Неточные совпадения
Начались подвохи и подсылы с целью выведать тайну, но Байбаков оставался нем как рыба и на все увещания ограничивался тем, что трясся всем телом. Пробовали споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся у него в ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский
солдат,
взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской и с тех пор затосковал.
Мы
взяли человек пять
солдат и уехали рано утром.
Самосвистов явился в качестве распорядителя: выбранил поставленных часовых за то, что небдительно смотрели, приказал приставить еще лишних
солдат для усиленья присмотра,
взял не только шкатулку, но отобрал даже все такие бумаги, которые могли бы чем-нибудь компрометировать Чичикова; связал все это вместе, запечатал и повелел самому
солдату отнести немедленно к самому Чичикову, в виде необходимых ночных и спальных вещей, так что Чичиков, вместе с бумагами, получил даже и все теплое, что нужно было для покрытия бренного его тела.
— Поди прочь от меня! Позвать, чтобы его
взяли,
солдат! — сказал князь взошедшим.
Случилось так, что Коля и Леня, напуганные до последней степени уличною толпой и выходками помешанной матери, увидев, наконец,
солдата, который хотел их
взять и куда-то вести, вдруг, как бы сговорившись, схватили друг друга за ручки и бросились бежать. С воплем и плачем кинулась бедная Катерина Ивановна догонять их. Безобразно и жалко было смотреть на нее, бегущую, плачущую, задыхающуюся. Соня и Полечка бросились вслед за нею.
— Ба, ба, ба, ба! — сказал старик. — Теперь понимаю: ты, видно, в Марью Ивановну влюблен. О, дело другое! Бедный малый! Но все же я никак не могу дать тебе роту
солдат и полсотни казаков. Эта экспедиция была бы неблагоразумна; я не могу
взять ее на свою ответственность.
— Ваше превосходительство, прикажите
взять мне роту
солдат и полсотни казаков и пустите меня очистить Белогорскую крепость.
«Уши надрать мальчишке», — решил он. Ему, кстати, пора было идти в суд, он оделся,
взял портфель и через две-три минуты стоял перед мальчиком, удивленный и уже несколько охлажденный, — на смуглом лице брюнета весело блестели странно знакомые голубые глаза. Мальчик стоял, опустив балалайку, держа ее за конец грифа и раскачивая, вблизи он оказался еще меньше ростом и тоньше. Так же, как
солдаты, он смотрел на Самгина вопросительно, ожидающе.
— Занавеси
взяли для госпиталя. А конечно, следует.
Солдатам водки не дают, а офицера, извольте видеть… Ведь не одним шампанским питаются, употребляют напитки и покрепче…
Флаг исчез, его
взял и сунул за пазуху синеватого пальто человек, похожий на
солдата. Исчез в толпе и тот, кто поднял флаг, а из-за спины Самгина, сильно толкнув его, вывернулся жуткий кочегар Илья и затрубил, разламывая толпу, пробиваясь вперед...
Четыре женщины заключали шествие: толстая, с дряблым лицом монахини; молоденькая и стройная, на тонких ногах, и еще две шли,
взяв друг друга под руку, одна — прихрамывала, качалась; за ее спиной сонно переставлял тяжелые ноги курносый
солдат, и синий клинок сабли почти касался ее уха.
Самгин
взял бутылку белого вина, прошел к столику у окна; там, между стеною и шкафом, сидел, точно в ящике, Тагильский, хлопая себя по колену измятой картонной маской. Он был в синей куртке и в шлеме пожарного
солдата и тяжелых сапогах, все это странно сочеталось с его фарфоровым лицом. Усмехаясь, он посмотрел на Самгина упрямым взглядом нетрезвого человека.
— Я и то не брал. На что, мол, нам письмо-то, — нам не надо. Нам, мол, не наказывали писем брать — я не смею: подите вы, с письмом-то! Да пошел больно ругаться солдат-то: хотел начальству жаловаться; я и
взял.
— Ну, я перво-наперво притаился:
солдат и ушел с письмом-то. Да верхлёвский дьячок видал меня, он и сказал. Пришел вдругорядь. Как пришли вдругорядь-то, ругаться стали и отдали письмо, еще пятак
взяли. Я спросил, что, мол, делать мне с ним, куда его деть? Так вот велели вашей милости отдать.
Против избитого стояли конвойный
солдат и чернобородый арестант с надетой на одну руку наручней и мрачно смотревший исподлобья то на офицера, то на избитого арестанта с девочкой. Офицер повторил конвойному приказание
взять девочку. Среди арестантов всё слышнее и слышнее становилось гоготание.
— Вы, стало быть, отказываетесь, не хотите
взять землю? — спросил Нехлюдов, обращаясь к нестарому, с сияющим лицом босому крестьянину в оборванном кафтане, который держал особенно прямо на согнутой левой руке свою разорванную шапку так, как держат
солдаты свои шапки, когда по команде снимают их.
На следующий день, когда я проснулся, солнце было уже высоко. Мои спутники напились чаю и ждали только меня. Быстро я собрал свою постель,
взял в карман кусок хлеба и, пока
солдаты вьючили мулов, пошел вместе с Дерсу, Чжан Бао и А.И. Мерзляковым к реке Билимбе.
Отправлена была рота
солдат, дабы
взять его мертвого или живого.
С нами была тогда Наталья Константиновна, знаете, бой-девка, она увидела, что в углу
солдаты что-то едят,
взяла вас — и прямо к ним, показывает: маленькому, мол, манже; [ешь (от фр. manger).] они сначала посмотрели на нее так сурово, да и говорят: «Алле, алле», [Ступай (от фр. aller).] а она их ругать, — экие, мол, окаянные, такие, сякие,
солдаты ничего не поняли, а таки вспрынули со смеха и дали ей для вас хлеба моченого с водой и ей дали краюшку.
Я выпил, он поднял меня и положил на постель; мне было очень дурно, окно было с двойной рамой и без форточки;
солдат ходил в канцелярию просить разрешения выйти на двор; дежурный офицер велел сказать, что ни полковника, ни адъютанта нет налицо, а что он на свою ответственность
взять не может. Пришлось оставаться в угарной комнате.
Около получаса ходили мы взад и вперед по переулку, прежде чем вышла, торопясь и оглядываясь, небольшая худенькая старушка, та самая бойкая горничная, которая в 1812 году у французских
солдат просила для меня «манже»; с детства мы звали ее Костенькой. Старушка
взяла меня обеими руками за лицо и расцеловала.
Едва я успел в аудитории пять или шесть раз в лицах представить студентам суд и расправу университетского сената, как вдруг в начале лекции явился инспектор, русской службы майор и французский танцмейстер, с унтер-офицером и с приказом в руке — меня
взять и свести в карцер. Часть студентов пошла провожать, на дворе тоже толпилась молодежь; видно, меня не первого вели, когда мы проходили, все махали фуражками, руками; университетские
солдаты двигали их назад, студенты не шли.
— Беспокоить! беспокоить! ах, нежности какие! А ежели
солдат усадьбу сожжет — кто тогда отвечать будет? Сказать старосте, чтоб непременно его изловить! чтоб к вечеру же был представлен!
Взять Дашутку и все поле осмотреть, где она его видела.
— Нет, говорит, ничего не сделал; только что
взяла с собой поесть, то отнял. Да и солдат-то, слышь, здешний, из Великановской усадьбы Сережка-фалетур.
— Леший его знает, что у него на уме, — говаривала она, — все равно как
солдат по улице со штыком идет. Кажется, он и смирно идет, а тебе думается: что, ежели ему в голову вступит —
возьмет да заколет тебя. Судись, поди, с ним.
Тюрьма стояла на самом перевале, и от нее уже был виден город, крыши домов, улицы, сады и широкие сверкающие пятна прудов… Грузная коляска покатилась быстрее и остановилась у полосатой заставы шлагбаума. Инвалидный
солдат подошел к дверцам,
взял у матери подорожную и унес ее в маленький домик, стоявший на левой стороне у самой дороги. Оттуда вышел тотчас же высокий господин, «команду на заставе имеющий», в путейском мундире и с длинными офицерскими усами. Вежливо поклонившись матери, он сказал...
— Тоже вот и насчет водки, Михей Зотыч…
Солдату плепорция казенная, а отставному где
взять в голодный-то год?
А когда бабушка зажгла свечу, он
взял подсвечник в руки и, держа его пред собою, как
солдат ружье, закричал в окно насмешливо и громко...
Он. Не продажею оно и делается. Господин сих несчастных,
взяв по договору деньги, отпускает их на волю; они, будто по желанию, приписываются в государственные крестьяне к той волости, которая за них платила деньги, а волость по общему приговору отдает их в
солдаты. Их везут теперь с отпускными для приписания в нашу волость.
— Конешно, родителей укорять не приходится, — тянет
солдат, не обращаясь собственно ни к кому. — Бог за это накажет… А только на моих памятях это было, Татьяна Ивановна, как вы весь наш дом горбом воротили. За то вас и в дом к нам
взяли из бедной семьи, как лошадь двужильная бывает. Да-с… Что же, бог труды любит, даже это и по нашей солдатской части, а потрудится человек — его и поберечь надо. Скотину, и ту жалеют… Так я говорю, Макар?
«У двух
солдат не мудрено
взять и насильно», — говорит кто-то из толпы.
И сержант сказал: «Вы бедный человек, и я не
возьму ваши деньги, но помогу вам. Когда я пойду спать, купите ведро водки
солдатам, и они будут спать. Я не буду смотреть на вас».
Вихров
взял из рук
солдата предписание, в котором очень коротко было сказано: «Препровождая к вашему благородию дело о поимке в Новоперховском уезде шайки разбойников, предписываю вам докончить оное и представить ко мне в самом непродолжительном времени обратно».
Стряпчий
взял у него бумагу и ушел. Вихров остальной день провел в тоске, проклиная и свою службу, и свою жизнь, и самого себя. Часов в одиннадцать у него в передней послышался шум шагов и бряцанье сабель и шпор, — это пришли к нему жандармы и полицейские
солдаты; хорошо, что Ивана не было, а то бы он умер со страху, но и Груша тоже испугалась. Войдя к барину с встревоженным лицом, она сказала...
— Эка прелесть, эка умница этот
солдат!.. — восклицал полковник вслух: — то есть, я вам скажу, — за одного
солдата нельзя
взять двадцати дворовых!
— В кабаке! За вином всего в третий раз с Сарапкой пришли, — тут и захватили, а прочую шайку
взяли уж по приказу от Сарапки: он им с нищим рукавицу свою послал — и будто бы приказывает, чтобы они выходили в такое-то место; те и вышли, а там
солдаты были и переловили их.
Кормилицу мою, семидесятилетнюю старуху Домну, бог благословил семейством. Двенадцать человек детей у нее, всё — сыновья, и все как на подбор — один другого краше. И вот, как только, бывало, пройдет в народе слух о наборе, так старуха начинает тосковать. Четырех сынов у нее в
солдаты взяли, двое послужили в ополченцах. Теперь очередь доходит до внуков. Плачет старуха, убивается каждый раз, словно по покойнике воет.
— Знаю я, батюшка! Десять лет сряду за убылые души плачу — очень хорошо знаю! Кого в
солдаты, кого в ратники
взяли, а кто и сам собой помер — а я плати да плати! Россия-матушка — вот тебе государство! Не маленькая я, что ты меня этим словом тычешь! Знаю, ах, как давно я его знаю!
—
Взять их! — рявкнул старик, топнув в землю ногой. Несколько
солдат выскочили вперед. Один из них взмахнул прикладом — знамя вздрогнуло, наклонилось и исчезло в серой кучке
солдат.
Веткин отошел в сторону. «Вот
возьму сейчас подойду и ударю Сливу по щеке, — мелькнула у Ромашова ни с того ни с сего отчаянная мысль. — Или подойду к корпусному и скажу: „Стыдно тебе, старому человеку, играть в солдатики и мучить людей. Отпусти их отдохнуть. Из-за тебя две недели били
солдат“.
В третьем взводе произошло серьезное замешательство. Молодой
солдат Мухамеджинов, татарин, едва понимавший и говоривший по-русски, окончательно был сбит с толку подвохами своего начальства — и настоящего и воображаемого. Он вдруг рассвирепел,
взял ружье на руку и на все убеждения и приказания отвечал одним решительным словом...
Солдат побежал в деревню,
взял старосту, сотского и двух понятых.
Пал я тут на колени, просил простить: сказывал и про участь свою горькую; однако нет.
Взяли они меня и с
солдатом, да на тех же лошадях и отправили к Ивану Демьянычу".
— Скажу, примерно, хошь про себя, — продолжал Пименыч, не отвечая писарю, — конечно, меня господь разумением выспренним не одарил, потому как я
солдат и, стало быть, даров прозорливства
взять мне неоткуда, однако истину от неправды и я различить могу… И это именно так, что бывают на свете такие угодные богу праведники и праведницы, которые единым простым своим сердцем непроницаемые тайны проницаемыми соделывают, и в грядущее, яко в зерцало, очами бестелесными прозревают!
Другой протестант был некто m-r Козленев, прехорошенький собой молодой человек, собственный племянник губернатора, сын его родной сестры: будучи очень богатою женщиною, она со слезами умоляла брата
взять к себе на службу ее повесу, которого держать в Петербурге не было никакой возможности, потому что он того и гляди мог попасть в
солдаты или быть сослан на Кавказ.
— Ребята! надо сходить назад —
взять офицера, что ранен там в канаве, — сказал он не слишком громко и повелительно, чувствуя, как неприятно будет
солдатам исполнять это приказанье, — и действительно, так как он ни к кому именно не обращался, никто не вышел, чтобы исполнить его.
— Ne sortez pas de la ligne, à vos places, sacré nom…… [Не выходи за черту, по местам, чорт
возьми……] — кричит французской капрал, и
солдаты с видимым неудовольствием расходятся.
Кто-то
взял его за плечи. Он попробовал открыть глаза и увидал над головой темно-синее небо, группы звезд и две бомбы, которые летели над ним, догоняя одна другую, увидал Игнатьева,
солдат с носилками и ружьями, вал траншеи и вдруг поверил, что он еще не на том свете.
«Верно, я в кровь разбился, как упал», — подумал он и, всё более и более начиная поддаваться страху, что
солдаты, которые продолжали мелькать мимо, раздавят его, он собрал все силы и хотел закричать: «
возьмите меня», но вместо этого застонал так ужасно, что ему страшно стало, слушая себя.
«Вот ежели бы он был хороший офицер, он бы
взял тогда, а теперь надо
солдат посылать одних; а и посылать как? под этим страшным огнем могут убить задаром», — думал Михайлов.