Неточные совпадения
«Сегодня в десятом часу вечера приходи
ко мне по большой лестнице; муж мой уехал в Пятигорск и завтра утром только
вернется. Моих людей и горничных не будет в доме: я им всем раздала билеты, также и людям княгини. Я жду тебя; приходи непременно».
Через несколько минут Наталья Савишна
вернулась, робко подошла
ко мне и начала увещевать...
Случилось как-то раз, что в его комнате нужно было сделать небольшой ремонт: исправить печь и побелить стены. Я сказал ему, чтобы он дня на два перебрался
ко мне в кабинет, а затем, когда комната будет готова, он снова в нее
вернется.
Видя, что все мои усилия заставить его опять разговориться оставались тщетными, я отправился на ссечки. Притом же и жара немного спала; но неудача, или, как говорят у нас, незадача моя, продолжалась, и я с одним коростелем и с новой осью
вернулся в выселки. Уже подъезжая
ко двору, Касьян вдруг обернулся
ко мне.
Уже несколько часов бродил я с ружьем по полям и, вероятно, прежде вечера не
вернулся бы в постоялый двор на большой Курской дороге, где ожидала меня моя тройка, если б чрезвычайно мелкий и холодный дождь, который с самого утра, не хуже старой девки, неугомонно и безжалостно приставал
ко мне, не заставил меня наконец искать где-нибудь поблизости хотя временного убежища.
Утром мне доложили, что Дерсу куда-то исчез. Вещи его и ружье остались на месте. Это означало, что он
вернется. В ожидании его я пошел побродить по поляне и незаметно подошел к реке. На берегу ее около большого камня я застал гольда. Он неподвижно сидел на земле и смотрел в воду. Я окликнул его. Он повернул
ко мне свое лицо. Видно было, что он провел бессонную ночь.
Наутро он немного стыдился и косил глаза, но затем скоро
вернулся к своему величаво — загадочному, байроническому тону… Он продолжал тяготеть
ко мне, и часто мы прогуливались втроем. Третий был некто Кордецкий.
Чем больше шло время к весне, тем сильнее росла нужда, точно пожар. Раз, когда Устенька
вернулась домой из одной поездки по уезду, ее ждала записка Стабровского, кое-как нацарапанная карандашом: «Дорогой друг, заверните сегодня вечером
ко мне. Может быть, это вам будет неприятно, но вас непременно желает видеть Харитина. Ей что-то нужно сказать вам, и она нашла самым удобным, чтоб объяснение происходило в моем присутствии. Я советую вам повидаться с ней».
— И окажу… — громко начал Полуянов, делая жест рукой. — Когда я жил в ссылке, вы, Галактион Михеич, увели к себе мою жену… Потом я
вернулся из ссылки, а она продолжала жить. Потом вы ее прогнали… Куда ей деваться? Она и пришла
ко мне… Как вы полагаете, приятно это мне было все переносить? Бедный я человек, но месть я затаил-с… Сколько лет питался одною злобой и, можно сказать, жил ею одной. И бедный человек желает мстить.
Когда первые приступы голода были утолены, я хотел со своими спутниками итти за нартами, но обе старушки, расспросив, где мы их оставили, предложили нам лечь спать, сказав, что нарты доставят их мужья, которые ушли на охоту еще вчера и должны скоро
вернуться. Не хотелось мне утруждать туземцев доставкой наших нарт, но я почувствовал, что меня стало сильно клонить
ко сну. Рожков и Ноздрин, сидя на полу, устланном свежей пихтой, тоже клевали носами.
— Если вы чувствуете хоть на волос привязанности или уважения
ко мне, — промолвил Санин, — вы сейчас
вернетесь домой или в магазин к господину Клюберу, и никому не скажете ни единого слова, и будете ждать моего возвращения!
Свадьба должна была быть через две недели; но лекции наши начинались, и мы с Володей в начале сентября поехали в Москву. Нехлюдовы тоже
вернулись из деревни. Дмитрий (с которым мы, расставаясь, дали слово писать друг другу и, разумеется, не писали ни разу) тотчас же приехал
ко мне, и мы решили, что он меня на другой день повезет в первый раз в университет на лекции.
Прошло много лет. В.М. Дорошевич стал знаменитостью, и наши отношения обратились в теплую и долгую дружбу. Он совершил свою блестящую поездку на Сахалин и,
вернувшись в Москву, первым делом приехал
ко мне...
Вот, изволишь ли видеть, как я от станичников-то на мельницу
вернулся, мельник-то мне и говорит: залетела, говорит, жар-птица
ко мне; отвези се, говорит, к царю Далмату!
Тщетно прождав ее, Шамиль
вернулся к себе уже
ко времени полуночной молитвы.
Я хотел
вернуться к столу, как, оглядываясь на кого-то в толпе,
ко мне быстро подошла женщина в пестром платье, отделанном позументами, и в полумаске.
Мы благополучно сели, крестьяне помогли удержать шар, народ сбегался все больше и больше и с радостью помогал свертывать шар. Опоздав
ко всем поездам, я
вернулся на другой день и был зверски встречен Н.И. Пастуховым: оказалось, что известия о полете в «Листке» не было.
Возлелей же князя, господине,
Сохрани на дальней стороне,
Чтоб забыла слезы я отныне,
Чтобы жив
вернулся он
ко мне!»
Далеко в Путивле, на забрале,
Лишь заря займется поутру,
Ярославна, полная печали,
Как кукушка, кличет на юру:
«Солнце трижды светлое!
Оставить этот свет я не в силах, но и жить в нем без тебя не могу. Мы скоро
вернемся в Петербург, приезжай туда, живи там, мы найдем тебе занятия, твои прошедшие труды не пропадут, ты найдешь для них полезное применение… Только живи в моей близости, только люби меня, какова я есть, со всеми моими слабостями и пороками, и знай, что ничье сердце никогда не будет так нежно тебе предано, как сердце твоей Ирины. Приходи скорее
ко мне, я не буду иметь минуты спокойствия, пока я тебя не увижу.
— Княгиня в самые большие дома и во дворец выезжала и обо всем там, кажется, могли наговориться, а, бывало, чуть только
вернутся, сейчас
ко мне: разденутся и велят себе задорную корочку аржаного хлеба покруче крупной солью насолить и у меня на сундучке сядут, и начнем с нею про деревню говорить.
Молча думали оба и, не найдя лица, молча
вернулись в избу. Хозяин, один из Гнедых, равнодушный
ко всему в мире, одинокий человек, раздумчиво почесывался со сна и вопросительно смотрел на Жегулева. Тот спросил...
— В таком случае вы переоденетесь, — сказал Дюрок Эстампу. — Идите
ко мне в спальню, там есть кое-что. — И он увел его, а сам
вернулся и стал говорить с Попом на языке, которого я не знал.
Наступил, наконец, и долгожданный день совершеннолетия. Девушка Иды Ивановны ранехонько явилась
ко мне за оставленными вещами, я отдал их и побежал за своим Пушкиным. Книги были сделаны. Часов в десять я
вернулся домой, чтобы переодеться и идти к Норкам. Когда я был уже почти совсем готов,
ко мне зашел Шульц. В руках у него была длинная цилиндрическая картонка и небольшой сверток.
Вероятно, под влиянием дяди Петра Неофитовича, отец взял
ко мне семинариста Петра Степановича, сына мценского соборного священника. О его влиянии на меня сказать ничего не могу, так как в скорости по водворении в доме этот скромный и, вероятно, хорошо учившийся юноша попросил у отца беговых дрожек, чтобы сбегать во мценский собор, куда, как уведомлял его отец, ждали владыку.
Вернувшись из города, Петр Степанович рассказывал, что дорогой туда сочинил краткое приветствие архипастырю на греческом языке.
Откладывать поездку было неудобно и по отношению к Матвееву и
ко мне, без того потерявшему много лет в университете. Поэтому, получивши от отца небольшую сумму денег, я тем же путем
вернулся в Москву к старикам Григорьевым и, доехав в дилижансе до Петербурга, немедля взял место на отходившем в Штетин пароходе «Николай». Зная, что платье несравненно дешевле за границей, я сел на корабль в студенческом сюртуке.
Достав фонарь, я пошел осмотреть избу кругом — никаких следов, только один лес глухо шумел под напором ветра да где-то дико вскрикивал филин;
вернувшись в комнату, я нашел Александру Васильевну в передней избе, она стояла у письменного стола и, обернувшись
ко мне, указала рукой на листик почтовой бумаги, на котором было начато письмо.
Каренин. Поедем теперь
ко мне. Я скажу, что ты
вернешься, и завтра…
Она явиться может —
И, чтоб ее предупредить, я должен
Теперь быть строг. Когда придет пора,
Я к милости
вернусь. Где Ксенья? Мы
Не виделись сегодня. Пусть она
Ко мне придет.
Так и я чувствовал, что мне вот-вот по шапке дадут. И думал я: опять улица, холод, клопы в ночлежках, конская колбаса, грязь, гадость. Кстати, и моя Зоська
ко мне
вернулась в эту пору, — пронюхала, гадюка, что из меня опять можно деньги сосать. Есть деньги — она спокойна, ласкова, даже чересчур ласкова, так что невмоготу бывало, а нет — кричит мне при соседях: «Лакей вонючий! хам! шестерка! продажная тварь!» Только у ней тогда и оказывалось слов.
На другой день я завтракал у Лугановичей; после завтрака они поехали к себе на дачу, чтобы распорядиться там насчет зимы, и я с ними. С ними же
вернулся в город и в полночь пил у них чай в тихой, семейной обстановке, когда горел камин, и молодая мать все уходила взглянуть, спит ли ее девочка. И после этого в каждый свой приезд я непременно бывал у Лугановичей.
Ко мне привыкли, и я привык. Обыкновенно входил я без доклада, как свой человек.
— В Малозёмове гостит князь, тебе кланяется, — говорила Лида матери,
вернувшись откуда-то и снимая перчатки. — Рассказывал много интересного… Обещал опять поднять в губернском собрании вопрос о медицинском пункте в Малозёмове, но говорит: мало надежды. — И, обратясь
ко мне, она сказала: — Извините, я все забываю, что для вас это не может быть интересно.
Ко мне
вернулось сознание.
Всё время, пока телега ехала по селу, Кузьма неутомимо болтал и привязывался
ко всем встречным. С одного он сорвал шапку, другому ткнул кулаком в живот, третьего потрогал за бороду. Баб называл он милыми, душечками, мамашами, а мужиков, соображаясь с особыми приметами, рыжими, гнедыми, носастыми, кривыми и т. п. Всё это возбуждало самый живой и искренний смех. Скоро у Кузьмы нашлись и знакомые. Послышались возгласы; «А, Кузьма Шкворень! Здравствуй, вешаный! Давно ли из острога
вернулся?»
Однажды вдовушка Сусанна исчезла и ночевать не
вернулась. Малгоржан очень тревожился. Прошли еще сутки, а вдовушки нет как нет. Малгоржана уже начинали мучить некоторые темные предчувствия. Он уж замышлял было подавать в полицию объявку об исчезновении «кузинки», как вдруг на третий день утром Лидинька Затц получила с городской почты письмо. Хотя это письмо и было адресовано на ее имя, но содержание его относилось
ко всем вообще. Это было, в некотором роде, послание соборное.
Постепенно успокаивались нервы, утихала душевная боль, голова становилась яснее, и
ко мне
вернулась способность реально смотреть на вещи.
— Тятя! Родненький! Не помер ты!
Ко мне пришел!
Вернулся! — шепчет словно в забытьи девочка, и слезы катятся одна за другой по встревоженному и радостному Дуниному лицу.
Веришь ли, я часто не сплю полночи и жду того мгновения, когда,
вернувшись с какого-нибудь великосветского вечера или из театра, мама пройдет
ко мне в спальню, наклонится над моей постелью, перекрестит и поцелует меня…
Тот понял и сейчас же распорядился, чтобы была подана коляска. Глафиру Васильевну вывели, усадили среди подушек, укутали ей ноги пледом и повезли, куда попало, по освещенной луной Москве. Рядом с нею сидела горничная из гостиницы, а на передней лавочке — Горданов. Они ездили долго, пока больная почувствовала усталость и позыв
ко сну; тогда они
вернулись, и Глафира тотчас же легла в постель. Девушка легла у нее в ногах на диванчике.
Ко мне
вернулась скверная привычка Вандергуда напиваться в одиночку, и я пьян немного.
— Полно же; слышите вы: годи нам журитися — пусть лихо смеется!.. Он женится… он женится, — повторила она как бы с угрозою и, стукнув рукою, добавила: — а
ко мне
вернется.
Елена Андреевна. Не
вернусь я… Надо рассуждать, Илья Ильич. Мужа я не люблю. Молодежь, которую я любила, была несправедлива
ко мне от начала до конца. Зачем же я туда
вернусь? Вы скажете — долг… Это я и сама знаю отлично, но, повторяю, надо рассуждать…
Это днем и вечером. А ночью, когда я,
вернувшись домой, ложусь спать и в потемках спрашиваю себя, отчего же это в самом деле мне так мучительно скучно, в груди моей беспокойно поворачивается какая-то тяжесть, — и я припоминаю, как неделю тому назад в одном доме, когда я стал спрашивать, что мне делать от скуки, какой-то незнакомый господин, очевидно не москвич, вдруг повернулся
ко мне и сказал раздраженно...
Володя поднялся и растерянно поглядел на Нюту. Она только что
вернулась из купальни. На ее плечах висели простыня и мохнатое полотенце, и из-под белого шелкового платка на голове выглядывали мокрые волосы, прилипшие
ко лбу. От нее шел влажный, прохладный запах купальни и миндального мыла. От быстрой ходьбы она запыхалась. Верхняя пуговка ее блузы была расстегнута, так что юноша видел и шею и грудь.
—
Ко мне не рассудил
вернуться, — начала она возбужденно и так строго, как никогда еще не говорила с ним. — Боишься Калерии Порфирьевны? Не хочешь ее девичьей скромности смущать… Не нынче завтра пойдешь и в этом исповедоваться!..
Я уже упомянул вскользь о том, как он перед приездом моим из Лондона заходил
ко мне и оставил карточку, на которой написал несколько очень любезных строк, приглашая к себе, когда я
вернусь в Париж, И в приписке стояло, что"Madame Dumas — une compatriote".
Группа в три-четыре человека наладила сапожную артель, о которой есть упоминание и в моем романе. Ее староста, взявший себе французский псевдоним, захаживал
ко мне и даже взял заказ на пару ботинок, которые были сделаны довольно порядочно. Он впоследствии перебрался на французскую Ривьеру, где жил уроками русского языка, и в Россию не
вернулся, женившись на француженке.
Позднее,
вернувшись в Петербург в начале 1871 года, я узнал от брата Василия Курочкина — Николая (постоянного сотрудника"Отечественных записок"), что это он, не будучи даже со мной знаком, стал говорить самому Некрасову обо мне как о желательном сотруднике и побудил его обратиться
ко мне с письмом.
— Ты прав, — встал со стула граф и сунул в руку лакея первую попавшуюся ему в кармане кредитку, — я поеду домой. Когда доктор
вернется, попроси его, чтобы он тотчас приехал
ко мне, я буду его ждать целый день и целую ночь. Чтобы непременно приехал.
— Дай, думаю, у ней побываю да порасскажу, может она моему горю и поможет, образумит своего соколика… Где исправник не сможет, там баба, думаю, в лучшем виде дело отделает… Ха, ха, ха… Больше мне от вас ничего и не надобно… Чтобы он только бросил Маргаритку-то, да и имение, как ни есть, отнял… Один бросит, другой бросит, надоест менять ей, она
ко мне и
вернется… Одной этой мыслью и живу. Люблю ее, люблю, подлую… Кабы не надежда эта, давно бы пулю в лоб пустил… пулю.
— Когда она обратилась
ко мне, — продолжала «особа» прерванную речь, — я сказал ей: «Прежде чем волноваться и всячески бранить невесту племянника, необходимо самой посмотреть на нее». Генеральша послушалась и
вернулась очарованная молодой девушкой… С этого дня началось особенное благоволение к молодой Ивановой, ставшей вскоре Салтыковой… Ведь это время так не далеко, вы должны помнить это.