Неточные совпадения
«Взволнован, этот выстрел оскорбил его», — решил Самгин, медленно шагая по комнате. Но о выстреле он не думал, все-таки не
веря в него. Остановясь и глядя
в угол, он представлял себе торжественную картину: солнечный день, голубое небо, на площади, пред Зимним дворцом, коленопреклоненная толпа рабочих, а на балконе дворца, плечо с плечом, голубой
царь, священник
в золотой рясе, и над неподвижной, немой массой людей плывут мудрые слова примирения.
— Я, конечно, не
верю, что весь умру, — говорил Спивак. — Это — погружение
в тишину, где
царит совершенная музыка. Земному слуху не доступна. Чьи это стихи… земному слуху не доступна?
Начальник же тюрьмы и надзиратели, хотя никогда и не знали и не вникали
в то,
в чем состоят догматы этой веры, и что означало всё то, что совершалось
в церкви, —
верили, что непременно надо
верить в эту веру, потому что высшее начальство и сам
царь верят в нее.
Дай-ко, спрошу тебя,
Батюшко, светлый
царь,
Клятвы-то слушать ли,
В совесть-то
верить ли,
Али уж
в людях-то
Вовсе извериться?
Потом стали толковать о каких-то «золотых грамотах», которые появлялись нивесть откуда на дорогах,
в полях, на заборах, будто «от самого
царя», и которым
верили мужики, а паны не
верили, мужики осмеливались, а паны боялись… Затем грянула поразительная история о «рогатом попе»…
Одно время он даже
верит в полезную роль
царя и готов поддерживать монархию, если она будет защищать народ.
…Абаза здесь был, когда пришла горькая весть о Севастополе. Плохо наши правители и командиры действуют. Солдаты и вообще Россия — прелесть! За что эти жертвы гибнут
в этом потоке. Точно, прошлого
царя можно назвать незабвенным, теперь бедная Россия поплачивается за его полицию
в Европе. Полиция вообще наскучивает, и теперь пришлось поплатиться за эту докуку. Грустно — тоска! — Все-таки
верю в судьбу безответной Руси.
— У всякого есть свой
царь в голове, говорится по-русски, — заметил Стрепетов. — Ну, а я с вами говорю о тех, у которых свой царь-то
в отпуске. Вы ведь их знаете, а Стрепетов старый солдат, а не сыщик, и ему, кроме плутов и воров, все
верят.
Ну, и подлинно слушают, потому что народ не рассуждает; ему только скажи, что так, мол, при
царе Горохе было или там что какой ни на есть папа Дармос был, которого тело было ввержено
в реку Тивирь, и от этого
в реке той вся рыба повымерла, — он и
верит.
— Борис Федорыч! Случалось мне видеть и прежде, как
царь молился; оно было не так. Все теперь стало иначе. И опричнины я
в толк не возьму. Это не монахи, а разбойники. Немного дней, как я на Москву вернулся, а столько неистовых дел наслышался и насмотрелся, что и
поверить трудно. Должно быть, обошли государя. Вот ты, Борис Федорыч, близок к нему, он любит тебя, что б тебе сказать ему про опричнину?
Со всем тем, когда Иоанн взирал милостиво, взгляд его еще был привлекателен. Улыбка его очаровывала даже тех, которые хорошо его знали и гнушались его злодеяниями. С такою счастливою наружностью Иоанн соединял необыкновенный дар слова. Случалось, что люди добродетельные, слушая
царя, убеждались
в необходимости ужасных его мер и
верили, пока он говорил, справедливости его казней.
Человек, верующий
в боговдохновенность Ветхого Завета и святость Давида, завещающего на смертном одре убийство старика, оскорбившего его и которого он сам не мог убить, так как был связан клятвою (3-я Книга
Царей, глава 2, стих 8), и тому подобные мерзости, которыми полон Ветхий Завет, не может
верить в нравственный закон Христа; человек, верующий
в учение и проповеди церкви о совместимости с христианством казней, войн, не может уже
верить в братство всех людей.
Хорошо было еврею подчиняться своим законам, когда он не сомневался
в том, что их писал пальцем бог; или римлянину, когда он думал, что их писала нимфа Егерия; или даже когда
верили, что
цари, дающие законы, — помазанники божии; или хоть тому, что собрания законодательные имеют и желание и возможность найти наилучшие законы.
Но мало того, что все люди, связанные государственным устройством, переносят друг на друга ответственность за совершаемые ими дела: крестьянин, взятый
в солдаты, — на дворянина или купца, поступившего
в офицеры, а офицер — на дворянина, занимающего место губернатора, а губернатор — на сына чиновника или дворянина, занимающею место министра, а министр — на члена царского дома, занимающего место
царя, а
царь опять на всех этих чиновников, дворян, купцов и крестьян; мало того, что люди этим путем избавляются от сознания ответственности за совершаемые ими дела, они теряют нравственное сознание своей ответственности еще и оттого, что, складываясь
в государственное устройство, они так продолжительно, постоянно и напряженно уверяют себя и других
в том, что все они не одинаковые люди, а люди, различающиеся между собою, «как звезда от звезды», что начинают искренно
верить в это.
Всюду появилось множество тайных листков,
в них революционеры описывали кровавые дни
в Петербурге и ругали
царя, убеждая народ не
верить правительству.
Теперь они выпустили манифест,
в котором будто бы по воле
царя и с его согласия извещали народ о том, что ему скоро будет дана свобода собираться
в толпы, где он хочет, говорить о том, что его интересует, писать и печатать
в газетах всё, что ему нужно, и даже будет дана свобода не
верить в бога.
— Благодарю за любезность, но не
верю ей. Я очень хорошо знаю, что я такое. У меня есть совесть и, какой случился, свой
царь в голове, и, кроме их. я ни от кого и ни от чего не хочу быть зависимой, — отвечала с раздувающимися ноздерками Дора.
— Неужели ты думаешь, что я
поверю этому? Лицо твое не огрубело от ветра и не обожжено солнцем, и руки твои белы. На тебе дорогой хитон, и одна застежка на нем стоит годовой платы, которую братья мои вносят за наш виноградник Адонираму, царскому сборщику. Ты пришел оттуда, из-за стены… Ты, верно, один из людей, близких к
царю? Мне кажется, что я видела тебя однажды
в день великого празднества, мне даже помнится — я бежала за твоей колесницей.
— Ежели, — говорит, — царская или богатого дочь во Христа
поверит, да замучают её — ведь ни
царь, ни богач добрее к людям от этого не бывали.
В житиях не сказано, что исправлялись цари-то, мучители!
— Да… и верно, что сказка. Поди,
в нашей деревне тоже не
поверят, какие народы есть у белого
царя. Значит… пригнали меня
в наслег,
в самый дальной по округе. А Пётра-то Иваныч там уже. Сидит…
в юртешке
в махонькой, да книжку читает…
Ананий Яковлев. То бы теперь, кажись, рассудить надо: ну, пускай так, я пропадать, значит, должен, дурак, видно, и был, может, это еще за удовольствие для них будет; вы тоже, может, чрез то
в могилу ляжете; что ж опосля того с самой-то последует?
Царь небесный справедлив: он все это видеть будет и не помилует тебя, Лизавета,
поверь ты мне!
Булычов. Я тебе — не сказки, я тебе всегда правду говорил. Видишь ли… Попы,
цари, губернаторы… на кой черт они мне надобны?
В бога — я не
верю. Где тут бог. Сама видишь… И людей хороших — нет. Хорошие — редки, как… фальшивые деньги! Видишь, какие все? Вот они теперь запутались, завоевались… очумели! А — мне какое дело до них? Булычову-то Егору — зачем они? И тебе… ну, как тебе с ними жить?
В то время был один человек — Оройтес. Этот Оройтес был сердит на Поликрата и хотел погубить его. Вот Оройтес придумал какую хитрость. Написал он Поликрату, что будто персидский
царь Камбиз обидел его и хотел убить и что он будто ушел от него. Оройтес так писал Поликрату: «У меня много богатств, но я не знаю, где мне жить. Прими ты меня к себе с моими богатствами, и тогда мы с тобой сделаемся самые сильные
цари. А если ты не
веришь, что у меня много богатств, так пришли кого-нибудь посмотреть».
Можно понять, почему
цари, министры, богачи уверяют себя и других, что людям нельзя жить без государства. Но для чего стоят за государство бедные, которым государство ничего не дает, а только мучает? Только оттого, что они
верят в лжеучение государства.
— Так вот, слышишь, любезный, что сам
царь повелевает! — строго обратился Свитка к мужику, высказавшему некоторое сомнение. — Ты, значит, ослушник воли царской!.. За это
в кандалы!.. За это вяжут да к становому нашего брата, а ты, значит, молчи да
верь, коли это пропечатано!
Больше всех хочется Дуне узнать, что такое «духовный супруг». Вот уж год почти миновал, как она
в первый раз услыхала о нем, но до сих пор никто еще не объяснил ей, что это такое. Доходили до Луповиц неясные слухи, будто «араратский
царь Максим», кроме прежней жены, взял себе другую, духовную, а последователям велел брать по две и по три духовные жены. Егор Сергеич все знает об этом, он расскажет, он разъяснит. Николай Александрыч и семейные его мало
верили кавказским чудесам.
— Я наперед это знал, — молвил Смолокуров. — И чего ты не наплел! И у самого-то
царя в доме жил, и жены-то царские
в ситцевых платьишках ходят, и стряпка-то
царем ворочает, и министров-то скалкой по лбу колотит!.. Ну, кто
поверит тебе? Хоша хивинский
царь и басурманин, а все же таки
царь, — стать ли ему из-за пирогов со стряпкой дружбу водить. Да и как бы она посмела министров скалкой колотить? Ври, братец, на здоровье, да не завирайся. Нехорошо, любезный!
Мужики были консервативны, авторитет батюшки-царя стоял для них высоко, они
верили, что все вспомоществования идут от него. Земство решило возбудить перед казною ходатайство о ссуде на обзаведение крестьян скотом взамен павшего от бескормицы. С ходатайством поехал
в Петербург граф Вл. А. Бобринский, впоследствии черносотенный депутат Государственной думы, а
в то время — радикальный земец. Крестьяне с нетерпением и надеждой ждали результатов ходатайства. Инна посмеивалась и говорила...
Царь, и особенно царица,
поверили в Распутина, как
в народ.
— «Это, говорит, новшество, а я по старине
верю: а
в старину, говорит,
в книгах от
царя Алексея Михайловича писано, что когда-де учали еще на Москву приходить немцы, то велено-де было их, таких-сяких, туда и сюда не сажать, а держать
в одной слободе и писать по черной сотне».
Отчаяние, ужас, негодование
царили в армии. Как все это могло случиться? Солдаты упорно отказывались
верить в гибель эскадры.
В уме старухи не укладывалась мысль о возможности брака ее питомицы не с боярином. «Самому царю-батюшке и то бы
в пору такая красавица», — думала Антиповна, глядя на свою любимицу. И вдруг что? Ее сватают на Ермака, за разбойника… Она, когда он сделался ее любимцем, вызволившим от хвори Ксению Яковлевну, мекала его посватать за одну из сенных девушек, да и то раздумывала, какая решится пойти, а тут на поди… сама ее питомица. Антиповна отказывалась этому
верить.
Насколько было правды
в его словах — неизвестно. Люди антиаракчеевской партии безусловно
верили ему и даже варьировали его рассказ далеко не
в пользу всесильного, а потому ненавистного им графа. Другие же говорили иное, и, по их словам, граф
в Зарудине только преследовал нарушения принципа бескорыстного и честного служения
Царю и Отечеству, а личное столкновение с Павлом Кирилловичем не играло
в отставке последнего никакой существенной роли.
— Ну, это погодишь… ее я не отдам, да и меча не брошу… Коли своих бил этим мечом — пусть судит меня
царь! Если скажет он, что губят народ по его указу —
поверю… А тебе, Григорий Лукьянович, не
верю! Погиб я тогда, не спорю и защищаться не хочу… Да и не жизнь мне, коли
в словах твоих хоть доля правды.
Положение ее, ее раны, поделанные властолюбием Карла Одиннадцатого и растравленные удальством его сына; силы, средства, обширность России, которая, рано или поздно, должна была поглотить мое отечество своим соседством и которая —
поверьте мне — не позже столетия будет могущественнейшею державою
в мире; величие Петра, ручающееся за благосостояние стран, ему вверенных, — все подвинуло меня оставить Августа и броситься
в объятия
царя, для меня открытые.
— Мы не
поверили оговору уличенного изменника, — снова начал
царь, — возвратили милость нашу князю Никите с условием, чтобы он очистил себя на наших глазах, заставил бы замолкнуть
в себе голос крови и, принеся братскую любовь
в жертву любви к
царю и отечеству, собственноручно, на наших глазах, наказал бы изменника… Он принял наше условие… Так ли, князь Никита?
Этот вопрос мучительно
царил в его мозгу. Он знал, что его тетка, Глафира Петровна Салтыкова, находится здесь,
в этом доме, через комнату от него,
в гостиной Дарьи Николаевны, он знал это, а между тем, он не
верил в этот несомненный факт.