Неточные совпадения
— О да,
ты был значительно груб внизу, но… я тоже имею свои особые цели, которые и объясню
тебе, хотя, впрочем, в приходе моем нет ничего необыкновенного; даже то, что внизу произошло, — тоже все в совершенном порядке вещей; но разъясни мне
вот что, ради
Христа: там, внизу, то, что
ты рассказывал и к чему так торжественно нас готовил и приступал, неужто это все, что
ты намерен был открыть или сообщить, и ничего больше у
тебя не было?
— Матушка
ты наша, барышня-голубушка, пропали бы мы все здесь пропадом…
Вот те истинный
Христос!
«Христос-то батюшка, — говорит, — что сказал? ежели
тебя в ланиту ударят, — подставь другую!» Не вытерпел я, вошел да как гаркну:
вот я
тебя разом, шельмец, по обеим ланитам вздую, чтоб
ты уже и не подставлял!..
— Ведь
вот, знаешь
ты, можешь! А над нищими не надо смеяться, господь с ними!
Христос был нищий и все святые тоже…
— Иван Семеныч, брось
ты свою соску ради истинного
Христа… Мутит и без
тебя.
Вот садись тут, а то бродишь перед глазами, как маятник.
— А я тут их всех гуртом окрутил, — говорит Мартемьян, — чего нам ждать? указу нам нету, а слуги
Христовы надобны.
Вот другой еще у нас старец есть, Николой зовется: этот больше веселый да забавный. Наши девки все больно об нем стужаются."У меня, говорит, робят было без счету: я им и отец, и кум, и поп;
ты, говорит, только напусти меня, дяденька, а я уж християнское стадо приумножу". Такой веселой.
Как же
ты зимой тут живешь, старче?" — вопросил я его."А отчего мне-ка не жить, — отвечал он, — снегом келейку мою занесет,
вот и тепло мне, живу без нужды, имя
Христово прославляючи".
— Эх, — думаю, — не хотел
ты за меня, земляк, похлопотать, и я
тебя осуждал, а
ты вот сподобился и венец страдания приял. Прости меня теперь ради
Христа!
Аграфена Кондратьевна. Выдешь, выдешь, голубчик
ты мой! Ну, поцелуй меня! (Целуются.) Ну,
Христос с
тобой! Ну, дай я
тебе слезки оботру! (Обтирает.)
Вот нынче хотела Устинья Наумовна прийти, мы и потолкуем.
—
Ты, боярин, сегодня доброе дело сделал, вызволил нас из рук этих собачьих детей, так мы хотим
тебе за добро добром заплатить.
Ты, видно, давно на Москве не бывал, боярин. А мы так знаем, что там деется. Послушай нас, боярин. Коли жизнь
тебе не постыла, не вели вешать этих чертей. Отпусти их, и этого беса, Хомяка, отпусти. Не их жаль, а
тебя, боярин. А уж попадутся нам в руки,
вот те
Христос, сам повешу их. Не миновать им осила, только бы не
ты их к черту отправил, а наш брат!
—
Вот ты меня бранишь, а я за
тебя Богу помолюсь. Я ведь знаю, что
ты это не от себя, а болезнь в
тебе говорит. Я, брат, привык прощать — я всем прощаю.
Вот и сегодня — еду к
тебе, встретился по дороге мужичок и что-то сказал. Ну и что ж! и
Христос с ним! он же свой язык осквернил! А я… да не только я не рассердился, а даже перекрестил его — право!
— А ежели
ты чем недоволен был — кушанья, может быть, недостало, или из белья там, — разве не мог
ты матери откровенно объяснить? Маменька, мол, душенька, прикажите печеночки или там ватрушечки изготовить — неужто мать в куске-то отказала бы
тебе? Или
вот хоть бы и винца — ну, захотелось
тебе винца, ну, и
Христос с
тобой! Рюмка, две рюмки — неужто матери жалко? А то на-тко: у раба попросить не стыдно, а матери слово молвить тяжело!
— Да замолчи,
Христа ради… недобрый
ты сын! (Арина Петровна понимала, что имела право сказать «негодяй», но, ради радостного свидания, воздержалась.) Ну, ежели вы отказываетесь, то приходится мне уж собственным судом его судить. И
вот какое мое решение будет: попробую и еще раз добром с ним поступить: отделю ему папенькину вологодскую деревнюшку, велю там флигелечек небольшой поставить — и пусть себе живет, вроде как убогого, на прокормлении у крестьян!
—
Вот если б я кого-нибудь обидел, или осудил, или дурно об ком-нибудь высказался — ну, тогда точно! можно бы и самого себя за это осудить! А то чай пить, завтракать, обедать…
Христос с
тобой! да и
ты, как ни прытка, а без пищи не проживешь!
— Ничего я, мой друг, не знаю. Я в карты никогда не игрывал — только
вот разве с маменькой в дурачки сыграешь, чтоб потешить старушку. И, пожалуйста,
ты меня в эти грязные дела не впутывай, а пойдем-ка лучше чайку попьем. Попьем да посидим, может, и поговорим об чем-нибудь, только уж, ради
Христа, не об этом.
— Да-с, — продолжал, вытерев себе ротик, карло. — А пришел-то я в себя уж через девять дней, потому что горячка у меня сделалась, и то-с осматриваюсь и вижу, госпожа сидит у моего изголовья и говорит: «Ох, прости
ты меня,
Христа ради, Николаша: чуть я
тебя, сумасшедшая, не убила!» Так
вот она какой великан-то была, госпожа Плодомасова!
— Я?.. то есть
ты спрашиваешь, лично был ли я с ним знаком? Нет; меня бог миловал, — а наши кое-кто наслаждались его беседой. Ничего; хвалят и превозносят. Он одну нашу барыню даже в
Христову веру привел и Некрасова музу вдохновил. Давай-ка я его поскорее повешу! Ну,
вот теперь и всё как следует на месте.
— Хотя сказано: паси овцы моя, о свиниях же — ни слова, кроме того, что в них
Христос бог наш бесприютных чертей загонял! Очень это скорбно всё, сын мой! Прихожанин
ты примерный, а
вот поспособствовать
тебе в деле твоём я и не могу. Одно разве — пришли
ты мне татарина своего, побеседую с ним, утешу, может, как, — пришли, да!
Ты знаешь дело моё и свинское на меня хрюкание это. И
ты, по человечеству, извинишь мне бессилие моё. Оле нам, человекоподобным! Ну — путей добрых желаю сердечно! Секлетеюшка — проводи!
— Объясни
ты мне,
Христа ради, что это, как?
Вот —
ты говоришь — хороший я человек и друг
тебе, а
ты для меня — хорошая женщина и друг, и оба мы — русские, а ладу — нет между нами: мной желаемое —
тебе не надобно, твои мысли — мне не ясны, — как это вышло?
—
Ты, брат, — отвечает мне Фортунатов, — если
тебе нравится эти сантиментальные рацеи разводить, так разводи их себе разводами с кем хочешь, вон хоть к жене моей ступай, она
тебя, кстати, морошкой угостит, — а мне, любезный друг, уж все эти дураки надоели, и русские, и польские, и немецкие. По мне хоть всех бы их в один костер, да подпалить лучинкою, так в ту же пору.
Вот не угодно ли получить бумаги ворошок — позаймись,
Христа ради, — и с этим подает сверток.
— Ну, ну, — сказал земский, мигнув Омляшу, — так и быть!
Вот те
Христос, мы
тебя отпустим на все четыре стороны и ничем не обидим, только покажи клад.
— Да
ты мне только скажи, болезная, на ушко шепни — шепни на ушко, с чего вышло такое? — приставала старушка, поправляя то и дело головной платок, который от суеты и быстрых движений поминутно сваливался ей на глаза. —
Ты, болезная, не убивайся так-то, скажи только… на ушко шепни… А-и! А-и!
Христос с
тобой!.. С мужем, что ли, вышло у вас что неладно?.. И то, вишь, он беспутный какой! Плюнь
ты на него, касатка! Что крушить-то себя понапрасну? Полно… Погоди,
вот старик придет: он ему даст!..
Так
вот, говоришь
ты, что дома эти для бедных, нищих, стало быть, — во исполнение
Христовой заповеди…
—
Ты погоди!
Ты еще послушай дальше-то — хуже будет! Придумали мы запирать их в дома разные и, чтоб не дорого было содержать их там, работать заставили их, стареньких да увечных… И милостыню подавать не нужно теперь, и, убравши с улиц отрепышей разных, не видим мы лютой их скорби и бедности, а потому можем думать, что все люди на земле сыты, обуты, одеты…
Вот они к чему, дома эти разные, для скрытия правды они… для изгнания
Христа из жизни нашей! Ясно ли?
Вот они на столе: тысяча сто.
Ты съезди к ней сегодня и отдай собственноручно. Нате, мол, Зинаида Савишна, подавитесь! Только, смотри, и виду не подавай, что у меня занял, храни
тебя бог! А то достанется мне на орехи от кружовенного варенья! (Всматривается в лицо Иванова.) Ну, ну, не надо! (Быстро берет со стола деньги и прячет в карман.) Не надо! Я пошутил… Извини, ради
Христа!
— Не говори
ты мне, ради
Христа! Я ведь помню! я все помню! Помню я, как
ты меня с Прошкой-то кучером судил! Ведь я со стыда за
тебя сгорел!
Вот ты как судил!
— Да пойми
ты, ради
Христа! разве могу я его заставить? такие ли теперь порядки у нас?
Вот кабы лет пятнадцать долой — ну, тогда точно! Разве жалко мне Аннушки-то?
— Ах, будьте вы все прокляты!! Савостьян Максимыч! Я
тебе больше не слуга… Только Осип Иваныч приедет, сейчас металл буду сдавать.
Вот те истинный
Христос!!
—
Вот те
Христос, своем глазом видел! — божился Бубнов. — Мы как-то с Андрияшкой из-под Сулему бежали, под Камасином этих самых плех и видели, совсем нагишом и в воде валандаются, как лягуши. Верно
тебе говорю, хошь у кого спроси… Пиканники, те хитреные-мудреные, ежели их разобрать. Здесь все пиканники пойдут; наши заводские да чусовские в камнях остались.
— Как нечего? Что вы, сударь! По-нашему
вот как. Если дело пошло наперекор, так не доставайся мое добро ни другу, ни недругу. Господи боже мой! У меня два дома да три лавки в Панском ряду, а если божиим попущением враг придет в Москву, так я их своей рукой запалю. На
вот тебе! Не хвались же, что моим владеешь! Нет, батюшка! Русской народ упрям; вели только наш царь-государь, так мы этому Наполеону такую хлеб-соль поднесем, что он хоть и семи пядей во лбу, а —
вот те
Христос! — подавится.
—
Христос с
тобой!.. что
ты испугался? Все, слава богу, здоровы. Они поехали в город с визитом —
вот к его жене.
— Да-с, — продолжал, вытерев себе ротик, карлик. — А пришел-то я в себя уж через девять дней, потому что горячка у меня сделалась. Осматриваюсь и вижу, госпожа сидят у моего изголовья и говорят: «Ох, прости
ты меня
Христа ради, Николаша: чуть я
тебя, сумасшедшая, не убила!» Так вот-с она какой великан-то была, госпожа Плодомасова!
— Братцы! — закричал Антон, отчаянно размахивая руками. — Братцы, будьте отцы родные… он, он же и поил меня…
вот как перед богом, он, и тот парень ему, вишь, знакомый… спросите хошь у кого… во
Христа ты, видно, не веруешь!..
—
Ты бога не обижай… Чего
тебе надо?.. Ничего не надо… Кусочек хлебца разве. А бога обижать грех. Это от беса. Беси — они всяко ногу подставляют. Знаю я их. Обижены они, беси-то. Злые. Обижены, оттого и злы.
Вот и не надо обижаться, а то уподобишься бесу.
Тебя обидят, а
ты им скажи: спаси вас
Христос! И уйди прочь. Ну их! Тленность они все. Главное-то — твоё. Душу-то не отнимут. Спрячь её, и не отнимут.
— Молчи! Слушай опытного внимательно, старшего
тебя с уважением! Знаю я —
ты всё о богородице бормочешь! Но потому и принял
Христос крестную смерть, что женщиной был рождён, а не свято и чисто с небес сошёл, да и во дни жизни своей мирволил им, паскудам этим, бабёнкам! Ему бы самарянку-то в колодезь кинуть, а не разговаривать с ней, а распутницу эту камнем в лоб, —
вот, глядишь, и спасён мир!
—
Ты мне вчера одно слово сказал, — повторил еще раз старик, —
ты меня этим словом как ножом в сердце пырнул. Твой отец мне
тебя, умираючи, приказывал,
ты мне заместо сына ро́дного был, а коли я
тебя чем обидел, все мы в грехе живем. Так ли, православные? — обратился он к стоявшим вокруг мужикам. —
Вот и матушка твоя родная тут, и хозяйка твоя молодая,
вот вам фитанец. Бог с ними, с деньгами! А меня простите, Христа-ради.
— Гришка, полно
тебе артачиться! — сказал Петруха. — Хуже будет, шкурою ведь заплатишь…
вот те
Христос, такого срама нахлебаешься, что и!..
— Только не говори мудреных слов,
Христа ради. Может быть, и слушать-то
тебя грешно…
Вот ежели бы почитал божественное…
Смотритель купил два калача, подает милостинку, да и говорит: «
Вот, бает,
тебе христова милостинка, два калача, — только уж
ты меня слушайся.
— Разумеется, поздравлял.
Вот ты так и день-то нынче какой, чай, позабыл?
Христос воскрес!
— Эй, Кузьма, кособокая кикимора! — гремит солдат, напрягая грудь. — Иди сюда,
вот я раздену, оголю пакостную душу твою, покажу её людям! Приходит вам, дьяволы, последний час, кайтесь народу! Рассказывай, как
ты прижимал людей, чтобы в Думу вора и приятеля твоего Мишку Маслова провести! Чёрной сотни воевода, эй, кажи сюда гнусную рожу, доноситель, старый сыщик, рассказывай нам, миру, почём
Христа продаёшь?
— Гаша, — сказал он тихим голосом, — время мое доспело. Я помирать хочу. Так
вот ты прости меня
Христа ради.
Иван Иванович. Постой! Замолчи
ты Христа ради! Тар-тар-тар… Цысарка! Шкворец!
Вот как жить надо, дети мои! Честно, благородно, беспорочно… Ну да, ну да… Владимира третьей степени получил…
— А
вот как возьму лестовку да ради
Христова праздника отстегаю
тебя, — с притворным негодованьем сказала Аксинья Захаровна, — так и будешь знать, какая слава!.. Ишь что вздумала!.. Пусти их снег полоть за околицу!.. Да теперь, поди чай, парней-то туда что навалило: и своих, и из Шишинки, и из Назаровой!.. Долго ль до греха?.. Девки вы молодые, дочери отецкие: след ли вам по ночам хвосты мочить?
— Ах
ты, любезненькой мой!.. Что же нам делать-то? — отвечал игумен. — Дело наше заглазное. Кто знает, много ль у них золота из пуда выходит?.. Как поверить?.. Что дадут, и за то спаси их
Христос, Царь Небесный… А
вот как бы нам с
тобой да настоящие промысла завести, да дело-то бы делать не тайком, а с ведома начальства, куда бы много пользы получили… Может статься, не одну бы сотню пудов чистого золота каждый год получали…
— Пошли
ты, отче, с этой запиской работника ко мне в Красную рамень на мельницу, — сказал он, — там ему отпустят десять мешков крупчатки… Это честной братии ко
Христову дню на куличи, а
вот это на сыр да на красны яйца.
— Я те дам
Христа ради!.. — кричал Патап Максимыч. — Уходом вздумали!.. Самокруткой!..
Вот тебе,
вот тебе!.. — и усердно зачал плеткой хлестать то дочь, то зятя любезного.
— Это
тебе, сударыня
ты моя Аксинья Захаровна, для
Христова праздника… Да смотри, шей скорей, поторапливайся… Не взденешь этого сарафана в Светло воскресенье, и христосоваться не стану. Стой утреню в этом самом сарафане.
Вот тебе сказ…
— По милости Господней всем я довольна, — сказала она. — Малое, слава Богу, есть, большего не надо. А
вот что: поедешь
ты завтра через деревню Поляну, спроси там Артемья Силантьева, изба с самого краю на выезде… Третьего дня коровенку свели у него, четверо ребятишек мал мала меньше — пить-есть хотят… Без коровки голодают, а новую купить у Артемья достатков нет… Помоги бедным людям
Христа ради, сударыня.
— А
ты, земляк, за шутку не скорби, в обиду не вдавайся, а ежели уж очень оскорбился, так прости
Христа ради.
Вот тебе как перед Богом говорю: слово молвлено за всяко просто, — заговорил Смолокуров, опасавшийся упустить хорошего Марка Евангелиста. — Так больно хороша икона-то? — спросил он заискивающим голосом у Герасима Силыча.