Неточные совпадения
Если ты позволить мне рекапитюлировать, дело было так: когда вы расстались, ты был
велик, как можно быть великодушным: ты отдал ей всё —
свободу, развод даже.
— Да, Вера, теперь я несколько вижу и понимаю тебя и обещаю: вот моя рука, — сказал он, — что отныне ты не услышишь и не заметишь меня в доме: буду «умник», — прибавил он, — буду «справедлив», буду «уважать твою
свободу», и как рыцарь буду «великодушен», буду просто —
велик! Я — grand coeur! [великодушен! (фр.)]
— Каково: это идеал, венец
свободы! Бабушка! Татьяна Марковна! Вы стоите на вершинах развития, умственного, нравственного и социального! Вы совсем готовый, выработанный человек! И как это вам далось даром, когда мы хлопочем, хлопочем! Я кланялся вам раз, как женщине, кланяюсь опять и горжусь вами: вы
велики!
Время сняло с вас много оков, наложенных лукавой и грубой тиранией: снимет и остальные, даст простор и
свободу вашим
великим, соединенным силам ума и сердца — и вы открыто пойдете своим путем и употребите эту
свободу лучше, нежели мы употребляем свою!
— Долго рассказывать… А отчасти моя идея именно в том, чтоб оставили меня в покое. Пока у меня есть два рубля, я хочу жить один, ни от кого не зависеть (не беспокойтесь, я знаю возражения) и ничего не делать, — даже для того
великого будущего человечества, работать на которого приглашали господина Крафта. Личная
свобода, то есть моя собственная-с, на первом плане, а дальше знать ничего не хочу.
Нельзя без волнения читать эти строки: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет народная тропа…» «Слух обо мне пройдет по всей Руси
великой…» «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал, что в мой жестокий век восславил я
Свободу и милость к падшим призывал».
Очень труден и драматичен вопрос об отношении двух
великих символов в жизни общества: символа «хлеба» и символа «
свободы».
В мещанской Франции, богатой, устроившейся и самодовольной, нельзя уже было узнать страны Жанны д’Арк и Наполеона,
великой революции и
великих исканий
свободы.
Национальное ядро
великой империи, объемлющей множество народностей, должно уметь внушать к себе любовь, должно притягивать к себе, должно обладать даром обаяния, должно нести своим народностям свет и
свободу.
Два
великих принципа жизни —
свобода и любовь могут вступить в конфликт.
Жажда абсолютной
свободы во Христе (
Великий Инквизитор) мирится с рабьей покорностью.
О, конечно,
великая ценность мира,
свободы, социального братства остается непреложной.
Есть только один
великий миф, связанный с
великой реальностью, миф о человеке, об его
свободе, его творческой энергии, его богоподобии и его коммюнотарной связи с другими людьми и ближними.
Достоевский в легенде о «
Великом Инквизиторе» провозгласил неслыханную
свободу духа, абсолютную религиозную
свободу во Христе.
Достоевский, по которому можно изучать душу России, в своей потрясающей легенде о
Великом Инквизиторе был провозвестником такой дерзновенной и бесконечной
свободы во Христе, какой никто еще в мире не решался утверждать.
Видишь: предположи, что нашелся хотя один из всех этих желающих одних только материальных и грязных благ — хоть один только такой, как мой старик инквизитор, который сам ел коренья в пустыне и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы сделать себя свободным и совершенным, но однако же, всю жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидавший, что невелико нравственное блаженство достигнуть совершенства воли с тем, чтобы в то же время убедиться, что миллионы остальных существ Божиих остались устроенными лишь в насмешку, что никогда не в силах они будут справиться со своею
свободой, что из жалких бунтовщиков никогда не выйдет великанов для завершения башни, что не для таких гусей
великий идеалист мечтал о своей гармонии.
Привет тебе, премудрый,
Великий Берендей,
Владыка среброкудрый,
Отец земли своей.
Для счастия народа
Богами ты храним,
И царствует
свободаПод скипетром твоим,
Владыка среброкудрый,
Отец земли своей.
Да здравствует премудрый,
Великий Берендей!
Да здравствует премудрый,
Великий Берендей,
Владыка среброкудрый,
Отец земли своей!
Для счастия народа
Богами ты храним,
И царствует
свободаПод скипетром твоим!
Нельзя же двум
великим историческим личностям, двум поседелым деятелям всей западной истории, представителям двух миров, двух традиций, двух начал — государства и личной
свободы, нельзя же им не остановить, не сокрушить третью личность, немую, без знамени, без имени, являющуюся так не вовремя с веревкой рабства на шее и грубо толкающуюся в двери Европы и в двери истории с наглым притязанием на Византию, с одной ногой на Германии, с другой — на Тихом океане.
В этом обществе была та
свобода неустоявшихся отношений и не приведенных в косный порядок обычаев, которой нет в старой европейской жизни, и в то же время в нем сохранилась привитая нам воспитанием традиция западной вежливости, которая на Западе исчезает; она с примесью славянского laisser-aller, [разболтанности (фр.).] а подчас и разгула, составляла особый русский характер московского общества, к его
великому горю, потому что оно смертельно хотело быть парижским, и это хотение, наверное, осталось.
Положение его в Москве было тяжелое. Совершенной близости, сочувствия у него не было ни с его друзьями, ни с нами. Между им и нами была церковная стена. Поклонник
свободы и
великого времени Французской революции, он не мог разделять пренебрежения ко всему европейскому новых старообрядцев. Он однажды с глубокой печалью сказал Грановскому...
Но и это царство очень несовершенной
свободы кончается, ее нет уже на Западе, мир все более порабощается духом
Великого Инквизитора.
Я верю в существование
великой истины о
свободе.
И я видел в истории христианства и христианских церквей постоянное отречение от
свободы духа и принятие соблазнов
Великого Инквизитора во имя благ мира и мирового господства.
Но для меня было ясно, что социализм может принять разные обороты, может привести к освобождению, но может привести и к истреблению
свободы, к тирании, к системе
Великого Инквизитора.
Фашистские движения на Западе подтверждали эту мысль, они стоят под знаком
Великого Инквизитора — отказ от
свободы духа во имя хлеба.
Отречение от бесконечной
свободы духа было для меня отречением от Христа и от христианства, принятием соблазна
Великого Инквизитора.
Великий Инквизитор у Достоевского упрекает Христа в том, что, возложив на людей бремя
свободы, Он не жалеет их.
Великий Инквизитор хочет сделать муравейник, рай без
свободы.
Я говорю о внешней
свободе, потому что внутренняя
свобода была у нас
велика.
Эта тема о
свободе есть основная тема «Легенды о
Великом Инквизиторе», вершины творчества Достоевского.
Сам
Великий Инквизитор хочет дать миллиону миллионов людей счастье слабосильных младенцев, сняв с них непосильное бремя
свободы, лишив их
свободы духа [См. мою книгу «Миросозерцание Достоевского», в основу которой положено истолкование «Легенды о
Великом Инквизиторе».].
„Человекобог, — отвечает Кириллов, — в этом разница“.» Путь человекобожества ведет, по Достоевскому, к системе Шигалева и
Великого Инквизитора, т. е. к отрицанию человека, который есть образ и подобие Божье, к отрицанию
свободы.
Великий Инквизитор принимает три искушения, отвергнутые Христом в пустыне, отрицает
свободу духа и хочет сделать счастливыми миллионы миллионов младенцев.
Поэтому
Великий Инквизитор упрекает Христа в том, что Он поступал как бы не любя человека, возложив на него бремя
свободы.
Идея Творца полна достоинства и
свободы: Он возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел человек за Творцом, прельщенный и плененный Им (слова
Великого Инквизитора).
Католическая, да и православная иерархия нередко подменяла
свободу принуждением, шла на соблазн
Великого Инквизитора.
Великая тайна человеческой
свободы сокрыта в том, что Сын Бога умер на кресте, был унижен и растерзан.
Религиозное разграничение языческого государства и христианской церкви, принуждения и
свободы, закона и благодати есть
великая историческая задача, и выполнение ее столь же провиденциально, как некогда было провиденциально соединение церкви и государства, взаимопроникновение новозаветной благодати и ветхозаветноязыческого закона.
Только христианская метафизика утверждает реальность бытия и реальность путей к бытию, постигает
великую тайну
свободы, ни на что не разложимой и ни к чему не сводимой, и признает субстанцию конкретной личности, заложенной в вечности.
Великий Инквизитор у Достоевского, враг
свободы и враг Христа, говорит с укором Христу: «Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за Тобой, прельщенный и плененный Тобою».
Бог лучше знал, какое творение совершеннее и достойнее, чем рационалистическое, рассудочное сознание людей, беспомощно останавливающихся перед
великой тайной
свободы.
В это время уже не трудно подъезжать к рассеянным парам кряковных уток и часто еще удобнее подходить или подкрадываться из-за чего-нибудь: куста, берега, пригорка, ибо утка, замышляющая гнездо или начавшая нестись, никогда не садится с селезнем на открытых местах, а всегда в каком-нибудь овражке, около кустов, болота, камыша или некошеной травы: ей надобно обмануть селезня, несмотря на его бдительность: надобно спрятаться, проползти иногда с полверсты, потом вылететь и на
свободе начать свое
великое дело, цель, к которой стремится все живущее.
А все те, кто бы мог
свободе поборствовать, все
великие отчинники, и
свободы не от их советов ожидать должно, но от самой тяжести порабощения.
На вече весь течет народ;
Престол чугунный разрушает,
Самсон как древле сотрясает
Исполненный коварств чертог;
Законом строит твердь природы,
Велик,
велик ты, дух
свободы,
Зиждителен, как сам есть бог!
Великий муж, коварства полный,
Ханжа, и льстец, и святотать,
Един ты в свет столь благотворный
Пример
великий мог подать.
Я чту, Кромвель, в тебе злодея,
Что, власть в руке своей имея,
Ты твердь
свободы сокрушил.
Но научил ты в род и роды,
Как могут мстить себя народы:
Ты Карла на суде казнил…
И
великая правда, воскресая, всех одинаково приветно зовет к себе, всем равно обещает
свободу от жадности, злобы и лжи — трех чудовищ, которые поработили и запугали своей циничной силой весь мир…
Софья рассказывала о всемирном бое народа за право на жизнь, о давних битвах крестьян Германии, о несчастиях ирландцев, о
великих подвигах рабочих-французов в частых битвах за
свободу…
"Понеже — например — из практики других стран явствует, что
свобода книгопечатания, в рассуждении смягчения нравов, а такожде приумножения полезных промыслов и художеств, зело
великие пользы приносит, и хотя генерал-маёр Отчаянный таковой отрицает, но без рассудка.
«Как весело, как приятно гулять одному! — думал он, — пойти — куда хочется, остановиться, прочитать вывеску, заглянуть в окно магазина, зайти туда, сюда… очень, очень хорошо!
Свобода —
великое благо! Да! именно:
свобода в обширном, высоком смысле значит — гулять одному!»