Неточные совпадения
С тех пор, как Алексей Александрович выехал из
дома с намерением не
возвращаться в семью, и с тех пор, как он был у адвоката и сказал хоть одному человеку о своем намерении, с тех пор особенно, как он перевел это дело жизни в дело бумажное, он всё больше и больше привыкал
к своему намерению и видел теперь ясно возможность его исполнения.
Узнав все новости, Вронский с помощию лакея оделся в мундир и поехал являться. Явившись, он намерен был съездить
к брату,
к Бетси и сделать несколько визитов с тем, чтоб начать ездить в тот свет, где бы он мог встречать Каренину. Как и всегда в Петербурге, он выехал из
дома с тем, чтобы не
возвращаться до поздней ночи.
Остапу и Андрию казалось чрезвычайно странным, что при них же приходила на Сечь гибель народа, и хоть бы кто-нибудь спросил: откуда эти люди, кто они и как их зовут. Они приходили сюда, как будто бы
возвращаясь в свой собственный
дом, из которого только за час пред тем вышли. Пришедший являлся только
к кошевому, [Кошевой — руководитель коша (стана), выбиравшийся ежегодно.] который обыкновенно говорил...
Быть может, поступив на корабль, он снова вообразит, что там, в Каперне, его ждет не умиравший никогда друг, и,
возвращаясь, он будет подходить
к дому с горем мертвого ожидания.
Дядя Яков действительно вел себя не совсем обычно. Он не заходил в
дом, здоровался с Климом рассеянно и как с незнакомым; он шагал по двору, как по улице, и, высоко подняв голову, выпятив кадык, украшенный седой щетиной, смотрел в окна глазами чужого. Выходил он из флигеля почти всегда в полдень, в жаркие часы,
возвращался к вечеру, задумчиво склонив голову, сунув руки в карманы толстых брюк цвета верблюжьей шерсти.
Не желая видеть Дуняшу, он зашел в ресторан, пообедал там, долго сидел за кофе, курил и рассматривал, обдумывал Марину, но понятнее для себя не увидел ее.
Дома он нашел письмо Дуняши, — она извещала, что едет — петь на фабрику посуды,
возвратится через день. В уголке письма было очень мелко приписано: «Рядом с тобой живет подозрительный, и
к нему приходил Судаков. Помнишь Судакова?»
К тому времени я уже два года жег зеленую лампу, а однажды,
возвращаясь вечером (я не считал нужным, как сначала, безвыходно сидеть
дома 7 часов), увидел человека в цилиндре, который смотрел на мое зеленое окно не то с досадой, не то с презрением. «Ив — классический дурак! — пробормотал тот человек, не замечая меня. — Он ждет обещанных чудесных вещей… да, он хоть имеет надежды, а я… я почти разорен!» Это были вы. Вы прибавили: «Глупая шутка. Не стоило бросать денег».
Райский бросился вслед за ней и из-за угла видел, как она медленно
возвращалась по полю
к дому. Она останавливалась и озиралась назад, как будто прощалась с крестьянскими избами. Райский подошел
к ней, но заговорить не смел. Его поразило новое выражение ее лица. Место покорного ужаса заступило, по-видимому, безотрадное сознание. Она не замечала его и как будто смотрела в глаза своей «беде».
Намерения его преодолеть страсть были искренни, и он подумал уже не
возвращаться вовсе, а
к концу губернаторской поездки вытребовать свои вещи из
дому и уехать, не повидавшись с Верой.
— Я это знаю от нее же, мой друг. Да, она — премилая и умная. Mais brisons-là, mon cher. Мне сегодня как-то до странности гадко — хандра, что ли? Приписываю геморрою. Что
дома? Ничего? Ты там, разумеется, примирился и были объятия? Cela va sanà dire. [Это само собой разумеется (франц.).] Грустно как-то
к ним иногда бывает
возвращаться, даже после самой скверной прогулки. Право, иной раз лишний крюк по дождю сделаю, чтоб только подольше не
возвращаться в эти недра… И скучища же, скучища, о Боже!
Из расспросов выяснилось, что в верховьях Динзахе у него есть фанза. В поисках чудодейственного корня он иногда уходил так далеко, что целыми неделями не
возвращался к своему
дому.
В субботу утром я поехал
к Гарибальди и, не застав его
дома, остался с Саффи, Гверцони и другими его ждать. Когда он
возвратился, толпа посетителей, дожидавшихся в сенях и коридоре, бросилась на него; один храбрый бритт вырвал у него палку, всунул ему в руку другую и с каким-то азартом повторял...
Проходит еще три дня; сестрица продолжает «блажить», но так как матушка решилась молчать, то в
доме царствует относительная тишина. На четвертый день утром она едет проститься с дедушкой и с дядей и объясняет им причину своего внезапного отъезда. Родные одобряют ее.
Возвратившись, она перед обедом заходит
к отцу и объявляет, что завтра с утра уезжает в Малиновец с дочерью, а за ним и за прочими вышлет лошадей через неделю.
К этому предмету я
возвращусь впоследствии, а теперь познакомлю читателя с первыми шагами моими на жизненном пути и той обстановкой, которая делала из нашего
дома нечто типичное.
Дома он почти не живет; с утра бродит по соседям; в одном месте пообедает, в другом поужинает, а
к ночи, ежели ноги таскают,
возвращается домой.
Прошло со времени этой записи больше двадцати лет. Уже в начале этого столетия
возвращаюсь я по Мясницкой с Курского вокзала домой из продолжительной поездки — и вдруг вижу:
дома нет, лишь груда камня и мусора. Работают каменщики, разрушают фундамент. Я соскочил с извозчика и прямо
к ним. Оказывается, новый
дом строить хотят.
Каждую пятницу Цыганок запрягал в широкие сани гнедого мерина Шарапа, любимца бабушки, хитрого озорника и сластену, надевал короткий, до колен, полушубок, тяжелую шапку и, туго подпоясавшись зеленым кушаком, ехал на базар покупать провизию. Иногда он не
возвращался долго. Все в
доме беспокоились, подходили
к окнам и, протаивая дыханием лед на стеклах, заглядывали на улицу.
Перестали занимать меня и речи деда, всё более сухие, ворчливые, охающие. Он начал часто ссориться с бабушкой, выгонял ее из
дома, она уходила то
к дяде Якову, то —
к Михаилу. Иногда она не
возвращалась домой по нескольку дней, дед сам стряпал, обжигал себе руки, выл, ругался, колотил посуду и заметно становился жаден.
Возвратись в
дом свой,
возвратись к семье своей; успокой востревоженные мысли; вниди во внутренность свою, там обрящешь мое божество, там услышишь мое вещание.
Нам известно также, что час спустя после того, как Аглая Ивановна выбежала от Настасьи Филипповны, а может, даже и раньше часу, князь уже был у Епанчиных, конечно, в уверенности найти там Аглаю, и что появление его у Епанчиных произвело тогда чрезвычайное смущение и страх в
доме, потому что Аглая домой еще не
возвратилась и от него только в первый раз и услышали, что она уходила с ним
к Настасье Филипповне.
Князь большею частью не бывал
дома и
возвращался к себе иногда очень поздно; ему всегда докладывали, что Коля весь день искал его и спрашивал.
По улицам везде бродил народ. Из Самосадки наехали пристановляне, и в Кержацком конце точно открылась ярмарка, хотя пьяных и не было видно, как в Пеньковке. Кержаки кучками проходили через плотину
к заводской конторе, прислушивались
к веселью в господском
доме и
возвращались назад; по глухо застегнутым на медные пуговицы полукафтаньям старинного покроя и низеньким валеным шляпам с широкими полями этих кержаков можно было сразу отличить в толпе. Крепкий и прижимистый народ, не скажет слова спроста.
…Письмо ваше от 4 октября получил я в Петербурге, куда мне прислала его жена. Там я не имел возможности заняться перепиской. Все время проводил в болтовне
дома с посетителями и старыми товарищами и друзьями.
К жене я
возвратился 8-го числа…
Поехал дальше. Давыдовых перегнал близ Нижне-удинска, в Красноярске не дождался. Они с детьми медленно ехали, а я, несмотря на грязь, дождь и снег иногда, все подвигался на тряской своей колеснице. Митьков, живший своим
домом, хозяином совершенным — все по часам и все в порядке. Кормил нас обедом — все время мы были почти неразлучны, я останавливался у Спиридова, он еще не совсем устроился, но надеется, что ему в Красноярске будет хорошо. В беседах наших мы все
возвращались к прошедшему…
На двадцать втором году Вильгельм Райнер
возвратился домой, погостил у отца и с его рекомендательными письмами поехал в Лондон. Отец рекомендовал сына Марису, Фрейлиграту и своему русскому знакомому, прося их помочь молодому человеку пристроиться
к хорошему торговому
дому и войти в общество.
Как праотец, изгнанный из рая, вышел из ворот маркизиного
дома Пархоменко на улицу и, увидев на балконе маркизино общество, самым твердым голосом сторговал за пятиалтынный извозчика в гостиницу Шевалдышева. Когда успокоившаяся маркиза
возвратилась и села на свой пружинный трон, Бычков ткнул человек трех в ребра и подступил
к ней с словами...
Мы ездили за клубникой целым
домом, так что только повар Макей оставался в своей кухне, но и его отпускали после обеда, и он всегда
возвращался уже
к вечеру с огромным кузовом чудесной клубники.
О Феклинье он и не вспоминал, даже все прошлое почти позабыл и уже не
возвращался к его подробностям, а сидел
дома, положив голову на верстак, и стонал.
Началось с того, что мы со Степаном Трофимовичем, явившись
к Варваре Петровне ровно в двенадцать часов, как она назначила, не застали ее
дома; она еще не
возвращалась от обедни.
M-me Углакова не
возвращалась еще из Петербурга, и Марфины застали
дома одного старика, который никак было не хотел принять Егора Егорыча с его супругою, потому что был в дезабилье; но тот насильно вошел
к нему вместе с Сусанной Николаевной в кабинет, и благообразный старичок рассыпался перед ними в извинениях, что они застали его в халате, хотя халат был шелковый и франтовато сшитый.
Вслед за тем каждое послеобеда почтенный аптекарь укладывался спать, пани же Вибель выходила в сад,
к ней являлся Аггей Никитич, и они отправлялись в беседку изучать исторические факты масонства;
к чаю неофиты
возвращались в
дом, где их уже ожидал Вибель, сидя за самоваром с трубкой в зубах и держа на коленях кота.
Тулузов потом
возвратился домой в два часа ночи и заметно был в сильно гневном состоянии. Он тотчас же велел позвать
к себе Савелия Власьева. Тот оказался
дома и явился
к барину.
Прошла неделя, и отец протопоп
возвратился. Ахилла-дьякон, объезжавший в это время вымененного им степного коня, первый заметил приближение
к городу протоиерейской черной кибитки и летел по всем улицам, останавливаясь пред открытыми окнами знакомых
домов, крича: «Едет! Савелий! едет наш поп велий!» Ахиллу вдруг осенило новое соображение.
Старый Туберозов с качающеюся головой во все время молитвы Ахиллы сидел, в своем сером подрясничке, на крыльце бани и считал его поклоны. Отсчитав их, сколько разумел нужным, он встал, взял дьякона за руку, и они мирно
возвратились в
дом, но дьякон, прежде чем лечь в постель, подошел
к Савелию и сказал...
Был пасмурный, холодный день. Передонов
возвращался от Володина. Тоска томила его. Вершина заманила Передонова
к себе в сад. Он покорился опять ее ворожащему зову. Вдвоем прошли в беседку, по мокрым дорожкам, покрытым палыми, истлевающими, темными листьями. Унылою пахло сыростью в беседке. Из-за голых деревьев виден был
дом с закрытыми окнами.
Когда он
возвращался в Чурасово после своих страшных подвигов, то вел себя попрежнему почтительно
к старшим, ласково и внимательно
к равным, предупредительно и любезно
к своей жене, которая, выплакав свое горе, опять стала здорова и весела, а
дом ее попрежнему был полон гостей и удовольствий.
Побывав у мещанина и
возвращаясь к себе домой, он встретил около почты знакомого полицейского надзирателя, который поздоровался и прошел с ним по улице несколько шагов, и почему-то это показалось ему подозрительным,
дома целый день у него не выходили из головы арестанты и солдаты с ружьями, и непонятная душевная тревога мешала ему читать и сосредоточиться.
Сосновское общество отрезало бессрочному узаконенный участок земли. Но Ваня не захотел оставаться в Сосновке. Вид Оки пробудил в нем желание
возвратиться к прежнему, отцовскому промыслу. Землю свою отдал он под пашню соседу, а сам снял внаймы маленькое озеро, на гладкой поверхности которого с последним половодьем не переставала играть рыба. Он обстроился и тотчас же перевел
к себе в
дом дедушку Кондратия, его дочь и внучка.
Но этим еще не довольствуется Аким: он ведет хозяина по всем закоулкам мельницы, указывает ему, где что плохо, не пропускает ни одной щели и все это обещает исправить в наилучшем виде. Обнадеженный и вполне довольный, мельник отправляется. Проходят две недели;
возвращается хозяин. Подъезжая
к дому, он не узнает его и глазам не верит: на макушке кровли красуется резной деревянный конь; над воротами торчит шест, а на шесте приделана скворечница; под окнами пестреет вычурная резьба…
Сначала, почти целый год, Яков жил с женою мирно и тихо, даже начал работать, а потом опять закутил и, на целые месяца исчезая из
дома,
возвращался к жене избитый, оборванный, голодный…
Вечером в этот день Даша в первый раз была одна. В первый раз за все время Долинский оставил ее одну надолго. Он куда-то совершенно незаметно вышел из
дома тотчас после обеда и запропастился. Спустился вечер и угас вечер, и темная, теплая и благоуханная ночь настала, и в воздухе запахло спящими розами, а Долинский все не
возвращался. Дору это, впрочем, по-видимому, совсем не беспокоило, она проходила часов до двенадцати по цветнику, в котором стоял домик, и потом пришла
к себе и легла в постель.
К концу года, гляжу, ко мне и
возвращается: «
Дома, говорит, день пробыл и жене гостинец отдал, а жить мне у себя нельзя: полиция ищет, под суд берут».
Выйдя поутру из
дому, Елена только на минуту зашла в Роше-де-Канкаль, отдала там швейцару записочку
к князю, в которой уведомляла его, что она не придет сегодня в гостиницу, потому что больна; и затем
к обеду
возвратилась из училища домой.
— Елена Николаевна-с, к-х-ха!.. — отвечал Елпидифор Мартыныч. — В восемь часов утра, говорят, она уходит из
дому, а в двенадцать часов ночи
возвращается.
Во всей этой беседе г-жа Петицкая, как мы видим, не принимала никакого участия и сидела даже вдали от прочих, погруженная в свои собственные невеселые мысли:
возвращаясь в Москву, она вряд ли не питала весьма сильной надежды встретить Николя Оглоблина, снова завлечь и женить на себе; но теперь, значит, надежды ее совершенно рушились, а между тем продолжать жить приживалкою, как ни добра была
к ней княгиня, у г-жи Петицкой недоставало никакого терпения, во-первых, потому, что г-жа Петицкая жаждала еще любви, но устроить для себя что-нибудь в этом роде, живя с княгинею в одном
доме, она видела, что нет никакой возможности, в силу того, что княгиня оказалась до такой степени в этом отношении пуристкою, что при ней неловко даже было просто пококетничать с мужчиной.
Директор был несколько озадачен; но обозлившийся главный надзиратель возразил ей, «что она сама, по своей безрассудной горячности, портит все дело; что в отсутствие его она пользовалась слабостью начальства, брала сына беспрестанно на
дом, беспрестанно приезжала в гимназию,
возвращалась с дороги, наконец через два месяца опять приехала, и что, таким образом, не дает возможности мальчику привыкнуть
к его новому положению; что причиною его болезни она сама, а не строгое начальство и что настоящий ее приезд наделает много зла, потому что сын ее, который уже выздоравливал, сегодня поутру сделался очень болен».
Возвращаясь домой в следующий вечер, табун наткнулся на хозяина с гостем. Жулдыба, подходя
к дому, покосилась на две мужские фигуры: один был молодой хозяин в соломенной шляпе, другой высокий, толстый, обрюзгший военный. Старуха покосилась на людей и, прижав, прошла подле него; остальные — молодежь — переполошились, замялись, особенно когда хозяин с гостем нарочно вошли в середину лошадей, что-то показывая друг другу и разговаривая.
И затем, дорогая, вы вступили на стезю порока, забыв всякую стыдливость; другая в вашем положении укрылась бы от людей, сидела бы
дома запершись, и люди видели бы ее только в храме божием, бледную, одетую во все черное, плачущую, и каждый бы в искреннем сокрушении сказал: «Боже, это согрешивший ангел опять
возвращается к тебе…» Но вы, милая, забыли всякую скромность, жили открыто, экстравагантно, точно гордились грехом, вы резвились, хохотали, и я, глядя на вас, дрожала от ужаса и боялась, чтобы гром небесный не поразил нашего
дома в то время, когда вы сидите у нас.
Веселый, довольный и голодный, Евгений
возвращался к завтраку. Он слез с лошади у калитки и, отдав [ее] проходившему садовнику, постегивая хлыстом высокую траву, повторяя, как это часто бывает, произнесенную фразу, шел
к дому. Фраза, которую он повторял, была: «фосфориты оправдают», — что, перед кем — он не знал и не думал.
Вот, наконец, они
возвращаются, опять останавливаются и толкуют, вот подходят
к дому…