Неточные совпадения
Легко ступая и беспрестанно взглядывая на мужа и показывая ему храброе и сочувственное лицо, она вошла
в комнату больного и, неторопливо повернувшись, бесшумно затворила дверь. Неслышными шагами она быстро подошла к одру больного и, зайдя так, чтоб ему не нужно было поворачивать
головы, тотчас же
взяла в свою свежую молодую
руку остов его огромной
руки, пожала ее и с той, только женщинам свойственною, неоскорбляющею и сочувствующею тихою оживленностью начала говорить с ним.
Священник зажег две украшенные цветами свечи, держа их боком
в левой
руке, так что воск капал с них медленно, и пoвернулся лицом к новоневестным. Священник был тот же самый, который исповедывал Левина. Он посмотрел усталым и грустным взглядом на жениха и невесту, вздохнул и, выпростав из-под ризы правую
руку, благословил ею жениха и так же, но с оттенком осторожной нежности, наложил сложенные персты на склоненную
голову Кити. Потом он подал им свечи и,
взяв кадило, медленно отошел от них.
Он знал, что у ней есть муж, но не верил
в существование его и поверил
в него вполне, только когда увидел его, с его
головой, плечами и ногами
в черных панталонах;
в особенности когда он увидал, как этот муж с чувством собственности спокойно
взял ее
руку.
Она призадумалась, не спуская с него черных глаз своих, потом улыбнулась ласково и кивнула
головой в знак согласия. Он
взял ее
руку и стал ее уговаривать, чтоб она его поцеловала; она слабо защищалась и только повторяла: «Поджалуста, поджалуста, не нада, не нада». Он стал настаивать; она задрожала, заплакала.
Хлобуев
взял в руки картуз. Гости надели на
головы картузы, и все отправились пешком осматривать деревню.
Тогда выступило из средины народа четверо самых старых, седоусых и седочупринных козаков (слишком старых не было на Сечи, ибо никто из запорожцев не умирал своею смертью) и,
взявши каждый
в руки земли, которая на ту пору от бывшего дождя растворилась
в грязь, положили ее ему на
голову.
Она
взяла огромную черную
руку и привела ее
в состояние относительного трясения. Лицо рабочего разверзло трещину неподвижной улыбки. Девушка кивнула, повернулась и отошла. Она исчезла так быстро, что Филипп и его приятели не успели повернуть
голову.
— Знаешь, Дунечка, как только я к утру немного заснула, мне вдруг приснилась покойница Марфа Петровна… и вся
в белом… подошла ко мне,
взяла за
руку, а сама
головой качает на меня, и так строго, строго, как будто осуждает… К добру ли это? Ах, боже мой, Дмитрий Прокофьич, вы еще не знаете: Марфа Петровна умерла!
Вожеватов. Еще как рад-то, сияет, как апельсин. Что смеху-то! Ведь он у нас чудак. Ему бы жениться поскорей да уехать
в свое именьишко, пока разговоры утихнут, так и Огудаловым хотелось; а он таскает Ларису на бульвар, ходит с ней под
руку,
голову так высоко поднял, что того гляди наткнется на кого-нибудь. Да еще очки надел зачем-то, а никогда их не носил. Кланяется — едва кивает; тон какой
взял; прежде и не слыхать его было, а теперь все «я да я, я хочу, я желаю».
Два инвалида стали башкирца раздевать. Лицо несчастного изобразило беспокойство. Он оглядывался на все стороны, как зверок, пойманный детьми. Когда ж один из инвалидов
взял его
руки и, положив их себе около шеи, поднял старика на свои плечи, а Юлай
взял плеть и замахнулся, тогда башкирец застонал слабым, умоляющим голосом и, кивая
головою, открыл рот,
в котором вместо языка шевелился короткий обрубок.
— Французы, вероятно, думают, что мы женаты и поссорились, — сказала Марина брезгливо, фруктовым ножом расшвыривая франки сдачи по тарелке; не
взяв ни одного из них, она не кивнула
головой на тихое «Мерси, мадам!» и низкий поклон гарсона. — Я не
в ладу, не
в ладу сама с собой, — продолжала она,
взяв Клима под
руку и выходя из ресторана. — Но, знаешь, перепрыгнуть вот так, сразу, из страны, где вешают,
в страну, откуда вешателям дают деньги и где пляшут…
Поставив Клима впереди себя, он растолкал его телом студентов, а на свободном месте
взял за
руку и повел за собою. Тут Самгина ударили чем-то по
голове. Он смутно помнил, что было затем, и очнулся, когда Митрофанов с полицейским усаживали его
в сани извозчика.
У стола
в комнате Нехаевой стояла шерстяная, кругленькая старушка, она бесшумно брала
в руки вещи, книги и обтирала их тряпкой. Прежде чем
взять вещь, она вежливо кивала
головою, а затем так осторожно вытирала ее, точно вазочка или книга были живые и хрупкие, как цыплята. Когда Клим вошел
в комнату, она зашипела на него...
К столу Лидии подошла пожилая женщина
в черном платье, с маленькой
головой и остроносым лицом,
взяла в руки желтую библию и неожиданно густым, сумрачным голосом возгласила...
Самгин
взял лампу и, нахмурясь, отворил дверь, свет лампы упал на зеркало, и
в нем он увидел почти незнакомое, уродливо длинное, серое лицо, с двумя темными пятнами на месте глаз, открытый, беззвучно кричавший рот был третьим пятном. Сидела Варвара, подняв
руки, держась за спинку стула, вскинув
голову, и было видно, что подбородок ее трясется.
— Взяточку, — слышите, Аннушка? Взяточку просят, — с радостью воскликнул Ястребов. — Значит, дело
в шляпе! — И, щелкнув пальцами, он засмеялся сконфуженно, немножко пискливо. Захарий
взял его под
руку и увел куда-то за дверь, а девица Обоимова, с неизменной улыбкой покачав
головой, сказала Самгину...
Виделась ему
в ней — древняя еврейка, иерусалимская госпожа, родоначальница племени — с улыбкой горделивого презрения услышавшая
в народе глухое пророчество и угрозу: «снимется венец с народа, не узнавшего посещения», «придут римляне и
возьмут!» Не верила она, считая незыблемым венец, возложенный
рукою Иеговы на
голову Израиля.
Она обеими
руками взяла его
голову, поцеловала
в лоб и быстро пошла прочь.
Но он не смел сделать ни шагу, даже добросовестно отворачивался от ее окна, прятался
в простенок, когда она проходила мимо его окон; молча, с дружеской улыбкой пожал ей, одинаково, как и Марфеньке,
руку, когда они обе пришли к чаю, не пошевельнулся и не повернул
головы, когда Вера
взяла зонтик и скрылась тотчас после чаю
в сад, и целый день не знал, где она и что делает.
Но когда настал час — «пришли римляне и
взяли», она постигла, откуда пал неотразимый удар, встала, сняв свой венец, и молча, без ропота, без малодушных слез, которыми омывали иерусалимские стены мужья, разбивая о камни
головы, только с окаменелым ужасом покорности
в глазах пошла среди павшего царства,
в великом безобразии одежд, туда, куда вела ее
рука Иеговы, и так же — как эта бабушка теперь — несла святыню страдания на лице, будто гордясь и силою удара, постигшего ее, и своею силою нести его.
Но тяжелый наш фрегат, с грузом не на одну сотню тысяч пуд, точно обрадовался случаю и лег прочно на песок, как иногда добрый пьяница, тоже «нагрузившись» и долго шлепая неверными стопами по грязи, вдруг
возьмет да и ляжет средь дороги. Напрасно трезвый товарищ толкает его
в бока, приподнимает то
руку, то ногу, иногда
голову.
Рука, нога и
голова падают снова как мертвые. Гуляка лежит тяжело, неподвижно и безнадежно, пока не придут двое «городовых» на помощь.
Наконец пора было уходить. Сейоло подал нам
руку и ласково кивнул
головой. Я
взял у него портрет и отдал жене его, делая ей знак, что оставляю его ей
в подарок. Она, по-видимому, была очень довольна, подала мне
руку и с улыбкой кивала нам
головой. И ему понравилось это. Он, от удовольствия, привстал и захохотал. Мы вышли и поблагодарили джентльменов.
Антонида Ивановна, по мнению Бахаревой, была первой красавицей
в Узле, и она часто говорила, покачивая
головой: «Всем
взяла эта Антонида Ивановна, и полнотой, и лицом, и выходкой!» При этом Марья Степановна каждый раз с коротким вздохом вспоминала, что «вот у Нади, для настоящей женщины, полноты недостает, а у Верочки кожа смуглая и волосы на
руках, как у мужчины».
— Не могу знать!.. А где я тебе
возьму денег? Как ты об этом думаешь… а? Ведь ты думаешь же о чем-нибудь, когда идешь ко мне? Ведь думаешь… а? «Дескать, вот я приду к барину и буду просить денег, а барин запустит
руку в конторку и вытащит оттуда денег, сколько мне нужно…» Ведь так думаешь… а? Да у барина-то, умная твоя
голова, деньги-то разве растут
в конторке?..
И Ваня опять положил свою
голову на землю. Павел встал и
взял в руку пустой котельчик.
Я как сейчас его перед собой вижу. Высокий, прямой, с опрокинутой назад
головой,
в старой поярковой шляпе грешневиком, с клюкою
в руках, выступает он, бывало, твердой и сановитой походкой из ворот, выходивших на площадь, по направлению к конторе, и вся его фигура сияет честностью и сразу внушает доверие. Встретившись со мной, он
возьмет меня за
руку и спросит ласково...
Иногда бабушка, зазвав его
в кухню, поила чаем, кормила. Как-то раз он спросил: где я? Бабушка позвала меня, но я убежал и спрятался
в дровах. Не мог я подойти к нему, — было нестерпимо стыдно пред ним, и я знал, что бабушке — тоже стыдно. Только однажды говорили мы с нею о Григории: проводив его за ворота, она шла тихонько по двору и плакала, опустив
голову. Я подошел к ней,
взял ее
руку.
Приехал доктор.
Взяв ребенка на
руки, он перенес и уложил его поближе к окну. Быстро отдернув занавеску, он пропустил
в комнату луч яркого света и наклонился над мальчиком с своими инструментами. Петр сидел тут же с опущенной
головой, все такой же подавленный и безучастный. Казалось, он не придавал действиям доктора ни малейшего значения, предвидя вперед результаты.
Когда на западе угасли отблески вечерней зари и ночная тьма окутала землю, удэхейцы камланили. Они притушили огонь. Один из них накрыл себе
голову полотенцем и, держа
в руках древесные стружки, произносил заклинания, а другой
взял листочек табаку, несколько спичек, кусочек сахару и сухарь и все побросал
в море, Это было жертвоприношение.
Через пять минут он заснул, сидя
в кресле, откинувшись на его спинку
головой и отвесив нижнюю челюсть. Тамара выждала некоторое время и принялась его будить. Он был недвижим. Тогда она
взяла зажженную свечу и, поставив ее на подоконник окна, выходившего на улицу, вышла
в переднюю и стала прислушиваться, пока не услышала легких шагов на лестнице. Почти беззвучно отворила она дверь и пропустила Сеньку, одетого настоящим барином, с новеньким кожаным саквояжем
в руках.
В заключение он
взял на
руки Маню Беленькую, завернул ее бортами сюртука и, протянув
руку и сделав плачущее лицо, закивал
головой, склоненной набок, как это делают черномазые грязные восточные мальчишки, которые шляются по всей России
в длинных старых солдатских шинелях, с обнаженной, бронзового цвета грудью, держа за пазухой кашляющую, облезлую обезьянку.
В маленьком домике Клеопатры Петровны окна были выставлены и горели большие местные свечи. Войдя
в зальцо, Вихров увидел, что на большом столе лежала Клеопатра Петровна; она была
в белом кисейном платье и с цветами на
голове. Сама с закрытыми глазами, бледная и сухая, как бы сделанная из кости. Вид этот показался ему ужасен. Пользуясь тем, что
в зале никого не было, он подошел,
взял ее за
руку, которая едва послушалась его.
— Да-с, виноват-с, — отвечал тот и поспешил губами снять перчатку, положил ее
в карман, а пистолет
взял уже
голою рукою.
Петр Петрович от всего этого был
в неописанном восторге; склонив немного
голову и распустив почти горизонтально
руки, он то одной из них поматывал басам, то другою — дискантам, то обе опускал, когда хору надо бы было
взять вместе посильнее;
в то же время он и сам подтягивал самой низовой октавой.
С этими словами она встала, подошла ко мне,
взяла меня обеими
руками за
голову и поцеловала
в лоб. Все это сделалось так быстро, что я не успел очнуться, как она уже отпрянула от меня и позвонила.
Осип Иваныч тоже встал с дивана и по всем правилам гостеприимства
взял мою
руку и обеими
руками крепко сжал ее. Но
в то же время он не то печально, не то укоризненно покачивал
головой, как бы говоря:"Какие были родители и какие вышли дети!"
Но Майданов отрицательно покачал
головой и взмахнул волосами. Я после всех опустил
руку в шляпу,
взял и развернул билет… Господи! что сталось со мною, когда я увидал на нем слово: поцелуй!
Граф пожал плечами, но наклонил покорно
голову,
взял перо
в белую, перстнями украшенную
руку, оторвал клочок бумаги и стал писать на нем.
—
Взять их! — вдруг крикнул священник, останавливаясь посреди церкви. Риза исчезла с него, на лице появились седые, строгие усы. Все бросились бежать, и дьякон побежал, швырнув кадило
в сторону, схватившись
руками за
голову, точно хохол. Мать уронила ребенка на пол, под ноги людей, они обегали его стороной, боязливо оглядываясь на
голое тельце, а она встала на колени и кричала им...
Ефим принес горшок молока,
взял со стола чашку, сполоснул водой и, налив
в нее молоко, подвинул к Софье, внимательно слушая рассказ матери. Он двигался и делал все бесшумно, осторожно. Когда мать кончила свой краткий рассказ — все молчали с минуту, не глядя друг на друга. Игнат, сидя за столом, рисовал ногтем на досках какой-то узор, Ефим стоял сзади Рыбина, облокотясь на его плечо, Яков, прислонясь к стволу дерева, сложил на груди
руки и опустил
голову. Софья исподлобья оглядывала мужиков…
Людмила
взяла мать под
руку и молча прижалась к ее плечу. Доктор, низко наклонив
голову, протирал платком пенсне.
В тишине за окном устало вздыхал вечерний шум города, холод веял
в лица, шевелил волосы на
головах. Людмила вздрагивала, по щеке ее текла слеза.
В коридоре больницы метались измятые, напуганные звуки, торопливое шарканье ног, стоны, унылый шепот. Люди, неподвижно стоя у окна, смотрели во тьму и молчали.
Широко открыв рот, он поднимал
голову вверх, а
руку протянул вперед. Мать осторожно
взяла его
руку и, сдерживая дыхание, смотрела
в лицо Егора. Судорожным и сильным движением шеи он запрокинул
голову и громко сказал...
— Эх, милый вы мой! — покачивая
головой, любовно воскликнула женщина. Ей было жалко его и
в то же время что-то
в нем заставляло ее улыбаться теплой, материнской улыбкой. А он переменил позу, снова
взял в руку перо и заговорил, отмечая взмахами
руки ритм своей речи...
Дальше — так: едва я успел
взять кубик на вилку, как тотчас же вилка вздрогнула у меня
в руке и звякнула о тарелку — и вздрогнули, зазвенели столы, стены, посуда, воздух, и снаружи — какой-то огромный, до неба, железный круглый гул — через
головы, через дома — и далеко замер чуть заметными, мелкими, как на воде, кругами.
С этими словами Тыбурций встал,
взял на
руки Марусю и, отойдя с нею
в дальний угол, стал целовать ее, прижимаясь своею безобразной
головой к ее маленькой груди.
Признаюсь откровенно, слова эти всегда производили на меня действие обуха, внезапно и со всею силой упавшего на мою
голову. Я чувствую во всем моем существе какое-то страшное озлобление против преступника, я начинаю сознавать, что вот-вот наступает минута, когда эмпирик
возьмет верх над идеалистом, и пойдут
в дело кулаки, сии истинные и нелицемерные помощники во всех случаях, касающихся человеческого сердца. И много мне нужно бывает силы воли, чтобы держать
руки по швам.
Ввел ее князь,
взял на
руки и посадил, как дитя, с ногами
в угол на широкий мягкий диван; одну бархатную подушку ей за спину подсунул, другую — под правый локоток подложил, а ленту от гитары перекинул через плечо и персты
руки на струны поклал. Потом сел сам на полу у дивана и,
голову склонил к ее алому сафьянному башмачку и мне кивает: дескать, садись и ты.
Накануне своего отъезда Калинович совершенно переселился с своей квартиры и должен был ночевать у Годневых. Вечером Настенька
в первый еще раз, пользуясь правом невесты, села около него и, положив ему
голову на плечо,
взяла его за
руку. Калинович не
в состоянии был долее выдержать своей роли.
— Не знаю… вряд ли! Между людьми есть счастливцы и несчастливцы. Посмотрите вы
в жизни: один и глуп, и бездарен, и ленив, а между тем ему плывет счастье
в руки, тогда как другой каждый ничтожный шаг к успеху, каждый кусок хлеба должен завоевывать самым усиленным трудом: и я, кажется, принадлежу к последним. — Сказав это, Калинович
взял себя за
голову, облокотился на стол и снова задумался.
Он был камнем легко ранен
в голову. Самое первое впечатление его было как будто сожаление: он так было хорошо и спокойно приготовился к переходу туда, что на него неприятно подействовало возвращение к действительности, с бомбами, траншеями, солдатами и кровью; второе впечатление его была бессознательная радость, что он жив, и третье — страх и желание уйти поскорее с бастьона. Барабанщик платком завязал
голову своему командиру и,
взяв его под
руку, повел к перевязочному пункту.