Неточные совпадения
Рукопись Петра Андреевича Гринева доставлена была нам от одного из его
внуков, который узнал, что мы заняты были трудом, относящимся ко временам, описанным его
дедом.
Клим был слаб здоровьем, и это усиливало любовь матери; отец чувствовал себя виноватым в том, что дал сыну неудачное имя, бабушка, находя имя «мужицким», считала, что ребенка обидели, а чадолюбивый
дед Клима, организатор и почетный попечитель ремесленного училища для сирот, увлекался педагогикой, гигиеной и, явно предпочитая слабенького Клима здоровому Дмитрию, тоже отягчал
внука усиленными заботами о нем.
Клим очень хорошо чувствовал, что
дед всячески старается унизить его, тогда как все другие взрослые заботливо возвышают. Настоящий Старик утверждал, что Клим просто слабенький, вялый мальчик и что ничего необыкновенного в нем нет. Он играл плохими игрушками только потому, что хорошие у него отнимали бойкие дети, он дружился с
внуком няньки, потому что Иван Дронов глупее детей Варавки, а Клим, избалованный всеми, самолюбив, требует особого внимания к себе и находит его только у Ивана.
А он сделал это очень просто: взял колею от своего
деда и продолжил ее, как по линейке, до будущего своего
внука, и был покоен, не подозревая, что варьяции Герца, мечты и рассказы матери, галерея и будуар в княжеском замке обратят узенькую немецкую колею в такую широкую дорогу, какая не снилась ни
деду его, ни отцу, ни ему самому.
Сергей Привалов помнил своего
деда по матери как сквозь сон. Это был высокий, сгорбленный седой старик с необыкновенно живыми глазами. Он страстно любил
внука и часто говорил ему...
— У нас, евреев, это делается очень часто… Ну, и опять нужно знать, за кого она выйдет. А! Ее нельзя-таки отдать за первого встречного… А такого жениха тоже на улице каждый день не подымешь. Когда его
дед, хасид такой-то, приезжает в какой-нибудь город, то около дома нельзя пройти… Приставляют даже лестницы, лезут в окна, несут больных, народ облепляет стены, чисто как мухи. Забираются на крыши… А
внук… Ха! Он теперь уже великий ученый, а ему еще только пятнадцать лет…
В час отдыха, во время вечернего чая, когда он, дядья и работники приходили в кухню из мастерской, усталые, с руками, окрашенными сандалом, обожженными купоросом, с повязанными тесемкой волосами, все похожие на темные иконы в углу кухни, — в этот опасный час
дед садился против меня и, вызывая зависть других
внуков, разговаривал со мною чаще, чем с ними.
В подарок жене его выковал
дедИз собственной цепи когда-то…
_____
Родилась я, милые
внуки мои,
Под Киевом, в тихой деревне...
На волю
деда отдавалось решить, который из его
внуков должен поступить.
Дед замолчал и уныло
Голову свесил на грудь.
— Мало ли, друг мой, что было!..
Лучше пойдем отдохнуть. —
Отдых недолог у
деда —
Жить он не мог без труда:
Гряды копал до обеда,
Переплетал иногда;
Вечером шилом, иголкой
Что-нибудь бойко тачал,
Песней печальной и долгой
Дедушка труд сокращал.
Внук не проронит ни звука,
Не отойдет от стола:
Новой загадкой для
внукаДедова песня была…
Признано было, что
внук не должен отвечать за поступки
деда, хотя бы то был Марат.
Кто-то подслушал нас, сказал Гамзату, и он призвал к себе
деда и сказал: «Смотри, если правда, что твои
внуки задумывают худое против меня, висеть тебе с ними на одной перекладине.
И вспомнился ему и морщинистый, с седой бородкой
дед, серебряник, как он чеканил серебро своими жилистыми руками и заставлял
внука говорить молитвы.
Мозги, сказать правду, — серые, мягкие, думают тяжко и новых путей не ищут:
дед с сохой да со снохой,
внук за ним тою же тропой!
Уже дважды падал мокрый весенний снег — «
внук за
дедом приходил»; дома и деревья украсились ледяными подвесками, бледное, но тёплое солнце марта радугой играло в сосульках льда, а заспанные окна домов смотрели в голубое небо, как прозревшие слепцы. Галки и вороны чинили гнёзда; в поле, над проталинами, пели жаворонки, и Маркуша с Борисом в ясные дни ходили ловить их на зеркало.
— Да так! Скоро ли от внука-то детей дождешься?
Дедом быть весело, а прадедом еще веселее.
— Итак, я должен оставаться хладнокровным свидетелем ужасных бедствий, которые грозят нашему отечеству; должен жить спокойно в то время, когда кровь всех русских будет литься не за славу, не за величие, но за существование нашей родины; когда, может быть, отец станет сражаться рядом с своим сыном и
дед умирать подле своего
внука.
Ванька судорожно вздохнул и опять уставился на окно. Он вспомнил, что за елкой для господ всегда ходил в лес
дед и брал с собою
внука. Веселое было время! И
дед крякал, и мороз крякал, а глядя на них, и Ванька крякал. Выпало, прежде чем вырубить елку,
дед выкуривает трубку, долго нюхает табак, посмеивается над озябшим Ванюшкой… Молодые елки, окутанные инеем, стоят неподвижно и ждут, которой из них помирать? Откуда ни возьмись по сугробам летит стрелой заяц…
Дед не может, чтоб не крикнуть...
Дед читал молитвы и дрожал всем телом,
внук плакал, засыпая, и жался к
деду.
Все спали, однако, кроме
деда и
внука.
Но в течении времени родовые владения Белкиных раздробились и пришли в упадок. Обедневшие
внуки богатого
деда не могли отвыкнуть от роскошных своих привычек — и требовали прежнего полного дохода от имения, в десять крат уже уменьшившегося. Грозные предписания следовали одно за другим. Староста читал их на вече; старшины витийствовали, мир волновал[ся], — а господа, вместо двойного оброку, получали лукавые отговорки и смиренные жалобы, писанные на засаленной бумаге и запечатанные грошом.
Давно стоит земля, а не бывало
Такого дела на святой Руси.
И небывалую ты служишь службу.
Прими ж такое звание от нас,
Какого
деды наши не слыхали
И
внуки не услышат, и зовись
Ты Выборным всей Русскою Землею!
Иль
внук? По возрасту он
дед.
Андрюшина хрестоматия была несомненно-толстая, ее распирало Багровым-внуком и Багровым-дедом, и лихорадящей матерью, дышащей прямо в грудь ребенку, и всей безумной любовью этого ребенка, и ведрами рыбы, ловимой дурашливым молодым отцом, и «Ты опять не спишь?» — Николенькой, и всеми теми гончими и борзыми, и всеми лирическими поэтами России.
Дед и
внук стащили с своих голов шапки и низко поклонились.
Дед прижал голову
внука к себе и поцеловал её.
И, ласково усмехаясь,
дед погладил
внука рукой по голове.
Стали падать крупные капли дождя, и их шорох звучал так таинственно, точно предупреждал о чём-то… Вдали он уже вырос в сплошной, широкий звук, похожий на трение громадной щёткой по сухой земле, — а тут, около
деда и
внука, каждая капля, падая на землю, звучала коротко и отрывисто и умирала без эха. Удары грома всё приближались, и небо вспыхивала чаще.
Дед и
внук очутились перед кучкой тополей и осокорей. Из-за их стволов виднелись крыши, заборы, повсюду — направо и налево — к небу вздымались такие же кучки. Их зелёная листва была одета серой пылью, а кора толстых прямых стволов потрескалась от жары.
— На вот, возьми!.. брось… в бурьян… да заметь, где бросишь!.. чтобы взять после… — чуть слышно прошептал
дед и, плотно прижавшись на ходу ко
внуку, сунул ему в руку какую-то тряпицу, свёрнутую в комок.
Дед тоже помолчал немного и потом, плотно подвинувшись к
внуку, ласково заговорил...
Остановив на
внуке увлажнённый слезой взгляд,
дед осторожно погладил шершавой рукой его голову.
— Что, пуста котомка-то? — спросил
дед, подходя ко
внуку, остановившемуся, ожидая его, у церковной ограды. — А я вон сколько!.. — И, кряхтя, он свалил с плеч на землю свой холщовый, туго набитый мешок. — Ух!.. хорошо здесь подают! Ахти, хорошо!.. Ну, а ты чего такой надутый?
Его тусклые и воспалённые глаза старика, с красными, опухшими веками, беспокойно моргали, а испещрённое морщинами лицо замерло в выражении томительной тоски. Он то и дело сдержанно кашлял и, поглядывая на
внука, прикрывал рот рукой. Кашель был хрипл, удушлив, заставлял
деда приподниматься с земли и выжимал на его глазах крупные капли слёз.
— Кончал, брат! — крикнул возвращавшийся с реки ямщик. — Здравствуйте,
дед со
внуком!..
Мальчик принялся одеваться с осторожной торопливостью, и вскоре обе фигуры —
деда и
внука — промелькнули в сумерках комнаты. На мальчике было надето что-то вроде пальто городского покроя, на ногах большие валенки, шея закутана женским шарфом.
Дед был в полушубке. Дверь скрипнула, и оба вышли наружу.
Его нюхали наши
деды, будут нюхать и
внуки.
Вон вихляевский-то
внук в извозчиках на бирже стоит, а
дед, прадед первыми людьми по всей Казани были…
Мы удивляемся на то, что были, да и теперь есть, люди, которые убивают людей, чтобы есть их мясо. Но придет время, и наши
внуки будут удивляться тому, что их
деды убивали каждый день миллионы животных для того, чтобы съедать их, хотя можно было вкусно и здорово, без убийства, питаться плодами земными.
Новое рождение указано здесь в качестве задачи супружества, как внутренняя его норма, и на этой основе строится вся полнозвучная гамма человеческих отношений в семье, в которой с такой мудрой прозорливостью усмотрел существо человеческого общества Η. Φ. Федоров: муж, жена, отец, брат, сестра,
деды,
внуки — во все стороны разбегающиеся побеги и ветви Адамова древа.
Смирились, а все-таки не могли забыть, что их
деды и прадеды Орехово поле пахали, Рязановы пожни косили, в Тимохином бору дрова и лес рубили. Давно подобрались старики, что жили под монастырскими властями, их сыновья и
внуки тоже один за другим ушли на ниву Божию, а Орехово поле, Рязановы пожни и Тимохин бор в Миршени по-прежнему и старому, и малому глаза мозолили. Как ни взглянут на них, так и вспомнят золотое житье
дедов и прадедов и зачнут роптать на свою жизнь горе-горькую.
Бабушка с Юлико приехали надолго, кажется, навсегда. Бабушка поселилась наверху, в комнатах мамы. Эти дорогие для меня комнаты, куда я входила со смерти
деды не иначе как с чувством сладкой тоски, стали мне теперь вдруг ненавистными. Каждое утро я и Юлико отправлялись туда, чтобы приветствовать бабушку с добрым утром. Она целовала нас в лоб — своего любимчика-внука, однако, гораздо нежнее и продолжительнее, нежели меня, — и потом отпускала нас играть.
Спрашивая себя о происхождении своего разумного сознания, человек никогда не представляет себе, чтобы он, как разумное существо, был сын своего отца, матери и
внук своих
дедов и бабок, родившихся в таком-то году, а он сознает себя всегда не то, что сыном, но слитым в одно с сознанием самых чуждых ему по времени и месту разумных существ, живших иногда за тысячи лет и на другом конце света.
— Я в деревню хочу… — продолжал
внук, всхлипывая и дрожа всем телом. —
Дед, поедем в деревню к мамке; поедем,
дед, милый, бог тебе за это пошлет царство небесное…
Кучер Степан, дворник Михайло, кучеров
внук Алешка, приехавший погостить к
деду из деревни, и Никандр, семидесятилетний старик, приходивший каждый вечер во двор продавать селедки, сидели вокруг фонаря в большом каретном сарае и играли в короли.
Дубиха, самая возвышенная местность близ села Кончанского, доселе хранит хижину отшельника, опоясанную балконом и окруженную старыми елями — свидетельницами занятий и дум героя. Что же касается большого дома, то он
внуком фельдмаршала сломан, и на месте его выстроен другой, из бревен, заготовленных по приказу его великого
деда еще в 1789 году.
— Он есть, — уклончиво отвечал он. — Ваш же путь, путь труда, самообразования, борьбы — химера. Он выдумка людей, сидящих в роскошных кабинетах и проедающих наследственные капиталы, нажитые их отцами и
дедами более реальным путем, ничуть не похожим на рекомендуемые фантазерами-внуками, этими сибаритами в жизни, науке и искусстве.
Дмитрий Иванович бросился к одру, припал на колена, лобызал хладеющую руку
деда, орошал ее слезами. Умирающий, будто силою гальванизма, приподнял голову, положил одну руку на голову
внука, другою благословил его, потом произнес задыхающимся голосом...
Воины
Хвала возвышенным певцам!
Их песни — жизнь победам;
И
внуки, внемля их струнам,
В слезах дивятся
дедам.
Певец
Сей кубок чистым музам в дар!
Друзья, они в героя
Вливают бодрость, славы жар,
И месть, и жажду боя.
Гремят их лиры — стар и млад
Оделись в бранны латы:
Ничто им стрел свистящих град,
Ничто твердынь раскаты.
Певцы — сотрудники вождям;
Их песни — жизнь победам,
И
внуки, внемля их струнам,
В слезах дивятся
дедам.