Неточные совпадения
Пришлись они — великое
Избранным людям Божиим
То
было торжество, —
Пришлись к рабам-невольникам...
— По-нашему ли, Климушка?
А Глеб-то?.. —
Потолковано
Немало: в рот положено,
Что не они ответчики
За Глеба окаянного,
Всему виною: крепь!
— Змея родит змеенышей.
А крепь — грехи помещика,
Грех Якова несчастного,
Грех Глеба родила!
Нет крепи — нет помещика,
До петли доводящего
Усердного
раба,
Нет крепи — нет дворового,
Самоубийством мстящего
Злодею своему,
Нет крепи — Глеба нового
Не
будет на Руси!
У первого боярина,
У князя Переметьева,
Я
был любимый
раб.
Стародум. Оно и должно
быть залогом благосостояния государства. Мы видим все несчастные следствия дурного воспитания. Ну, что для отечества может выйти из Митрофанушки, за которого невежды-родители платят еще и деньги невеждам-учителям? Сколько дворян-отцов, которые нравственное воспитание сынка своего поручают своему
рабу крепостному! Лет через пятнадцать и выходят вместо одного
раба двое, старый дядька да молодой барин.
— А затем, что мужики теперь такие же
рабы, какими
были прежде, и от этого-то вам с Сергеем Иванычем и неприятно, что их хотят вывести из этого рабства, — сказал Николай Левин, раздраженный возражением.
— Какая жена,
раба, может
быть до такой степени
рабой, как я, в моем положении? — мрачно перебила она.
— Если он меня не любит, то кто ему мешает отослать меня домой? Я его не принуждаю. А если это так
будет продолжаться, то я сама уйду: я не
раба его — я княжеская дочь!..
— Ты знаешь, что я твоя
раба; я никогда не умела тебе противиться… и я
буду за это наказана: ты меня разлюбишь!
Однако мне всегда
было странно: я никогда не делался
рабом любимой женщины; напротив, я всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую власть, вовсе об этом не стараясь. Отчего это? — оттого ли что я никогда ничем очень не дорожу и что они ежеминутно боялись выпустить меня из рук? или это — магнетическое влияние сильного организма? или мне просто не удавалось встретить женщину с упорным характером?
Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один
раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается;
рабом я
быть не могу, а повелевать в этом случае — труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать; да притом у меня
есть лакеи и деньги!
Я плачу… если вашей Тани
Вы не забыли до сих пор,
То знайте: колкость вашей брани,
Холодный, строгий разговор,
Когда б в моей лишь
было власти,
Я предпочла б обидной страсти
И этим письмам и слезам.
К моим младенческим мечтам
Тогда имели вы хоть жалость,
Хоть уважение к летам…
А нынче! — что к моим ногам
Вас привело? какая малость!
Как с вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого
рабом?
И так они старели оба.
И отворились наконец
Перед супругом двери гроба,
И новый он приял венец.
Он умер в час перед обедом,
Оплаканный своим соседом,
Детьми и верною женой
Чистосердечней, чем иной.
Он
был простой и добрый барин,
И там, где прах его лежит,
Надгробный памятник гласит:
Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
Господний
раб и бригадир,
Под камнем сим вкушает мир.
Мы не годимся
быть твоими
рабами, только небесные ангелы могут служить тебе.
«А раба-то Родиона попросил, однако, помянуть, — мелькнуло вдруг в его голове, — ну да это… на всякий случай!» — прибавил он, и сам тут же засмеялся над своею мальчишескою выходкой. Он
был в превосходнейшем расположении духа.
Я же
буду ваш
раб… всю жизнь… я вот здесь
буду ждать…
— Меня не удивляет, что иноверцы, инородцы защищают интересы их поработителей, римляне завоевали мир силами
рабов, так
было, так
есть, так
будет! — очень докторально сказал литератор.
— Мысль, что «сознание определяется бытием», — вреднейшая мысль, она ставит человека в позицию механического приемника впечатлений бытия и не может объяснить, какой же силой покорный
раб действительности преображает ее? А ведь действительность никогда не
была — и не
будет! — лучше человека, он же всегда
был и
будет не удовлетворен ею.
— «Усов», — прочитал он, подумал и стал осторожно нагревать бумажку на спичке, разбирая: — «
быв. студ. сдан в солд. учит. Софья Любачева, служ. гостиницы «Москва»,
быв.
раб. Выксунск. зав. Андрей Андреев».
—
Есть у меня знакомый телеграфист, учит меня в шахматы играть. Знаменито играет. Не старый еще, лет сорок, что ли, а лыс, как вот печка. Он мне сказал о бабах: «Из вежливости говорится — баба, а ежели честно сказать —
раба. По закону естества полагается ей родить, а она предпочитает блудить».
— Ныне скудоумные и маломысленные, соблазняемые смертным грехом зависти, утверждают, что богатые
суть враги людей, забывая умышленно, что не в сокровищах земных спасение душ наших и что все смертию помрем, яко же и сей верный
раб Христов…
— И о
рабах — неверно, ложь! — говорил Дьякон, застегивая дрожащими пальцами крючки кафтана. — До Христа —
рабов не
было,
были просто пленники, телесное
было рабство. А со Христа — духовное началось, да!
Гениальнейший художник, который так изумительно тонко чувствовал силу зла, что казался творцом его, дьяволом, разоблачающим самого себя, — художник этот, в стране, где большинство господ
было такими же
рабами, как их слуги, истерически кричал...
— Ага, — оживленно воскликнул Бердников. — Да, да, она скупа, она жадная! В делах она — палач. Умная. Грубейший мужицкий ум, наряженный в книжные одежки. Мне — она — враг, — сказал он в три удара, трижды шлепнув ладонью по своему колену. — Росту промышленности русской — тоже враг. Варягов зовет — понимаете? Продает англичанам огромное дело. Ростовщица. У нее в Москве подручный
есть, какой-то хлыст или скопец, дисконтом векселей занимается на ее деньги, хитрейший грабитель!
Раб ее, сукин сын…
Впрочем, он никогда не отдавался в плен красавицам, никогда не
был их
рабом, даже очень прилежным поклонником, уже и потому, что к сближению с женщинами ведут большие хлопоты. Обломов больше ограничивался поклонением издали, на почтительном расстоянии.
— Тебе понравились однажды мои слезы, теперь, может
быть, ты захотел бы видеть меня у ног своих и так, мало-помалу, сделать своей
рабой, капризничать, читать мораль, потом плакать, пугаться, пугать меня, а после спрашивать, что нам делать?
Затем следовали изъявления преданности и подпись: «Староста твой, всенижайший
раб Прокофий Вытягушкин собственной рукой руку приложил». За неумением грамоты поставлен
был крест. «А писал со слов оного старосты шурин его, Демка Кривой».
«И это, должно
быть, тоже
раб!» — подумал Райский и следил за ней, что она.
Дрожь страсти вдруг охватила его. Он чувствовал, что колени его готовы склониться, и голос
пел внутри его: «Да,
раб, повелевай!..»
— Нет, не всегда… Ей и в голову не пришло бы следить. Послушайте, «
раб мой», — полунасмешливо продолжала она, — без всяких уверток скажите, вы сообщили ей ваши догадки обо мне, то
есть о любви, о синем письме?
— «Расстанемтесь, и тогда
буду любить вас»,
буду любить — только расстанемтесь. Слушайте, — произнес он, совсем бледный, — подайте мне еще милостыню; не любите меня, не живите со мной,
будем никогда не видаться; я
буду ваш
раб — если позовете, и тотчас исчезну — если не захотите ни видеть, ни слышать меня, только… только не выходите ни за кого замуж!
Но терпят
рабы, то
есть все не принадлежащие к сословию.
— Тут
есть, кроме меня, еще жилец чиновник, тоже рябой, и уже старик, но тот ужасный прозаик, и чуть Петр Ипполитович заговорит, тотчас начнет его сбивать и противоречить. И до того довел, что тот у него как
раб прислуживает и угождает ему, только чтоб тот слушал.
28.
Раб же тот, вышед, нашел одного из товарищей своих, который должен
был ему сто динариев, и, схватив его,душил, говоря: отдай мне, что должен.
Он чувствовал, что нет больше той Наташи, которая когда-то
была так близка ему, а
есть только
раба чуждого ему и неприятного черного волосатого мужа.
Связали полотенца да на полотенцах его,
раба божия, и спустили, как
был, без сюртука, без жилетки…
— Вам-то какое горе? Если я
буду нищей, у вас явится больше одной надеждой на успех… Но будемте говорить серьезно: мне надоели эти ваши «дела». Конечно, не дурно
быть богатым, но только не
рабом своего богатства…
Только в моленной, когда Досифея откладывала свои поклоны на разноцветный подручник, она молилась и за
рабу божию Надежду; в молитвах Марьи Степановны имя дочери
было подведено под рубрику «недугующих, страждущих, плененных и в отсутствии сущих отец и братии наших».
Загадочная антиномичность России в отношении к национальности связана все с тем же неверным соотношением мужественного и женственного начала, с неразвитостью и нераскрытостью личности, во Христе рожденной и призванной
быть женихом своей земли, светоносным мужем женственной национальной стихии, а не
рабом ее.
В более глубоком смысле свобода
есть совершеннолетие человека, сознание долга перед Богом
быть свободным существом, а не
рабом.
Катков
был апологетом и
рабом какой-то чуждой государственности, какого-то «отвлеченного начала».
Освобождение
рабов во внешнем обществе не
есть еще освобождение от внутреннего рабства.
Да так уж и
быть, а затем пусть как Бог пошлет; может, я вам полная
раба буду и во всем пожелаю вам рабски угодить.
Раба твоя теперь
буду,
раба на всю жизнь!
Я не любовница тебе
буду, я тебе верная
буду,
раба твоя
буду, работать на тебя
буду.
Вы полагали, что я этого не понимаю, что я
буду вашей
рабой, — нет, Дмитрий Сергеич, я не дозволю вам
быть деспотом надо мною; вы хотите
быть добрым, благодетельным деспотом, а я этого не хочу, Дмитрий Сергеич!
— Ах, хитрец! Он хочет
быть деспотом, хочет, чтоб я
была его
рабой! Нет — с, этого не
будет, Дмитрий Сергеич, — понимаете?
Ротшильд не делает нищего-ирландца свидетелем своего лукулловского обеда, он его не посылает наливать двадцати человекам Clos de Vougeot с подразумеваемым замечанием, что если он нальет себе, то его прогонят как вора. Наконец, ирландец тем уже счастливее комнатного
раба, что он не знает, какие
есть мягкие кровати и пахучие вины.
Филарет умел хитро и ловко унижать временную власть; в его проповедях просвечивал тот христианский неопределенный социализм, которым блистали Лакордер и другие дальновидные католики. Филарет с высоты своего первосвятительного амвона говорил о том, что человек никогда не может
быть законно орудием другого, что между людьми может только
быть обмен услуг, и это говорил он в государстве, где полнаселения —
рабы.
На минуту мне стало досадно, я покраснела, и вдруг тяжелое чувство грусти сдавило грудь, но не оттого, что я должна
быть их
рабою, нет… мне смертельно стало жаль их».