Неточные совпадения
Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно в тебе; не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива
природы, венчанные дерзкими дивами искусства, города с многооконными высокими дворцами, вросшими в утесы, картинные дерева и плющи, вросшие в домы, в шуме и в
вечной пыли водопадов; не опрокинется назад голова посмотреть на громоздящиеся без конца над нею и в вышине каменные глыбы; не блеснут сквозь наброшенные одна на другую темные арки, опутанные виноградными сучьями, плющами и несметными миллионами диких роз, не блеснут сквозь них вдали
вечные линии сияющих гор, несущихся в серебряные ясные небеса.
Все у них было как-то черство, неотесанно, неладно, негоже, нестройно, нехорошо, в голове кутерьма, сутолока, сбивчивость, неопрятность в мыслях, — одним словом, так и вызначилась во всем пустая
природа мужчины,
природа грубая, тяжелая, не способная ни к домостроительству, ни к сердечным убеждениям, маловерная, ленивая, исполненная беспрерывных сомнений и
вечной боязни.
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и
вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской
природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце не скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном
вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии «равнодушной»
природы; они говорят также о
вечном примирении и о жизни бесконечной…
Но среди этой разновековой мебели, картин, среди не имеющих ни для кого значения, но отмеченных для них обоих счастливым часом, памятной минутой мелочей, в океане книг и нот веяло теплой жизнью, чем-то раздражающим ум и эстетическое чувство; везде присутствовала или недремлющая мысль, или сияла красота человеческого дела, как кругом сияла
вечная красота
природы.
С одной стороны, фантазия обольщает, возводит все в идеал: людей,
природу, всю жизнь, все явления, а с другой — холодный анализ разрушает все — и не дает забываться, жить: оттуда
вечное недовольство, холод…
И везде, среди этой горячей артистической жизни, он не изменял своей семье, своей группе, не врастал в чужую почву, все чувствовал себя гостем и пришельцем там. Часто, в часы досуга от работ и отрезвления от новых и сильных впечатлений раздражительных красок юга — его тянуло назад, домой. Ему хотелось бы набраться этой
вечной красоты
природы и искусства, пропитаться насквозь духом окаменелых преданий и унести все с собой туда, в свою Малиновку…
Гончарова.], поэт, — хочу в Бразилию, в Индию, хочу туда, где солнце из камня вызывает жизнь и тут же рядом превращает в камень все, чего коснется своим огнем; где человек, как праотец наш, рвет несеяный плод, где рыщет лев, пресмыкается змей, где царствует
вечное лето, — туда, в светлые чертоги Божьего мира, где
природа, как баядерка, дышит сладострастием, где душно, страшно и обаятельно жить, где обессиленная фантазия немеет перед готовым созданием, где глаза не устанут смотреть, а сердце биться».
Но мысль по
природе своей динамична, она есть
вечное движение духа, перед ней стоят вечно новые задачи, раскрываются вечно новые меры, она должна давать вечно творческие решения.
Да и многое из самых сильных чувств и движений
природы нашей мы пока на земле не можем постичь, не соблазняйся и сим и не думай, что сие в чем-либо может тебе служить оправданием, ибо спросит с тебя судия
вечный то, что ты мог постичь, а не то, чего не мог, сам убедишься в том, ибо тогда все узришь правильно и спорить уже не станешь.
Это был аффект безумства и помешательства, но и аффект
природы, мстящей за свои
вечные законы безудержно и бессознательно, как и все в
природе.
Природа с своими
вечными уловками и экономическими хитростями дает юность человеку, но человека сложившегося берет для себя, она его втягивает, впутывает в ткань общественных и семейных отношений, в три четверти не зависящих от него, он, разумеется, дает своим действиям свой личный характер, но он гораздо меньше принадлежит себе, лирический элемент личности ослаблен, а потому и чувства и наслаждение — все слабее, кроме ума и воли.
Доктор выходил из себя, бесился, тем больше, что другими средствами не мог взять, находил воззрения Ларисы Дмитриевны женскими капризами, ссылался на Шеллинговы чтения об академическом учении и читал отрывки из Бурдаховой физиологии для доказательства, что в человеке есть начало
вечное и духовное, а внутри
природы спрятан какой-то личный Geist. [дух (нем.).]
Все, что в христианстве и даже в Евангелиях противоположно этой
вечной божественной человечности, есть экзотерическое, для внешнего употребления, педагогическое, приспособленное к падшей человеческой
природе.
Обычно романтизм считают восстанием
природы вообще, человеческой
природы с ее страстями и эмоциями против разума, против нормы и закона, против
вечных и общеобязательных начал цивилизации и человеческого общежития.
Гаев(негромко, как бы декламируя). О
природа, дивная, ты блещешь
вечным сиянием, прекрасная и равнодушная, ты, которую мы называем матерью, сочетаешь в себе бытие и смерть, ты живишь и разрушаешь…
Остается
вечной истиной, что человек в том лишь случае сохраняет свою высшую ценность, свою свободу и независимость от власти
природы и общества, если есть Бог и Богочеловечество.
О. Конт был не только верующий по своей психологической
природе, но и настоящий мистик: он верил в человечество, которое сближалось для него с
вечной женственностью христианской мистики, и кончил построением позитивной религии человечества с культом, напоминающим католичество.
— Знаю, знаю! Порядочный человек не сомневается в искренности клятвы, когда дает ее женщине, а потом изменит или охладеет, и сам не знает как. Это делается не с намерением, и тут никакой гнусности нет, некого винить:
природа вечно любить не позволила. И верующие в
вечную и неизменную любовь делают то же самое, что и неверующие, только не замечают или не хотят сознаться; мы, дескать, выше этого, не люди, а ангелы — глупость!
Христос признает существование обеих сторон параллелограмма, обеих
вечных, неуничтожимых сил, из которых слагается жизнь человека: силу животной
природы и силу сознания сыновности богу. Не говоря о силе животной, которая, сама себя утверждая, остается всегда равна сама себе и находится вне власти человека, Христос говорит только о силе божеской, призывая человека к наибольшему сознанию ее, к наибольшему освобождению ее от того, что задерживает ее, и к доведению ее до высшей степени напряжения.
Смутно помнится после ужасов Кукуевки все то, что в другое время не забылось бы. Единственное, что поразило меня на веки
вечные, так это столетний сад, какого я ни до, ни после никогда и нигде не видел, какого я и представить себе не мог. Одно можно сказать: если Тургенев, описывая
природу русских усадеб, был в этом неподражаемо велик — так это благодаря этому саду, в котором он вырос и которым он весь проникся.
Природа вступит в
вечные права свои, вы услышите ее голос, заглушенный на время суетней, хлопотней, смехом, криком и всею пошлостью человеческой речи!
Жизнь
вечная вечна, как эта вся
природа, как мысль, живущая в сменяющих друг друга поколениях.
Выедет Ульяна Петровна за город, пахнет на нее с Днепра
вечной свежестью, и она вдруг оживится, почувствовав ласкающее дыхание свободной
природы, но влево пробежит по зеленой муравке серый дымок, раздастся взрыв саперной мины, или залп ружей в летних бараках — и Ульяна Петровна вся так и замрет.
— Молчи! — продолжал Лежнев. — Каждый остается тем, чем сделала его
природа, и больше требовать от него нельзя! Ты назвал себя
Вечным Жидом… А почему ты знаешь, может быть, тебе и следует так вечно странствовать, может быть, ты исполняешь этим высшее, для тебя самого неизвестное назначение: народная мудрость гласит недаром, что все мы под Богом ходим. Ты едешь, — продолжал Лежнев, видя, что Рудин брался за шапку. — Ты не останешься ночевать?
Природа не стареет, вместо увядших произведений своих она рождает новые; искусство лишено этой
вечной способности воспроизведения, возобновления, а между тем время не без следа проходит и над его созданиями.
Мне ли, страстному поклоннику
вечных красот
природы и моего чудного, родимого края, свободы его полей и лесов, его роскошного простора и приволья, мне ли, безумному охотнику, грустить, расставаясь с неволей и шумом городской жизни, с пыльной и душной Москвой?
Личность человека, противопоставляя себя
природе, борясь с естественною непосредственностью, развертывает в себе родовое,
вечное, всеобщее, разум.
Да живет же сия дикая Республиканская независимость в местах, подобно ей диких и неприступных, на снежных Альпийских громадах, среди острых гранитов и глубоких пропастей, где от
вечных ужасов
Природы безмолвствуют страсти в хладной душе людей и где человек, не зная многих потребностей, может довольствоваться немногими законами
Природы.
Узнал, узнал он образ позабытый
Среди душевных бурь и бурь войны,
Поцеловал он нежные ланиты —
И краски жизни им возвращены.
Она чело на грудь ему склонила,
Смущают Зару ласки Измаила,
Но сердцу как ума не соблазнить?
И как любви стыда не победить?
Их речи — пламень!
вечная пустыня
Восторгом и блаженством их полна.
Любовь для неба и земли святыня,
И только для людей порок она!
Во всей
природе дышит сладострастье;
И только люди покупают счастье!
В наше время уже всякий понимает, что абсолютная свобода воли для человека не существует, и что он, как все предметы
природы, находится в зависимости от её
вечных законов.
Блажен!.. Его душа всегда полна
Поэзией
природы, звуков чистых;
Он не успеет вычерпать до дна
Сосуд надежд; в его кудрях волнистых
Не выглянет до время седина;
Он, в двадцать лет желающий чего-то,
Не будет
вечной одержим зевотой,
И в тридцать лет не кинет край родной
С больною грудью и больной душой,
И не решится от одной лишь скуки
Писать стихи, марать в чернилах руки...
Горы, леса и луга, по которым бродил я с рампеткою, вечера, когда я подкарауливал сумеречных бабочек, и ночи, когда на огонь приманивал я бабочек ночных, как будто не замечались мною: все внимание, казалось, было устремлено на драгоценную добычу; но
природа, незаметно для меня самого, отражалась на душе моей
вечными красотами своими, а такие впечатления, ярко и стройно возникающие впоследствии, — благодатны, и воспоминание о них вызывает отрадное чувство из глубины души человеческой.
Солнце уже склонялось к западу, пышная
природа Юга была во всей красе своего
вечного лета, когда в длинной платановой аллее, обвитой каменною оградой монастыря, показался игумен с юным другом своим, Феодором; уже неоднократно изливал он долго страдавшую душу свою в этот чистый сосуд, сосуд церковный, божий.
Природа никогда не кладет весь свой капитал на одну карту. Рим,
вечный город, имевший не меньше прав на всемирную гегемонию, пошатнулся, разрушился, исчез, и безжалостное человечество шагнуло вперед через его могилу.
И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная
природаКрасою
вечною сиять.
Всё в мире растет, цветет и возвращается к своему корню. Возвращение к своему корню означает успокоение, согласное с
природой. Согласное с
природой означает
вечное; поэтому разрушение тела не заключает в себе никакой опасности.
Но… никаких замков, никакой особо фантастической жизни и ничего никогда тут не бывало, а все эти чудеса понаделала
природа из скалистых известковых гор, да
вечная Волга, которая прорыла да пробуравила в этих скалах множество причудливых пещер и водомоин.
А сила свободного наслаждения (Lust) есть Бог, который изводит Schuf, и то и другое вместе называются словом Fiat, т. е.
вечное слово, которое творит там, где ничего нет, и есть первичное состояние
природы и всех существ [V, 13, § 8.].
«В вечности, как безосновности, вне (божественной, несозданной)
природы не существует ничто, кроме тишины без сущности,
вечный покой ни с чем не сравнимый (ohne Gleichen), безосновность (Ungrund) без начала и конца.
— «Логика… есть истина, какова она без покровов, в себе и для себя самой… изображение бога, каков он в своей
вечной сущности до сотворения
природы и какого бы то ни было конечного духа» (Гегель.
«Законы
природы», идея о все общей мировой детерминированности, о каком-то perpetuum mobile [
Вечный двигатель (лат.).] есть необходимое вспомогательное орудие познания, его прагматические костыли, опираясь на них человек расширяет свою мощь и положительную свободу.
Итак, метафизическая
природа Софии совершенно не покрывается обычными философскими категориями: абсолютного и относительного,
вечного и временного, божественного и тварного.
Вместе с тем смерть стала уже благодеянием — спасением от жизни на зачумленной земле, ибо дурной бесконечности смертной жизни, простого отсутствия смерти, бессмертия «
вечного жида» не могла бы вынести человеческая
природа, и самый замысел этот был бы достоин разве лишь сатаны.
Т. 3. Ч. 1. С. 470.], «по образцу
природы вечной, так чтобы уподобиться ему сколько возможно более.
Соответственно мировоззрению Беме правильнее говорить о рождении, а не о сотворении
природы Богом: «Из воли, которою Божество заключает себя в троичность, от вечности рождается и основа
природы, ибо здесь нет повеления (Fürsatz), но рождение;
вечное рождение и есть повеление, именно Бог хочет рождать Бога и открываться через
природу» [IV, 501, § 42.].
«Таким образом, следует думать о Боге, что он вводит свою волю в знание (Scienz) к
природе, дабы его сила открывалась в свете и могуществе и становилась царством радости: ибо, если бы в
вечном Едином не возникала
природа, все было бы тихо: но
природа вводит себя в мучительность, чувствительность и ощутительность, дабы подвиглась
вечная тишина, и силы прозвучали в слове…
В красоте
природы, как в созданиях искусства, ощущается частичное или предварительное преображение мира, явление его в Софии, и красота эта своим эросом поднимает человека в мир
вечных образов идей, трепетные кони возносят верного возницу к животворящему солнцу, по незабвенному образу платоновского «Федра».
Он сам в себе есть безосновность, без всякой воли к
природе или творению, как
вечное Ничто; в Нем нет никакого качества (Quaal), ни чего-либо, что могло бы к Нему или от Него получить склонность.
Если Слово Божие и говорит о «
вечных мучениях», наряду с «
вечной жизнью», то, конечно, не для того, чтобы приравнять ту и другую «вечность», — райского блаженства, как прямого предначертания Божия, положительно обоснованного в
природе мира, и адских мук, порождения силы зла, небытия, субъективности, тварной свободы.