Неточные совпадения
Он не
видел ничего невозможного и несообразного в представлении о том, что смерть, существующая для неверующих, для него не существует, и что так как он обладает полнейшею верой, судьей меры которой он сам, то и
греха уже нет в его душе, и он испытывает здесь на земле уже полное спасение.
— Ну как не
грех не прислать сказать! Давно ли? А я вчера был у Дюссо и
вижу на доске «Каренин», а мне и в голову не пришло, что это ты! — говорил Степан Аркадьич, всовываясь с головой в окно кареты. А то я бы зашел. Как я рад тебя
видеть! — говорил он, похлопывая ногу об ногу, чтобы отряхнуть с них снег. — Как не
грех не дать знать! — повторил он.
Феклуша. Конечно, не мы, где нам заметить в суете-то! А вот умные люди замечают, что у нас и время-то короче становится. Бывало, лето и зима-то тянутся-тянутся, не дождешься, когда кончатся; а нынче и не
увидишь, как пролетят. Дни-то, и часы все те же как будто остались; а время-то, за наши
грехи, все короче и короче делается. Вот что умные-то люди говорят.
Кудряш. Нет, Борис Григорьич, вы, я
вижу, здесь еще в первый раз, а у меня уж тут место насиженное, и дорожка-то мной протоптана. Я вас люблю, сударь, и на всякую вам услугу готов; а на этой дорожке вы со мной ночью не встречайтесь, чтобы, сохрани Господи,
греха какого не вышло. Уговор лучше денег.
Катерина. Э! Что меня жалеть, никто виноват — сама на то пошла. Не жалей, губи меня! Пусть все знают, пусть все
видят, что я делаю! (Обнимает Бориса.) Коли я для тебя
греха не побоялась, побоюсь ли я людского суда? Говорят, даже легче бывает, когда за какой-нибудь
грех здесь, на земле, натерпишься.
Катерина. Давно люблю. Словно на
грех ты к нам приехал. Как
увидела тебя, так уж не своя стала. С первого же раза, кажется, кабы ты поманил меня, я бы и пошла за тобой; иди ты хоть на край света, я бы все шла за тобой и не оглянулась бы.
Кабанова. Полно, полно, не божись!
Грех! Я уж давно
вижу, что тебе жена милее матери. С тех пор, как женился, я уж от тебя прежней любви не
вижу.
Бог знает, какой
грех его попутал; он, изволишь
видеть, поехал за город с одним поручиком, да взяли с собою шпаги, да и ну друг в друга пырять; а Алексей Иваныч и заколол поручика, да еще при двух свидетелях!
Но как огорчился он, когда
увидел, что надобно быть, по крайней мере, землетрясению, чтоб не прийти здоровому чиновнику на службу, а землетрясений, как на
грех, в Петербурге не бывает; наводнение, конечно, могло бы тоже служить преградой, но и то редко бывает.
Мы должны заставить поверить в нас, в силу нашей национальной воли, в чистоту нашего национального сознания, заставить
увидеть нашу «идею», которую мы несем миру, заставить забыть и простить исторические
грехи нашей власти.
Они знают, что война есть великое зло и кара за
грехи человечества, но они
видят смысл мировых событий и вступают в новый исторический период без того чувства уныния и отброшенности, которое ощущают люди первого типа, ни в чем не прозревающие внутреннего смысла.
Отцы и учители, берегите веру народа, и не мечта сие: поражало меня всю жизнь в великом народе нашем его достоинство благолепное и истинное, сам
видел, сам свидетельствовать могу,
видел и удивлялся,
видел, несмотря даже на смрад
грехов и нищий вид народа нашего.
— У рыбы кровь холодная, — возразил он с уверенностию, — рыба тварь немая. Она не боится, не веселится; рыба тварь бессловесная. Рыба не чувствует, в ней и кровь не живая… Кровь, — продолжал он, помолчав, — святое дело кровь! Кровь солнышка Божия не
видит, кровь от свету прячется… великий
грех показать свету кровь, великий
грех и страх… Ох, великий!
Перейдя через невысокий хребет, мы попали в соседнюю долину, поросшую густым лесом. Широкое и сухое ложе горного ручья пересекало ее поперек. Тут мы разошлись. Я пошел по галечниковой отмели налево, а Олентьев — направо. Не прошло и 2 минут, как вдруг в его стороне грянул выстрел. Я обернулся и в это мгновение
увидел, как что-то гибкое и пестрое мелькнуло в воздухе. Я бросился к Олентьеву. Он поспешно заряжал винтовку, но, как на
грех, один патрон застрял в магазинной коробке, и затвор не закрывался.
— Как это ты в тридцать лет не научился говорить?.. таскает — как это таскать дрова? — дрова носят, а не таскают. Ну, Данило, слава богу, господь сподобил меня еще раз тебя
видеть. Прощаю тебе все
грехи за сей год и овес, который ты тратишь безмерно, и то, что лошадей не чистишь, и ты меня прости. Потаскай еще дровец, пока силенка есть, ну, а теперь настает пост, так вина употребляй поменьше, в наши лета вредно, да и
грех.
— Помилуй, пан голова! — закричали некоторые, кланяясь в ноги. —
Увидел бы ты, какие хари: убей бог нас, и родились и крестились — не видали таких мерзких рож. Долго ли до
греха, пан голова, перепугают доброго человека так, что после ни одна баба не возьмется вылить переполоху.
Отец был человек глубоко религиозный и, кажется, в своем несчастии
видел праведное воздаяние за
грехи молодости.
— Это, конечно, заблуждение разума, — сказал отец и прибавил убежденно и несколько торжественно: — Бог, дети, есть, и он все
видит… все. И тяжко наказывает за
грехи…
— А ты не малодушествуй… Не то еще
увидим. Власть первого зверя царит, имя же ему шестьсот и шестьдесят и шесть… Не одною лошадью он теперь трясет, а всеми потряхивает, как вениками. Стенания и вопль мног в боголюбивых народах, ибо и земля затворилась за наши
грехи.
У Костромы было чувство брезгливости к воришкам, слово — «вор» он произносил особенно сильно и, когда
видел, что чужие ребята обирают пьяных, — разгонял их, если же удавалось поймать мальчика — жестоко бил его. Этот большеглазый, невеселый мальчик воображал себя взрослым, он ходил особенной походкой, вперевалку, точно крючник, старался говорить густым, грубым голосом, весь он был какой-то тугой, надуманный, старый. Вяхирь был уверен, что воровство —
грех.
Велик ли
грех наплевать человеку на голову? Я многократно слышал и сам
видел, что с ним поступают гораздо хуже, и, конечно, я честно выполнил взятую на себя задачу.
В родовом процессе, порождающем все новую и новую жизнь, Вл. Соловьев и Н. Федоров
видят смертность, отравленность
грехом.
Само зарождение автономной философии нового времени заключало уже в себе
грех рационалистической разорванности и рассеченности, как мы
видели в предшествующей главе.
Впрочем, она очень недовольна собой и говорит: «На
грех я его
увидела».
— Я?.. Как мне не плакать, ежели у меня смертный час приближается?.. Скоро помру. Сердце чует… А потом-то што будет? У вас, у баб, всего один
грех, да и с тем вы не подсобились, а у нашего брата мужика грехов-то тьма… Вот ты пожалела меня и подошла, а я што думаю о тебе сейчас?.. Помру скоро, Аглаида, а зверь-то останется… Может, я
видеть не могу тебя!..
Старик даже головы не повернул на дерзкий вызов и хотел уйти, но его не пустили. Толпа все росла. Пока ее сдерживали только старики, окружавшие Тита. Они
видели, что дело принимает скверный оборот, и потихоньку проталкивались к волости, которая стояла на горке сейчас за базаром. Дело праздничное, народ подгуляет, долго ли до
греха, а на Тита так и напирали, особенно молодые.
— Нет, нет… — сурово ответила Таисья, отстраняя ее движением руки. — Не подходи и близко! И слов-то подходящих нет у меня для тебя… На кого ты руку подняла, бесстыдница? Чужие-то
грехи мы все
видим, а чужие слезы в тайне проходят… Последнее мое слово это тебе!
— К самому сердцу пришлась она мне, горюшка, — плакала Таисья, качая головой. — Точно вот она моя родная дочь… Все терпела, все скрывалась я, Анфиса Егоровна, а вот теперь прорвало… Кабы можно, так на себя бы, кажется, взяла весь Аграфенин
грех!..
Видела, как этот проклятущий Кирилл зенки-то свои прятал: у, волк! Съедят они там девку в скитах с своею-то Енафой!..
— Ты чего это, милая, мужикам-то на шею лезешь? — кричала она, размахивая своими короткими руками. — Один
грех избыла, захотелось другого… В кои-то веки нос показала из лесу и сейчас в сани к Кириллу залезла. Своем глазам
видела… Стыдобушка головушке!
— Друг сердечный, тебя ли я
вижу! — воскликнула она, растопыривая перед Вихровым руки. Она, видимо, решилась держать себя с ним с прежней бойкостью. — И это не
грех, не
грех так приехать! — продолжала она, восклицая. — Где ты остановился? У вас, что ли? — прибавила она священнику.
Она, впрочем, писала не много ему: «Как тебе не
грех и не стыдно считать себя ничтожеством и
видеть в твоих знакомых бог знает что: ты говоришь, что они люди, стоящие у дела и умеющие дело делать.
Но я знаю также, что Софрон Матвеич влачит свое серенькое существование с
грехом пополам, между тем как Хрисашка блестит паче камня самоцветного и, конечно, не всуе
видит во сне медаль.
— Ах,
грех какой! А вы, сударыня, осторожнее! Вот изволите, сударь,
видеть! всем до нас дело! Марье Петровне мосток построить, другому — трактец починить, третьему — переправочку через ручей устроить! Ан дела-то и многонько наберется. А вы, осмелюсь спросить, писательством, кажется, заниматься изволите?
— Это я их, должно быть, в те поры простудил, как в первый холерный год рекрутов в губернию сдавать ездил, — рассказывал он. — Схватили их тогда наускори, сейчас же в кандалы нарядили — и айда в дорогу! Я было за сапожишками домой побежал, а маменька ваша, царство небесное,
увидела в окошко да и поманила: это, мол, что еще за щеголь выискался — и в валенках будешь хорош! Ан тут, как на
грех, оттепель да слякоть пошла — ну, и схватил, должно полагать.
Но я приму
грех на себя, убью, если
увижу — надо!
Я
вижу, что хорошо мое дело заиграло: верно уже я за все свои
грехи оттерпелся, и прошу...
— Так неужели еще мало вас любят? Не
грех ли вам, Калинович, это говорить, когда нет минуты, чтоб не думали о вас; когда все радости, все счастье в том, чтоб
видеть вас, когда хотели бы быть первой красавицей в мире, чтоб нравиться вам, — а все еще вас мало любят! Неблагодарный вы человек после этого!
«А ежели утаите, большой
грех будете иметь…» — слышалось мне беспрестанно, и я
видел себя таким страшным грешником, что не было для меня достойного наказания.
Оказалось, что он еще жив и даже бродит с
грехом пополам по избе; но плохо
видит и никак не может затвердить слово"сицилисты", которое в деревне приобрело право гражданственности и повторялось в самых разнообразных смыслах.
— И то сказать, трудно в ихнем сословии без
греха прожить! Цельный день по кухням да по лавкам шляются, то
видят, другое
видят — как тут себя уберечи!
— Часто мы
видим, что люди не только впадают в
грех мысленный, но и преступления совершают — и всё через недостаток ума. Плоть искушает, а ума нет — вот и летит человек в пропасть. И сладенького-то хочется, и веселенького, и приятненького, а в особенности ежели женский пол… как тут без ума уберечись! А коли ежели у меня есть ум, я взял канфарки или маслица; там потер, в другом месте подсыпал — смотришь, искушение-то с меня как рукой сняло!
— Она, сударыня, круглая сирота…
Грех ее обидеть. Барыня, перебирая спицы, кивнула головой. Между тем Джон, которому очень не понравилось все это, а также и обращение с ним Матвея, надел шляпу и пошел к двери, не говоря ни слова. Матвей
увидел, что этот неприятный молодой человек готов уйти без него, и тоже заторопился. Наскоро попрощавшись с Анной и поцеловав у барыни руку, он кинулся к двери, но еще раз остановился.
Ведь если так, то жить нельзя»; хотя и есть такие искренние люди, которые, хотя и не могут избавиться от него,
видят свой
грех, огромное большинство людей нашего времени так вошло в свою роль лицемерия, что уж смело отрицает то, что режет глаза всякому зрячему.
Все знают, что если
грех убийства —
грех, то он
грех всегда, независимо от тех людей, над которыми он совершается, как
грех прелюбодеяния, воровства и всякий другой, но вместе с тем люди с детства, смолоду
видят, что убийство не только признается, но благословляется всеми теми, которых они привыкли почитать своими духовными, от бога поставленными руководителями,
видят, что светские руководители их с спокойной уверенностью учреждают убийства, носят на себе, гордясь ими, орудия убийства и от всех требуют, во имя закона гражданского и даже божеского, участия в убийстве.
У тех был хоть внешний религиозный закон, из-за исполнения которого они могли не
видеть своих обязанностей по отношению своих близких, да и обязанности-то эти были тогда еще неясно указаны; в наше же время, во-первых, нет такого религиозного закона, который освобождал бы людей от их обязанностей к близким, всем без различия (я не считаю тех грубых и глупых людей, которые думают еще и теперь, что таинства или разрешение папы могут разрешать их
грехи); напротив, тот евангельский закон, который в том или другом виде мы все исповедуем, прямо указывает на эти обязанности, и кроме того эти самые обязанности, которые тогда в туманных выражениях были высказаны только некоторыми пророками, теперь уже так ясно высказаны, что стали такими труизмами, что их повторяют гимназисты и фельетонисты.
Как на
грех, Людмила сегодня забыла дверь замкнуть. Коковкина вошла, и что же
увидела? Саша стоит перед зеркалом в женском платье и обмахивается веером. Людмила хохочет и расправляет ленты и его ярко-цветного пояса.
— Пёс его знает. Нет, в бога он, пожалуй, веровал, а вот людей — не признавал. Замотал он меня — то адовыми муками стращает, то сам в ад гонит и себя и всех; пьянство, и смехи, и распутство, и страшенный слёзный вопль — всё у него в хороводе. Потом пареной калины объелся, подох в одночасье. Ну, подох он, я другого искать — и нашёл: сидит на Ветлуге в глухой деревеньке, бормочет. Прислушался,
вижу — мне годится! Что же, говорю, дедушка, нашёл ты клад, истинное слово, а от людей прячешь, али это не
грех?
— И вот,
вижу я — море! — вытаращив глаза и широко разводя руками, гудел он. — Океан! В одном месте — гора, прямо под облака. Я тут, в полугоре, притулился и сижу с ружьём, будто на охоте. Вдруг подходит ко мне некое человечище, как бы без лица, в лохмотье одето, плачет и говорит: гора эта — мои
грехи, а сатане — трон! Упёрся плечом в гору, наддал и опрокинул её. Ну, и я полетел!
Они сразу выдали людям свой
грех: Матвей ходил как во сне, бледный, с томными глазами; фарфоровое лицо Палаги оживилось, в глазах её вспыхнул тревожный, но добрый и радостный огонь, а маленькие губы, заманчиво припухшие, улыбались весело и ласково. Она суетливо бегала по двору и по дому, стараясь, чтобы все
видели её, и, звонко хлопая ладонями по бёдрам, вскрикивала...
— То не пустяки, Елена Николаевна, когда свои земляки замешаны. Тут отказаться
грех. Вы вот, я
вижу, даже щенкам не отказываете в помощи, и я вас хвалю за это. А что я время-то потерял, это не беда, потом наверстаю. Наше время не нам принадлежит.