Неточные совпадения
Он рассказал до последней черты весь процесс убийства: разъяснил тайну заклада(деревянной дощечки с металлическою полоской), который оказался у убитой старухи в руках; рассказал подробно о том, как
взял у убитой ключи, описал эти ключи, описал укладку и чем она была наполнена; даже исчислил некоторые из отдельных
предметов, лежавших в ней; разъяснил загадку об убийстве Лизаветы; рассказал о том, как приходил и стучался Кох, а за ним студент, передав все, что они между собой говорили; как он, преступник, сбежал потом с лестницы и слышал визг Миколки и Митьки; как он спрятался в пустой квартире, пришел домой, и в заключение указал камень во дворе, на Вознесенском проспекте, под воротами, под которым найдены были вещи и кошелек.
— Не пиши, пожалуйста, только этой мелочи и дряни, что и без романа на всяком шагу в глаза лезет. В современной литературе всякого червяка, всякого мужика, бабу — всё в роман суют… Возьми-ка
предмет из истории, воображение у тебя живое, пишешь ты бойко. Помнишь, о древней Руси ты писал!.. А то далась современная жизнь!.. муравейник, мышиная возня: дело ли это искусства!.. Это газетная литература!
Вы
возьмите микроскоп — это такое стекло увеличительное, что увеличивает
предметы в мильон раз, — и рассмотрите в него каплю воды, и вы увидите там целый новый мир, целую жизнь живых существ, а между тем это тоже была тайна, а вот открыли же.
Прежде всего они спросили, «какие мы варвары, северные или южные?» А мы им написали, чтоб они привезли нам кур, зелени, рыбы, а у нас
взяли бы деньги за это, или же ром, полотно и тому подобные
предметы. Старик
взял эту записку, надулся, как петух, и, с комическою важностью, с амфазом, нараспев, начал декламировать написанное. Это отчасти напоминало мерное пение наших нищих о Лазаре. Потом, прочитав, старик написал по-китайски в ответ, что «почтенных кур у них нет». А неправда: наши видели кур.
— Вообрази себе: это там в нервах, в голове, то есть там в мозгу эти нервы (ну черт их
возьми!)… есть такие этакие хвостики, у нервов этих хвостики, ну, и как только они там задрожат… то есть видишь, я посмотрю на что-нибудь глазами, вот так, и они задрожат, хвостики-то… а как задрожат, то и является образ, и не сейчас является, а там какое-то мгновение, секунда такая пройдет, и является такой будто бы момент, то есть не момент, — черт его дери момент, — а образ, то есть
предмет али происшествие, ну там черт дери — вот почему я и созерцаю, а потом мыслю… потому что хвостики, а вовсе не потому, что у меня душа и что я там какой-то образ и подобие, все это глупости.
Мой отец считал религию в числе необходимых вещей благовоспитанного человека; он говорил, что надобно верить в Священное писание без рассуждений, потому что умом тут ничего не
возьмешь, и все мудрования затемняют только
предмет; что надобно исполнять обряды той религии, в которой родился, не вдаваясь, впрочем, в излишнюю набожность, которая идет старым женщинам, а мужчинам неприлична.
Епиходов. Собственно говоря, не касаясь других
предметов, я должен выразиться о себе, между прочим, что судьба относится ко мне без сожаления, как буря к небольшому кораблю. Если, допустим, я ошибаюсь, тогда зачем же сегодня утром я просыпаюсь, к примеру сказать, гляжу, а у меня на груди страшной величины паук… Вот такой. (Показывает обеими руками.) И тоже квасу
возьмешь, чтобы напиться, а там, глядишь, что-нибудь в высшей степени неприличное, вроде таракана.
Вот почему иногда общий смысл раскрываемой идеи требовал больших распространений и повторений одного и того же в разных видах, — чтобы быть понятным и в то же время уложиться в фигуральную форму, которую мы должны были
взять для нашей статьи, по требованию самого
предмета…
— Этот Лебедев интригует против вас, князь, ей-богу! Они хотят вас под казенную опеку
взять, можете вы себе это представить, со всем, со свободною волей и с деньгами, то есть с двумя
предметами, отличающими каждого из нас от четвероногого! Слышал, доподлинно слышал! Одна правда истинная!
Пришла мне мысль — сыграть нам театр, хороший, настоящий, и мой взгляд по сему
предмету таков, чтобы
взять для представления что-нибудь из Шекспира; так как сего великого писателя хотя и играют на сцене, но актеры, по их крайнему необразованию, исполняют его весьма плохо.
Из прочих
предметов можно было
взять памятью, соображением, а тут нужна была усидчивая работа.
— Правду, сударь, потому все в мире волшебство от начальства происходит. А начальство, доложу вам, это такой
предмет: сегодня он даст, а завтра опять обратно
возьмет. Получать-то приятно, а отдавать-то уж и горьконько. Поэтому я так думаю: тот только человек счастливым почесться может, который на пути своем совсем начальства избежать изловчится.
Князь
взял зашитый
предмет и бросил мельнику мошну с золотыми.
Я дошел до того, что эту ложь вижу даже в неодушевленных
предметах: вот
возьми хоть этот трактирный садишко — ведь деревья только притворяются деревьями, а в сущности это зеленые лакеи, которые должны прикрывать своей тенью пьяниц, влюбленные парочки и всякую остальную трактирную гадость.
Ему купили множество деревянных кубиков, и с этой поры в нем жарко вспыхнула страсть к строительству: целыми днями он, сидя на полу своей комнаты, молча возводил высокие башни, которые с грохотом падали. Он строил их снова, и это стало так необходимо для него, что даже за столом, во время обеда, он пытался построить что-то из ножей, вилок и салфеточных колец. Его глаза стали сосредоточеннее и глубже, а руки ожили и непрерывно двигались, ощупывая пальцами каждый
предмет, который могли
взять.
Разобрать это отношение внешней формы к внутренней силе уже нетрудно; самое главное для критики — определить, стоит ли автор в уровень с теми естественными стремлениями, которые уже пробудились в народе или должны скоро пробудиться по требованию современного порядка дел; затем — в какой мере умел он их понять и выразить, и
взял ли он существо дела, корень его, или только внешность, обнял ли общность
предмета или только некоторые его стороны.
— Нам о таком
предмете не указано рассуждать. Наше дело простое —
взял опасное лицо, намеченное начальством, или усмотрел его своим разумом, собрал справочки, установил наблюдение, подал рапортички начальству, и — как ему угодно! Пусть хоть с живых кожицу сдирает — политика нас не касается… Был у нас служащий агент, Соковнин, Гриша, он тоже вот начал рассуждать и кончил жизнь свою при посредстве чахотки, в тюремной больнице…
— Сменили; он
взял другой
предмет, стал преподавать философию, его совсем отставили. Он ушел.
Рот у него все время был полураскрыт, как бы от непрестанного величайшего удивления; и, прежде чем
взять в руки какой-нибудь самый обыкновенный
предмет, он долго и тупо рассматривал его и брал недоверчиво.
— Молчите, старый дурак. Я вам размозжу голову первым попавшимся
предметом! — захрипел Михаленко, хватаясь за спинку стула и тряся им. — Я могу быть страшен, черт
возьми!..
— Почему — ерунда? — тихо спрашивает кривой, действуя глазом, точно буравом. — Если стих соответствует своему
предмету — он очень сильно может за сердце
взять! Например — Волга, как о ней скажешь?
Володька
взял в руки палочку и начертил на земле лодку; значит: вот нам от тебя какой
предмет требуется!
Еще во время самого рассказа Кольцов был сильно поражен этим случаем, и теперь решился
взять его как
предмет для своего стихотворения.
Оказалось, что у Судака готов уже и план: пусть губернатор
возьмет двух — или трехмесячный отпуск и уедет за границу на воды на
предмет поправления здоровья; в городе все снаружи спокойно, к губернатору в Петербурге благоволят и никакой задержки не сделают.
— Тьфу ты, Господи! да неужто ж, ваше превосходительство, не можете найти другого
предмета? — воскликнул в отчаянии другой генерал и,
взяв у товарища газету, прочел следующее: — «Из Тулы пишут: вчерашнего числа, по случаю поимки в реке Упе осетра (происшествие, которого не запомнят даже старожилы, тем более что в осетре был опознан частный пристав Б.), был в здешнем клубе фестиваль.
Андрей Павлович молчал либо старался отделываться фразами и вопросами о совсем посторонних
предметах, но все это как-то не клеилось, как-то неловко выходило. Он боялся, он просто духом падал пред необходимостью раскрыть старику всю ужасную истину. «Тот же нож», — думал он. — «
Возьми его да и ударь ему прямо в сердце… то же самое будет!»
Оно, конечно, можно и в Кадников идти, так сказать, пионером цивилизации и гражданских чувств, но, черт
возьми, там насчет этих
предметов и слова-то сказать не с кем!
— Ах, да! Еще одно! — спохватился Свитка. — У нас принято в сношениях с членами, и особенно в письменных сношениях, избегать собственных имен и настоящих фамилий. Это тоже в видах общей безопасности. Поэтому изберите для себя какой-нибудь псевдоним; только псевдонимом лучше
взять название какой-нибудь вещи или отвлеченного
предмета, чем фамилию, а то, пожалуй, еще quo pro quo какое-нибудь выйдет. Что вы хотите выбрать?
— Конечно, дело такое, что колется, — сказал отец Израиль. — Страшливо… Однако ж и то надо к
предмету взять, что нельзя не уважить Марью Ивановну — она ведь наша истая благодетельница. Как по-твоему, отец казначей, можно ль ей не уважить?
— Ага! Впрочем, это до меня не касается, а по
предмету вашего посольства скажу вам свой совет, что никакие провожатые зам не нужны, а возьмите-ка хорошую троечку, да и катните к мужу.
Мердяев
взял дрожащими руками книгу и вышел из кабинета. Он был бледен. Косые глазки его беспокойно бегали и, казалось, искали у окружающих
предметов помощи. Мы
взяли у него книгу и начали ее осторожно рассматривать.
Спал и Яков Потапович, утомленный проведенным в мучительных думах днем, не первым со дня роковой беседы с князем Василием. Молодой организм
взял свое, и сон смежил очи, усталые от духовного созерцания будущего. Спал он, но в тревожных грезах продолжала носиться перед ним юная княжна Евпраксия —
предмет непрестанных его помышлений за последние дни.
Очаков нам нужно, конечно,
взять, и для того должны мы употребить все способы, верные для достижения сего
предмета.
Но мы отступили от главного
предмета наших рассуждений и потому позволю себе спросить вас, пан Жвирждовский, какое войско выставит Польша, каких вождей она даст ему, где
возьмет оружие?
— А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, — продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом
предмете, раздражавшем Денисова. — Ну этого ты зачем
взял к себе? — сказал он покачивая головой. — Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои росписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут 30. Помрут с голоду или побьют. Так не всё ли равно их и не брать?
В Евангелии ведь сказано ясно и без возможности какого-либо перетолкования — во-первых, то, что женатому не должно разводиться с женой, с тем чтобы
взять другую, а должно жить с той, с которой раз сошелся (Мф. V, 31—32; XIX, 8); во-вторых, то, что человеку вообще, и, следовательно, как женатому, так и неженатому, грешно смотреть на женщину как на
предмет наслаждения (Мф. V, 28—29), и, в-третьих, то, что неженатому лучше не жениться вовсе, т. е. быть вполне целомудренным (Мф. XIX, 10—12).