Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я
вижу, —
из чего же ты споришь? (Кричит в
окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да говорите же оттуда — все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от
окна, с досадою.)Такой глупый: до тех пор, пока не войдет в комнату, ничего не расскажет!
Правдин. Лишь только из-за стола встали, и я, подошед к
окну,
увидел вашу карету, то, не сказав никому, выбежал к вам навстречу обнять вас от всего сердца. Мое к вам душевное почтение…
Он
из окна видел, как обыватели поздравляли друг друга, лобызались и проливали слезы.
«Для Бетси еще рано», подумала она и, взглянув в
окно,
увидела карету и высовывающуюся
из нее черную шляпу и столь знакомые ей уши Алексея Александровича. «Вот некстати; неужели ночевать?» подумала она, и ей так показалось ужасно и страшно всё, что могло от этого выйти, что она, ни минуты не задумываясь, с веселым и сияющим лицом вышла к ним навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и начала говорить, сама не зная, что скажет.
Наконец — уж Бог знает откуда он явился, только не
из окна, потому что оно не отворялось, а должно быть, он вышел в стеклянную дверь, что за колонной, — наконец, говорю я,
видим мы, сходит кто-то с балкона…
В одном
из домов слободки, построенном на краю обрыва, заметил я чрезвычайное освещение; по временам раздавался нестройный говор и крики, изобличавшие военную пирушку. Я слез и подкрался к
окну; неплотно притворенный ставень позволил мне
видеть пирующих и расслушать их слова. Говорили обо мне.
Казак мой был очень удивлен, когда, проснувшись,
увидел меня совсем одетого; я ему, однако ж, не сказал причины. Полюбовавшись несколько времени
из окна на голубое небо, усеянное разорванными облачками, на дальний берег Крыма, который тянется лиловой полосой и кончается утесом, на вершине коего белеется маячная башня, я отправился в крепость Фанагорию, чтоб узнать от коменданта о часе моего отъезда в Геленджик.
Всякую минуту выглядывала она
из окна и
видела, к несказанной досаде, что все еще остается полдороги.
С каждым годом притворялись
окна в его доме, наконец остались только два,
из которых одно, как уже
видел читатель, было заклеено бумагою; с каждым годом уходили
из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались в пыль.
— Партии нет возможности оканчивать, — говорил Чичиков и заглянул в
окно. Он
увидел свою бричку, которая стояла совсем готовая, а Селифан ожидал, казалось, мановения, чтобы подкатить под крыльцо, но
из комнаты не было никакой возможности выбраться: в дверях стояли два дюжих крепостных дурака.
Он
видел ее вскользь еще один раз, и после этого воевода ковенский скоро уехал, и вместо прекрасной черноглазой полячки выглядывало
из окон какое-то толстое лицо.
Он было хотел пойти назад, недоумевая, зачем он повернул на — ский проспект, как вдруг, в одном
из крайних отворенных
окон трактира,
увидел сидевшего у самого
окна, за чайным столом, с трубкою в зубах, Свидригайлова.
Затем по внутренней лестнице сбежала Лидия,
из окна Клим
видел, что она промчалась в сад. Терпеливо выслушав еще несколько замечаний матери, он тоже пошел в сад, уверенный, что найдет там Лидию оскорбленной, в слезах и ему нужно будет утешать ее.
В
окна заглянуло солнце, ржавый сумрак музея посветлел, многочисленные гребни штыков заблестели еще холоднее, и особенно ледянисто осветилась железная скорлупа рыцарей. Самгин попытался вспомнить стихи
из былины о том, «как перевелись богатыри на Руси», но ‹вспомнил› внезапно кошмар, пережитый им в ночь, когда он
видел себя расколотым на десятки, на толпу Самгиных. Очень неприятное воспоминание…
Бабушку никто не любил. Клим,
видя это, догадался, что он неплохо сделает, показывая, что только он любит одинокую старуху. Он охотно слушал ее рассказы о таинственном доме. Но в день своего рождения бабушка повела Клима гулять и в одной
из улиц города, в глубине большого двора, указала ему неуклюжее, серое, ветхое здание в пять
окон, разделенных тремя колоннами, с развалившимся крыльцом, с мезонином в два
окна.
С некоторого времени он мог, не выходя
из своей квартиры,
видеть, как делают солдат, — обучение происходило почти под
окнами у него, и, открыв
окно, он слышал...
Из окна своей комнаты Клим
видел за крышами угрожающе поднятые в небо пальцы фабричных труб; они напоминали ему исторические предвидения и пророчества Кутузова, напоминали остролицего рабочего, который по праздникам таинственно, с черной лестницы, приходил к брату Дмитрию, и тоже таинственную барышню, с лицом татарки, изредка посещавшую брата.
Из окна своей комнаты он
видел: Варавка, ожесточенно встряхивая бородою, увел Игоря за руку на улицу, затем вернулся вместе с маленьким, сухоньким отцом Игоря, лысым, в серой тужурке и серых брюках с красными лампасами.
Бальзаминов. Меня раза три травили. Во-первых, перепугают до смерти, да еще бежишь с версту, духу потом не переведешь. Да и страм! какой страм-то, маменька! Ты тут ухаживаешь, стараешься понравиться — и вдруг
видят тебя
из окна, что ты летишь во все лопатки. Что за вид, со стороны-то посмотреть! Невежество в высшей степени… что уж тут! А вот теперь, как мы с Лукьян Лукьянычем вместе ходим, так меня никто не смеет тронуть. А знаете, маменька, что я задумал?
— Ну вот, шутка! — говорил Илья Ильич. — А как дико жить сначала на новой квартире! Скоро ли привыкнешь? Да я ночей пять не усну на новом месте; меня тоска загрызет, как встану да
увижу вон вместо этой вывески токаря другое что-нибудь, напротив, или вон ежели
из окна не выглянет эта стриженая старуха перед обедом, так мне и скучно…
Видишь ли ты там теперь, до чего доводил барина — а? — спросил с упреком Илья Ильич.
Татьяна Марковна
увидела его
из окна и постучала ему в стекло.
Он
видел, что собирается гроза, и начал метаться в беспокойстве, не зная, чем отвратить ее! Он поджимал под себя ноги и клал церемонно шляпу на колени или вдруг вскакивал, подходил к
окну и высовывался
из него почти до колен.
Он выбегал на крыльцо, ходил по двору в одном сюртуке, глядел на
окна Веры и опять уходил в комнату, ожидая ее возвращения. Но в темноте
видеть дальше десяти шагов ничего было нельзя, и он избрал для наблюдения беседку
из акаций, бесясь, что нельзя укрыться и в ней, потому что листья облетели.
И сделала повелительный жест рукой, чтоб он шел. Он вышел в страхе, бледный, сдал все на руки Якову, Василисе и Савелью и сам из-за угла старался
видеть, что делается с бабушкой. Он не спускал глаз с ее
окон и дверей.
Если сам он идет по двору или по саду, то пройти бы ему до конца, не взглянув вверх; а он начнет маневрировать, посмотрит в противоположную от ее
окон сторону, оборотится к ним будто невзначай и встретит ее взгляд, иногда с затаенной насмешкой над его маневром. Или спросит о ней Марину, где она, что делает, а если потеряет ее
из вида, то бегает, отыскивая точно потерянную булавку, и,
увидевши ее, начинает разыгрывать небрежного.
— Не знаю, братец. Я
видела давеча
из окна, что она в деревню пошла.
— Я сначала попробовал полететь по комнате, — продолжал он, — отлично! Вы все сидите в зале, на стульях, а я, как муха, под потолок залетел. Вы на меня кричать, пуще всех бабушка. Она даже велела Якову ткнуть меня половой щеткой, но я пробил головой
окно, вылетел и взвился над рощей… Какая прелесть, какое новое, чудесное ощущение! Сердце бьется, кровь замирает, глаза
видят далеко. Я то поднимусь, то опущусь — и, когда однажды поднялся очень высоко, вдруг
вижу, из-за куста, в меня целится
из ружья Марк…
Saddle Islands значит Седельные острова: видно уж по этому, что тут хозяйничали англичане. Во время китайской войны английские военные суда тоже стояли здесь. Я
вижу берег теперь
из окна моей каюты: это целая группа островков и камней, вроде знаков препинания; они и на карте показаны в виде точек. Они бесплодны, как большая часть островов около Китая; ветры обнажают берега. Впрочем, пишут, что здесь много устриц и — чего бы вы думали? — нарциссов!
Мы проезжали мимо развалин массивного здания, упавшего от землетрясения, как надо полагать. Я вышел
из экипажа, заглянул за каменную ограду и
видел стену с двумя-тремя
окнами да кучу щебня и кирпичей, заросших травой.
Уж было за полночь, когда я
из окна видел, как он, с фонариком в руках, шел домой.
Комната Зоси выходила
окнами на двор, на север; ее не могли заставить переменить эту комнату на другую, более светлую и удобную, потому что
из своей комнаты Зося всегда могла
видеть все, что делалось на дворе, то есть, собственно, лошадей.
Дойдя наконец до того мгновения, когда,
увидев высунувшегося
из окна отца, он вскипел ненавистью и выхватил
из кармана пестик, он вдруг как бы нарочно остановился.
Тут начались расспросы именно
из таких, на которые Смердяков сейчас жаловался Ивану Федоровичу, то есть все насчет ожидаемой посетительницы, и мы эти расспросы здесь опустим. Чрез полчаса дом был заперт, и помешанный старикашка похаживал один по комнатам, в трепетном ожидании, что вот-вот раздадутся пять условных стуков, изредка заглядывая в темные
окна и ничего в них не
видя, кроме ночи.
Шепчу ему: «Да там, там она под
окном, как же вы, говорю, не
видели?» — «А ты ее приведи, а ты ее приведи!» — «Да боится, говорю, крику испугалась, в куст спряталась, подите крикните, говорю, сами
из кабинета».
Весь тот день мало со мной говорил, совсем молчал даже, только заметил я: глядит, глядит на меня
из угла, а все больше к
окну припадает и делает вид, будто бы уроки учит, а я
вижу, что не уроки у него на уме.
— Да это же невозможно, господа! — вскричал он совершенно потерявшись, — я… я не входил… я положительно, я с точностью вам говорю, что дверь была заперта все время, пока я был в саду и когда я убегал
из сада. Я только под
окном стоял и в
окно его
видел, и только, только… До последней минуты помню. Да хоть бы и не помнил, то все равно знаю, потому что знаки только и известны были что мне да Смердякову, да ему, покойнику, а он, без знаков, никому бы в мире не отворил!
Следующие два дня были дождливые, в особенности последний. Лежа на кане, я нежился под одеялом. Вечером перед сном тазы последний раз вынули жар
из печей и положили его посредине фанзы в котел с золой. Ночью я проснулся от сильного шума. На дворе неистовствовала буря, дождь хлестал по
окнам. Я совершенно забыл, где мы находимся; мне казалось, что я сплю в лесу, около костра, под открытым небом. Сквозь темноту я чуть-чуть
увидел свет потухающих углей и испугался.
Он строит себе хижину,
из окон которой, невидимый ей, может
видеть ее, когда она поутру раскрывает
окно своей кельи.
Ночью даже приснился ей сон такого рода, что сидит она под
окном и
видит: по улице едет карета, самая отличная, и останавливается эта карета, и выходит
из кареты пышная дама, и мужчина с дамой, и входят они к ней в комнату, и дама говорит: посмотрите, мамаша, как меня муж наряжает! и дама эта — Верочка.
— Даже и мы порядочно устали, — говорит за себя и за Бьюмонта Кирсанов. Они садятся подле своих жен. Кирсанов обнял Веру Павловну; Бьюмонт взял руку Катерины Васильевны. Идиллическая картина. Приятно
видеть счастливые браки. Но по лицу дамы в трауре пробежала тень, на один миг, так что никто не заметил, кроме одного
из ее молодых спутников; он отошел к
окну и стал всматриваться в арабески, слегка набросанные морозом на стекле.
Расхаживая тяжелыми шагами взад и вперед по зале, он взглянул нечаянно в
окно и
увидел у ворот остановившуюся тройку; маленький человек в кожаном картузе и фризовой шинели вышел
из телеги и пошел во флигель к приказчику; Троекуров узнал заседателя Шабашкина и велел его позвать. Через минуту Шабашкин уже стоял перед Кирилом Петровичем, отвешивая поклон за поклоном и с благоговением ожидая его приказаний.
Я его ни разу не видал — то есть порядочно; но однажды я сидел один в горнице (в комиссии), допрос кончился,
из моего
окна видны были освещенные сени; подали дрожки, я бросился инстинктивно к
окну, отворил форточку и
видел, как сели плац-адъютант и с ним Огарев, дрожки укатились, и ему нельзя было меня заметить.
Это было время наибольшего страха от зажигательства; действительно, не проходило дня, чтоб я не слышал трех-четырех раз сигнального колокольчика;
из окна я
видел всякую ночь два-три зарева.
— Не божитесь. Сама
из окна видела.
Видела собственными глазами, как вы, идучи по мосту, в хайло себе ягоды пихали! Вы думаете, что барыня далеко, ан она — вот она! Вот вам за это! вот вам! Завтра целый день за пяльцами сидеть!
И действительно, на другое утро приехал
из земского суда сельский заседатель, разрешил похоронить самоубийцу, и я
из окна видел, как Маврушино тело, обернутое в дырявую рогожу, взвалили на роспуски и увезли в болото.
Как сейчас я его перед собой
вижу. Тучный, приземистый и совершенно лысый старик, он сидит у
окна своего небольшого деревянного домика, в одном
из переулков, окружающих Арбат. С одной стороны у него столик, на котором лежит вчерашний нумер «Московских ведомостей»; с другой, на подоконнике, лежит круглая табакерка, с березинским табаком, и кожаная хлопушка, которою он бьет мух. У ног его сидит его друг и собеседник, жирный кот Васька, и умывается.
Такие слухи упорно носились по Москве. Прохожие по ночам слышали раздававшиеся в доме вой, грохот ржавого железа, а иногда на улицу вылетали
из дома кирпичи, а сквозь разбитые
окна многие
видели белое привидение.
Бубнов струсил еще больше. Чтобы он не убежал, доктор запер все двери в комнате и опять стал у
окна, —
из окна-то он его уже не выпустит. А там, на улице, сбежались какие-то странные люди и кричали ему, чтоб он уходил, то есть Бубнов. Это уже было совсем смешно. Глупцы они, только теперь
увидели его! Доктор стоял у
окна и раскланивался с публикой, прижимая руку к сердцу, как оперный певец.
Вечером поздно Серафима получила записку мужа, что он по неотложному делу должен уехать
из Заполья дня на два. Это еще было в первый раз, что Галактион не зашел проститься даже с детьми. Женское сердце почуяло какую-то неминуемую беду, и первая мысль у Серафимы была о сестре Харитине. Там Галактион, и негде ему больше быть… Дети спали. Серафима накинула шубку и пешком отправилась к полуяновской квартире. Там еще был свет, и Серафима
видела в
окно, что сестра сидит у лампы с Агнией. Незачем было и заходить.
Сидевшие на крыльце мужики
видели, как
из окна волости шлепнулся бродяга на землю, быстро поднялся на ноги и, размахивая своею палкой, быстро побежал по самой средине улицы дробною, мелкою рысцой, точно заяц.