Неточные совпадения
Он правильно заключил, что тесная сфера, куда его занесла судьба, поневоле держала его подолгу на каком-нибудь одном впечатлении, а так как
Вера, «по дикой неразвитости», по непривычке к людям или, наконец, он не знает еще почему, не только не спешила с ним сблизиться, но все отдалялась, то он и решил не давать в себе развиться ни любопытству, ни воображению и показать ей, что она
бледная, ничтожная деревенская девочка, и больше ничего.
— Бабушке сказать… — говорил он,
бледный от страха, — позволь мне,
Вера… отдай мое слово назад.
Она осторожно вошла в комнату
Веры, устремила глубокий взгляд на ее спящее,
бледное лицо и шепнула Райскому послать за старым доктором. Она тут только заметила жену священника, увидела ее измученное лицо, обняла ее и сказала, чтобы она пошла и отдыхала у ней целый день.
Вера была не в лучшем положении. Райский поспешил передать ей разговор с бабушкой, — и когда, на другой день, она,
бледная, измученная, утром рано послала за ним и спросила: «Что бабушка?» — он, вместо ответа, указал ей на Татьяну Марковну, как она шла по саду и по аллеям в поле.
Он в ужасе стоял, окаменелый, над обрывом, то вглядываясь мысленно в новый, пробужденный образ
Веры, то терзаясь нечеловеческими муками, и шептал
бледный: «Мщение, мщение!»
Когда
Вера, согретая в ее объятиях, тихо заснула, бабушка осторожно встала и, взяв ручную лампу, загородила рукой свет от глаз
Веры и несколько минут освещала ее лицо, глядя с умилением на эту
бледную, чистую красоту лба, закрытых глаз и на все, точно рукой великого мастера изваянные, чистые и тонкие черты белого мрамора, с глубоким, лежащим в них миром и покоем.
Дай Бог!» — молился он за счастье
Веры и в эти минуты
бледнел и худел — от безнадежности за свое погибающее будущее, без симпатии, без счастья, без
Веры, без всех этих и… и… и…
«Как
побледнели бы русские
Веры и как покраснели бы все Марфеньки, если б узнали, что я принял их… за коз!»
У него упало сердце. Он не узнал прежней
Веры. Лицо
бледное, исхудалое, глаза блуждали, сверкая злым блеском, губы сжаты. С головы, из-под косынки, выпадали в беспорядке на лоб и виски две-три пряди волос, как у цыганки, закрывая ей, при быстрых движениях, глаза и рот. На плечи небрежно накинута была атласная, обложенная белым пухом мантилья, едва державшаяся слабым узлом шелкового шнура.
Вера задумывалась. А бабушка, при каждом слове о любви, исподтишка глядела на нее — что она: волнуется, краснеет,
бледнеет? Нет: вон зевнула. А потом прилежно отмахивается от назойливой мухи и следит, куда та полетела. Опять зевнула до слез.
— Пять минут назад ты была тверда,
Вера… — говорил он,
бледный, и тоже не менее ее взволнованный выстрелом.
К завтраку пришла и
Вера,
бледная, будто с невыспавшимися глазами. Она сказала, что ей легче, но что у ней все еще немного болит голова.
— Что ты говоришь,
Вера? — вдруг, в ужасе
бледнея, остановила ее Татьяна Марковна и опять стала похожа на дикую старуху, которая бродила по лесу и по оврагам.
А Райский, молча, сосредоточенно,
бледный от артистического раздражения, работал над ее глазами, по временам взглядывая на
Веру, или глядел мысленно в воспоминание о первой встрече своей с нею и о тогдашнем страстном впечатлении. В комнате была могильная тишина.
Вера была грустнее, нежели когда-нибудь. Она больше лежала небрежно на диване и смотрела в пол или ходила взад и вперед по комнатам старого дома,
бледная, с желтыми пятнами около глаз.
— Оставим это. Ты меня не любишь, еще немного времени, впечатление мое
побледнеет, я уеду, и ты никогда не услышишь обо мне. Дай мне руку, скажи дружески, кто учил тебя,
Вера, — кто этот цивилизатор? Не тот ли, что письма пишет на синей бумаге!..
— Бабушка презирает меня, любит из жалости! Нельзя жить, я умру! — шептала она Райскому. Тот бросался к Татьяне Марковне, передавая ей новые муки
Веры. К ужасу его, бабушка, как потерянная, слушала эти тихие стоны
Веры, не находя в себе сил утешить ее,
бледнела и шла молиться.
«Ах, что ж это я вспоминаю, — продолжает думать
Вера Павловна и смеется, — что ж это я делаю? будто это соединено с этими воспоминаниями! О, нет, это первое свидание, состоявшее из обеданья, целованья рук, моего и его смеха, слез о моих
бледных руках, оно было совершенно оригинальное. Я сажусь разливать чай: «Степан, у вас нет сливок? можно где-нибудь достать хороших? Да нет, некогда, и наверное нельзя достать. Так и быть; но завтра мы устроим это. Кури же, мой милый: ты все забываешь курить».
И пальцы
Веры Павловны забывают шить, и шитье опустилось из опустившихся рук, и
Вера Павловна немного
побледнела, вспыхнула,
побледнела больше, огонь коснулся ее запылавших щек, — миг, и они побелели, как снег, она с блуждающими глазами уже бежала в комнату мужа, бросилась на колени к нему, судорожно обняла его, положила голову к нему на плечо, чтобы поддержало оно ее голову, чтобы скрыло оно лицо ее, задыхающимся голосом проговорила: «Милый мой, я люблю его», и зарыдала.
Но Маша уж отворяет дверь, и Лопухов видел от порога, как
Вера Павловна промелькнула из его кабинета в свою комнату, расстроенная,
бледная.
Таким образом надежды и упования партии Тетюева значительно
побледнели и потеряли прежнее обаяние, а известно, как много значит в каждом деле
вера в собственные силы.
— На молитву! Шапки долой! — командуют фельдфебеля. Четыреста молодых глоток поют «Отче наш». Какая большая и сдержанная сила в их голосах. Какое здоровье и
вера в себя и в судьбу. Вспоминается Александрову тот
бледный, изношенный студент, который девятого сентября, во время студенческого бунта, так злобно кричал из-за железной ограды университета на проходивших мимо юнкеров...
Что касается
Веры — та жадно хотела детей и даже, ей казалось, чем больше, тем лучше, но почему-то они у нее не рождались, и она болезненно и пылко обожала хорошеньких малокровных детей младшей сестры, всегда приличных и послушных, с
бледными мучнистыми лицами и с завитыми льняными кукольными волосами.
Привели
Веру: она стояла за решёткой в сером халате до пят, в белом платочке. Золотая прядь волос лежала на её левом виске, щека была
бледная, губы плотно сжаты, и левый глаз её, широко раскрытый, неподвижно и серьёзно смотрел на Громова.
Даму Ухтищева звали
Верой, это была высокая женщина,
бледная, с рыжими волосами.
Под глазами
Веры Сергеевны были два больших синеватых пятна, и ее живое, задорное личико несколько затуманилось и
побледнело.
Возле
Веры Дмитриевны сидела по одну сторону старушка, разряженная, как кукла, с седыми бровями и черными пуклями, по другую дипломат, длинный и
бледный, причесанный à lа russe и говоривший по-русски хуже всякого француза. После 2-го блюда разговор начал оживляться.
Вера Николаевна не шевелилась; раза два я украдкой взглянул на нее: глаза ее внимательно и прямо были устремлены на меня; ее лицо мне показалось
бледным.
Вера, вероятно, испугалась, потому что
побледнела, но, по своему обыкновению, не произнесла ни слова, подобрала платье и поставила носки на перекладину лодки.
Он вглядывался напряженно в потемки, и ему казалось, что сквозь тысячи верст этой тьмы он видит родину, видит родную губернию, свой уезд, Прогонную, видит темноту, дикость, бессердечие и тупое, суровое, скотское равнодушие людей, которых он там покинул; зрение его туманилось от слез, но он всё смотрел вдаль, где еле-еле светились
бледные огни парохода, и сердце щемило от тоски по родине, и хотелось жить, вернуться домой, рассказать там про свою новую
веру и спасти от погибели хотя бы одного человека и прожить без страданий хотя бы один день.
Просидел он с полудня до 12-ти часов ночи, молча, и очень не понравился
Вере; ей казалось, что белый жилет в деревне — это дурной тон, а изысканная вежливость, манеры и
бледное, серьезное лицо с темными бровями были приторны; и ей казалось, что постоянно молчал он потому, вероятно, что был недалек. Тетя же, когда он уехал, сказала радостно...
Вера Львовна подняла голову и посмотрела на мужа. Его лицо при лунном свете стало
бледнее обыкновенного, пушистые усы и остроконечная бородка вырисовывались резче, а глаза удлинились и приняли странное, нежное выражение.
Форова подошла и стала молча за плечом хозяйки. Подозеров сидел на земляной насыпи погреба и, держа в левой руке своей худую и
бледную ручку глухонемой
Веры, правою быстро говорил с ней глухонемою азбукой. Он спрашивал
Веру, как она живет и что делала в то время, как они не видались.
Путь нам теперь лежит через хуторный домик Александры Ивановны Синтяниной, где
бледною ручкой глухонемой нимфы
Веры повешены на желтых перевеслах золотистой соломы, сохнут и вялятся пучки душистого чебра, гулявицы, калуфера и горькой руты.
Подозеров нагнулся и с чувством поцеловал обе руки Александры Ивановны. Она сделала было движение, чтобы поцеловать его в голову, но тотчас отпрянула и выпрямилась. Пред нею стояла
бледная Вера и положила обе свои руки на голову Подозерова, крепко прижала его лицо к коленам мачехи и вдруг тихо перекрестила, закрыла ладонью глаза и засмеялась.
Подозеров крепко сжал
бледную ручку ребенка и, поцеловав ее, остался наклоненным к нежной головке
Веры.
Вера, племянница Софьи Алексеевны, — стройная, худощавая блондинка с матово-бледным лицом и добрыми глазами; она собирается осенью ехать в консерваторию, и, говорят, у нее действительно есть талант.
— Вер-рно! — повторял, поникнув головою,
бледный наборщик с высоким лбом и стукал стаканом по столу.
Вера, страшно
бледная, молчала с неподвижным лицом. Катя рванулась: нужно было действовать. Надежда Александровна сказала...
По
бледным щекам
Веры непроизвольно лились слезы, но лицо было неподвижно и строго. Катя сказала...
— Ну, а ты как? — Анна Ивановна утирала глаза и жадно разглядывала
Веру. —
Бледная, худая… Ведь вам теперь хорошо живется, коммунистам. А ты еще хуже стала.
Падала
вера в умственные свои силы и способности, рядом с этим падала
вера в жизнь, в счастье. В душе было темно. Настойчиво приходила мысль о самоубийстве. Я засиживался до поздней ночи, читал и перечитывал «Фауста», Гейне, Байрона. Росло в душе напыщенное кокетливо любующееся собою разочарование. Я смотрелся в зеркало и с удовольствием видел в нем похудевшее,
бледное лицо с угрюмою складкою у края губ. И писал в дневнике, наслаждаясь поэтичностью и силою высказываемых чувств...
— Милый друг мой, — часто говорил мне ее брат, вздыхая и красивым писательским жестом откидывая назад волосы, — никогда не судите по наружности! Поглядите вы на эту книгу: она давно уже прочтена, закорузла, растрепана, валяется в пыли, как ненужная вещь, но раскройте ее, иона заставит вас
побледнеть и заплакать. Моя сестра похожа на эту книгу. Приподнимите переплет, загляните в душу, и вас охватит ужас. В какие-нибудь три месяца
Вера перенесла, сколько хватило бы на всю человеческую жизнь!
К ночи Ордынцев лежал в сильной мигрени.
Вера Дмитриевна ухаживала за ним, клала на голову горячие компрессы. С бережной любовью она вглядывалась в полумраке в его
бледный, холодный лоб и думала, какой это хрупкий и тонкий инструмент — сильно работающий, мозг, и как нужно его лелеять.
Он вдруг замолчал.
Вера Дмитриевна стояла страшно
бледная, с широко открытыми, огромными глазами. И Ордынцев с ужасом почувствовал, что теперь все пропало и сказанного не воротишь ничем.
Вера Степановна смертельно
побледнела, еще раз бросила взгляд на противоположную ложу и отвернулась.