула кровь горлом. Оба были тотчас подняты и свезены в одну и ту же
больницу, там оба они и умерли.
Я исходил все
больницы, был у всех главных
врачей; они выслушивали меня с холодно-любезным, скучающим видом и отвечали, что мест нет и что вообще я напрасно думаю, будто можно где-нибудь попасть в
больницу сразу на платное место.
В каждой
больнице работают даром десятки
врачей; те из них, которые хотят получать нищенское содержание штатного ординатора, должны дожидаться этого по пяти, по десяти лет; большинство же на это вовсе и не рассчитывает, а работает только для приобретения того, что им должна была дать, но не дала школа.
Как же в данном случае следует поступать? Ведь я не решил вопроса, — я просто убежал от него. Лично я мог это сделать, но что было бы, если бы так поступали все? Один старый
врач, заведующий хирургическим отделением N-ской
больницы, рассказывал мне о тех терзаниях, которые ему приходится переживать, когда он дает оперировать молодому
врачу: «Нельзя не дать, — нужно же и им учиться, но как могу я смотреть спокойно, когда он, того и гляди, заедет ножом черт знает куда?!»
Тяжелые больные особенно поучительны для
врача; раньше я не понимал, как могут товарищи мои по
больнице всего охотнее брать себе палаты с «интересными» труднобольными, я, напротив, всячески старался отделываться от таких больных; мне было тяжело смотреть на эти иссохшие тела с отслаивающимся мясом и загнивающею кровью, тяжело было встречаться с обращенными на тебя надеющимися взглядами, когда так ничтожно мало можешь помочь.
Они должны оставаться, так как могут понадобиться г-ну В. П. и его знакомым, которые брезгуют работающими и летом
больницами и думскими
врачами.
Папа говорил, что все сложилось к лучшему, что Маня может поступить на фельдшерские курсы при тульской городской
больнице, что под руководством его и знакомых
врачей она тут даже лучше сможет изучить практическую сторону дела, а по теоретическим предметам он сам будет с нею заниматься.
Кончив историко-филологический факультет в Петербурге, я поступил на медицинский факультет в Дерпте, пробыл там шесть лет, потом воротился в Петербург, служил
врачом в Барачной
больнице памяти Боткина.
Он говорил, что служил вместе с вами, и энергично протестовал против обвинения вас в бездарности как
врача; наоборот, говорил, что вы талантливы, что о вашем уходе из
больницы сожалеют, что вы и не думали бросать практики.
В поволжских городах пылали холерные бунты, толпа разбивала
больницы и гонялась за
врачами; в Хвалынске насмерть был забит толпою местный
врач Молчанов.
Земский
врач Григорий Иванович Овчинников, человек лет тридцати пяти, худосочный и нервный, известный своим товарищам небольшими работами по медицинской статистике и горячею привязанностью к так называемым бытовым вопросам, как-то утром делал у себя в
больнице обход палат. За ним, по обыкновению, следовал его фельдшер Михаил Захарович, пожилой человек, с жирным лицом, плоскими сальными волосами и с серьгой в ухе.
Если, по получении этого письма, ваша управа не уволит фельдшера Смирновского и не предоставит мне права самому выбирать себе помощников, то я сочту себя вынужденным (не без сожаления, конечно) просить вас не считать уже меня более
врачом N-ской
больницы и озаботиться приисканием мне преемника.
Доктору же в глубине души хотелось не такой развязки. Ему хотелось, чтобы фельдшерская тетушка восторжествовала и чтобы управа, невзирая на его восьмилетнюю добросовестную службу, без разговоров и даже с удовольствием приняла бы его отставку. Он мечтал о том, как он будет уезжать из
больницы, к которой привык, как напишет письмо в газету «
Врач», как товарищи поднесут ему сочувственный адрес…
День за днем шел без дела. Наш корпус выступал на Дальний Восток только через два месяца. Мы,
врачи, подновляли свои знания по хирургии, ходили в местную городскую
больницу, присутствовали при операциях, работали на трупах.
В 1884 году А. П. окончил курс в университете и явился в Чикинскую
больницу на практику уже в качестве
врача. Здесь-то он и почерпнул сюжеты для своих рассказов «Беглец», «Хирургия» и др., а знакомство с воскресенским почтмейстером Андреем Егорычем дало ему тему для рассказа «Экзамен на чин».
Тогда же, начиная с 1881 года, А. П. стал участвовать в приеме больных в Чикинской земской
больнице, находившейся километрах в двух от Воскресенска, которою заведовал известный в то время земский
врач П. А. Архангельский.
В течение нескольких дней он был в каком-то столбняке, их которого не могли его вывести самые знаменитые киевские
врачи, затем стал заговариваться и теми же
врачами был отправлен в
больницу для умалишенных.
В том же году, в середине лета, А. П., прихватив и меня с собой, отправился в Звенигород, уже в качестве заведующего тамошней
больницей на время отпуска ее
врача С. П. Успенского.
К концу приемки приехал тюремный
врач, осмотрел арестантов и несколько человек отправил в
больницу. В числе последних оказался и Кузьмич.