Неточные совпадения
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо, что
у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их
было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству
врача.
— Ага, — сказал Самгин и отошел прочь, опасаясь, что скажет еще что-нибудь неловкое. Он чувствовал себя нехорошо, —
было физически неприятно, точно он заболевал, как месяца два тому назад, когда
врач определил
у него избыток кислот в желудке.
— Вот и займись гинекологией,
будешь дамским
врачом. Наружность
у тебя счастливая.
Возвратясь домой, он увидал
у ворот полицейского, на крыльце дома — другого; оказалось, что полиция желала арестовать Инокова, но доктор воспротивился этому; сейчас приедут полицейский
врач и судебный следователь для проверки показаний доктора и допроса Инокова, буде он окажется в силах дать показание по обвинению его «в нанесении тяжких увечий, последствием коих
была смерть».
Кстати, уже всем почти
было известно в городе, что приезжий знаменитый
врач в какие-нибудь два-три дня своего
у нас пребывания позволил себе несколько чрезвычайно обидных отзывов насчет дарований доктора Герценштубе.
А между тем дело
было гораздо проще и произошло крайне естественно:
у супруги Ипполита Кирилловича другой день как болели зубы, и ему надо же
было куда-нибудь убежать от ее стонов;
врач же уже по существу своему не мог
быть вечером нигде иначе как за картами.
В конце концов Стабровский обратился к своим провинциальным
врачам,
у которых
было и времени больше, и усердия, и свежей наблюдательности.
Это давно уже признанный сумасшедший,
был на испытании
у врача, параноик.
Суббота
была обычным днем докторского осмотра, к которому во всех домах готовились очень тщательно и с трепетом, как, впрочем, готовятся и дамы из общества, собираясь с визитом к врачу-специалисту: старательно делали свой интимный туалет и непременно надевали чистое нижнее белье, даже по возможности более нарядное. Окна на улицу
были закрыты ставнями, а
у одного из тех окон, что выходили во двор, поставили стол с твердым валиком под спину.
–…И все нумера обязаны пройти установленный курс искусства и наук… — моим голосом сказала I. Потом отдернула штору — подняла глаза: сквозь темные окна пылал камин. — В Медицинском Бюро
у меня
есть один
врач — он записан на меня. И если я попрошу — он выдаст вам удостоверение, что вы
были больны. Ну?
Пускай губернатор, с термометром в руках, измеряет теплоту чувств
у сельских учителей и
у женщин-врачей; с какой стати я
буду вступаться?
Тому и другому пришлось оставить сотрудничество после следующего случая: П.И. Кичеев встретил в театре репортера «Русского курьера», которому он не раз давал сведения для газеты, и рассказал ему, что сегодня лопнул самый большой колокол в Страстном монастыре, но это стараются скрыть, и второе, что вчера на Бронной
у модистки родились близнецы, сросшиеся между собою спинами, мальчик и девочка, и оба живы-здоровы, и
врачи определили, что они
будут жить.
— Против холеры первое средство — медь на голом теле… Старинное средство, испытанное! [Теперь, когда я уже написал эти строки, я рассказал это моему приятелю врачу-гомеопату, и он нисколько не удивился.
У нас во время холеры как предохранительное средство носили на шее медные пластинки. Это еще
у Ганнемана
есть.]
Беру смелость напомнить Вам об себе: я старый Ваш знакомый, Мартын Степаныч Пилецкий, и по воле божией очутился нежданно-негаданно в весьма недалеком от Вас соседстве — я гощу в усадьбе Ивана Петровича Артасьева и несколько дней тому назад столь сильно заболел, что едва имею силы начертать эти немногие строки, а между тем, по общим слухам,
у Вас
есть больница и при оной искусный и добрый
врач. Не
будет ли он столь милостив ко мне, чтобы посетить меня и уменьшить хоть несколько мои тяжкие страдания.
Сверстов, начиная с самой первой школьной скамьи, — бедный русак, по натуре своей совершенно непрактический, но бойкий на слова, очень способный к ученью, — по выходе из медицинской академии, как один из лучших казеннокоштных студентов,
был назначен флотским
врачом в Ревель, куда приехав, нанял себе маленькую комнату со столом
у моложавой вдовы-пасторши Эмилии Клейнберг и предпочел эту квартиру другим с лукавою целью усовершенствоваться при разговорах с хозяйкою в немецком языке, в котором он
был отчасти слаб.
Скоро явился Евгений Иванович Суровцев, гимназический
врач, человек маленький, черный, юркий, любитель разговоров о политике и о новостях. Знаний больших
у него не
было, но он внимательно относился к больным, лекарствам предпочитал диэту и гигиену и потому лечил успешно.
Первым движением Елпидифора Мартыныча
было закричать г-же Петицкой несколько лукавым голосом: „Какая это такая
у ней шляпа?“, но многолетняя опытность жизни человека и
врача инстинктивно остановила его, и он только громчайшим образом кашлянул на всю комнату: „К-ха!“, так что Петицкая даже вздрогнула и невольно проговорила сама с собой...
— Кто ж это говорит бедным чиновникам?.. Это обыкновенно говорят людям,
у которых средства на то
есть; вот, например, как
врачу не сказать вам, что кухня и ваше питанье повредило вашему, по наружности гигантскому, здоровью, — проговорил он, показывая Бегушеву на два большие прыща, которые он заметил на груди его из-под распахнувшейся рубашки.
На деньги эти он нанял щегольскую квартиру, отлично меблировал ее; потом съездил за границу, добился там, чтобы в газетах
было напечатано «О работах молодого русского
врача Перехватова»; сделал затем в некоторых медицинских обществах рефераты; затем, возвратившись в Москву, завел себе карету, стал являться во всех почти клубах, где заметно старался заводить знакомства, и злые языки (из медиков, разумеется) к этому еще прибавляли, что Перехватов нарочно заезжал в московский трактир ужинать, дружился там с половыми и, оделив их карточками своими, поручал им, что если кто из публики спросит о докторе, так они на него бы указывали желающим и подавали бы эти вот именно карточки, на которых подробно
было обозначено время, когда он
у себя принимает и когда делает визиты.
— По-моему, самое лучшее, что вы можете теперь сделать, — это совсем оставить медицинский факультет. Если при ваших способностях вам никак не удается выдержать экзамена, то, очевидно,
у вас нет ни желания, ни призвания
быть врачом.
Оно отнимает
у государства тысячи молодых, здоровых и талантливых мужчин и женщин, которые, если бы не посвящали себя театру, могли бы
быть хорошими
врачами, хлебопашцами, учительницами, офицерами; оно отнимает
у публики вечерние часы — лучшее время для умственного труда и товарищеских бесед.
Последствием этой Geschichte [Истории (нем.)]
у г-на фон Истомина с мужем его дамы
была дуэль, на которой г-н фон Истомин ранен в левый бок пулею, и положение его признается
врачами небезопасным, а между тем г-н фон Истомин, проживая
у меня с дамою, из-за которой воспоследовала эта неприятность, состоит мне должным столько-то за квартиру, столько-то за стол, столько-то за прислугу и экипажи, а всего до сих пор столько-то (стояла весьма почтенная цифра).
Так, со времен Михаила Феодоровича
у нас при дворе
были постоянно иностранные
врачи, но никто не подумал перенять от них й1едицинские сведения.
«Я ни в чем не виноват, — думал я упорно и мучительно, —
у меня
есть диплом, я имею пятнадцать пятерок. Я же предупреждал еще в том большом городе, что хочу идти вторым
врачом. Нет. Они улыбались и говорили: «Освоитесь». Вот тебе и освоитесь. А если грыжу привезут? Объясните, как я с нею освоюсь? И в особенности каково
будет себя чувствовать больной с грыжей
у меня под руками? Освоится он на том свете (тут
у меня холод по позвоночнику…).
Помню, я пересек двор, шел на керосиновый фонарь
у подъезда больницы, как зачарованный смотрел, как он мигает. Приемная уже
была освещена, и весь состав моих помощников ждал меня уже одетый и в халатах. Это
были: фельдшер Демьян Лукич, молодой еще, но очень способный человек, и две опытных акушерки — Анна Николаевна и Пелагея Ивановна. Я же
был всего лишь двадцатичетырехлетним
врачом, два месяца назад выпущенным и назначенным заведовать Никольской больницей.
Это он. Чутье мне подсказало. На знание мое рассчитывать не приходилось. Знания
у меня,
врача, шесть месяцев тому назад окончившего университет, конечно, не
было.
— Кто там, Аксинья? — спросил я, свешиваясь с балюстрады внутренней лестницы (квартира
у врача была в двух этажах: вверху — кабинет и спальни, внизу — столовая, еще одна комната — неизвестного назначения — и кухня, в которой и помещалась эта Аксинья — кухарка — и муж ее, бессменный сторож больницы).
«Воспаление легких
у меня, конечно, получится. Крупозное, после такой поездки. И, главное, что я с нею
буду делать? Этот
врач, уж по записке видно, еще менее, чем я, опытен. Я ничего не знаю, только практически за полгода нахватался, а он и того менее. Видно, только что из университета. А меня принимает за опытного…»
Было бы очень хорошо, если б
врач имел возможность на себе проверить многие лекарства. Совсем иное
у него
было бы понимание их действия. После укола впервые за последние месяцы спал глубоко и хорошо — без мыслей о моей, обманувшей меня.
Я хотел
было снова обратиться к М. Я. Мудрову; но Писарев, по общему совету наших общих приятелей, пожелал лечиться
у первого тогда практика в Москве, которого сами доктора называли «князем
врачей», Григорья Яковлевича Высоцкого.
Эта предубежденность, по мнению
врачей, и портила все дело. А
у больного
был против этого свой довод: он находил, что нельзя же возвратить себе доверие к людям, если они этого доверия к себе не внушают.
По счастию,
у Павла Фермора
была история болезни, написанная
врачом, пользовавшим его брата, но она
была оставлена на городской квартире в Петербурге, а сообщения с Петергофом тогда
были не нынешние.
Он рассказывал шурину довольно странные про себя вещи; так, например, он говорил, что в турецкую кампанию какой-то янычар с дьявольскими усами отрубил
у него
у правой ноги икру; но их полковой медик, отличнейший знаток, так что все петербургские
врачи против него ни к черту не годятся, пришил ему эту икру, и не его собственную, которая второпях
была затеряна, а икру мертвого солдата.
Мы хотели указать на наших ученых — на то, как г. Вельтман считал Бориса Годунова дядею Федора Ивановича; как г. Сухомлинов находил черты народности
у Кирилла Туровского, потому что
у него, как и в народных песнях, говорится: весна пришла красная; как г. Беляев доказывал, что древнейший способ наследства —
есть наследство по завещанию; как г. Лешков утверждал, что в древней Руси не обращались к знахарям и ворожеям, а к
врачу, который пользовался особенным почтением; как г. Соловьев (в «Атенее») уличал г. Устрялова в том, что он вместо истории Петра сочинил эпическую поэму, даже с участием чудесного; как г. Вернадский сочинил историю политической экономии по диксионеру Коклена и Гильомена; как г.
Ему уже, правда, давно приходила мысль заглянуть туда хоть раз, посмотреть, все ли шло там должным порядком, да как-то все не удавалось: то, как назло, одолеют ревматизмы, и надо
было покориться воле
врача, предписавшего непременную поездку в Баден или Карлсбад, а оттуда в Париж, где, по словам
врача, только и можно
было ожидать окончательного выздоровления; то опять являлись какие-нибудь домашние обстоятельства: жена родила, или общество, в котором барин
был одним из любезнейших членов, переселялось почти на все лето в Петергоф или на Каменный остров, на дачи; или же просто не случалось вдруг, ни с того ни с сего, денег
у нашего барина.
Я не пошел за ним: видеть его
у постели моего бедного больного друга
было свыше сил моих. Я кликнул своего человека и приказал ему тотчас же ехать в губернский город, спросить там лучшего
врача и привезти его непременно. Что-то застучало в коридоре; я быстро отворил дверь.
Был я десятником при устройстве канализации,
был кочегаром в Азовском пароходстве, чертежником, коммивояжером, учеником
у зубного
врача, таскал кули на пристани, вот в этом самом городе наборщиком служил в типолитографии.
Больна! ах, боже мой.
Так я пошлю скорее за
врачом…
Есть у меня знакомый, преискусный!..
С психиатрией я в то время
был знаком поверхностно, как всякий врач-неспециалист, и около года ушло
у меня на чтение всякого рода источников и размышление.
Старая барыня,
у которой он жил в дворниках, во всем следовала древним обычаям и прислугу держала многочисленную: в доме
у ней находились не только прачки, швеи, столяры, портные и портнихи,
был даже один шорник, он же считался ветеринарным
врачом и лекарем для людей,
был домашний лекарь для госпожи,
был, наконец, один башмачник, по имени Капитон Климов, пьяница горький.
Да-с, но в то же время это показывает, что они совершенно не понимают духа времени: я, по моей болезни, изъездил всю Европу, сталкивался с разными слоями общества и должен сказать, что весьма часто встречал взгляды и понятия, которые прежде
были немыслимы; например-с: еще наши отцы и деды считали за величайшее несчастие для себя, когда кто из членов семейств женился на какой-нибудь актрисе, цыганке и тем более на своей крепостной; а нынче наоборот; один английский
врач, и очень ученый
врач, меня пользовавший, узнав мое общественное положение, с первых же слов спросил меня, что нет ли
у русской аристократии обыкновения жениться в близком родстве?
Фон Ранкен. Видите ли, дитя мое, мое положение… Вам известно, что я
врач, что я очень, очень известен в широких кругах публики, но, кроме того,
у меня две дочери, обе невесты, и
было бы крайне неприятно… Вы понимаете?
Я поступил вполне добросовестно. Но
у меня возник вопрос: на ком же это должно выясниться? Где-то там, за моими глазами, дело выяснится на тех же больных, и, если средство окажется хорошим… я благополучно стану применять его к своим больным, как применяют теперь такое ценное, незаменимое средство, как кокаин. Но что
было бы, если бы все
врачи смотрели на дело так же, как я?
Я старался смотреть на нее глазами
врача, но я не мог не видеть, что
у нее красивые плечи и грудь, я не мог не видеть, что и товарищи мои что-то уж слишком интересуются предсистолическим шумом, — и мне
было стыдно этого.
Деревня, действительно, гибнет и вырождается, не зная врачебной помощи. Но неужели причина этого лежит в том, что
у нас мало
врачей? Половина русского населения ходит в лаптях, — неужели это оттого, что
у нас мало сапожников? Увеличивайте число сапожников без конца — в результате получится лишь одно: самим сапожникам придется ходить в лаптях, а кто ходил в лаптях, тот и
будет продолжать ходить в них.
Больного с брюшным тифом сильно лихорадит,
у него болит голова, он потеет по ночам, его мучит тяжелый бред; бороться с этим нужно очень осторожно, и преимущественно физическими средствами; но попробуй скажи пациенту: «Страдай, обливайся потом, изнывай от кошмаров!» Он отвернется от тебя и обратится к
врачу, который не
будет жалеть хинина, фенацетина и хлорал-гидрата; что это за
врач, который не дает облегчения!
Врач определил
у больного брюшной тиф, а на вскрытии оказалось, что
у него
была общая бугорчатка, — позор
врачам, хотя клинические картины той и другой болезни часто совершенно тожественны.
У большинства
врачей есть приемные часы для бесплатных больных, в большинстве городов существуют бесплатные амбулатории, и никогда нет недостатка во
врачах, соглашающихся работать в них даром.
У меня
был товарищ-врач, специалист по массажу.
Вдруг мать потребовала
у дежурного
врача немедленной выписки ребенка; никаких уговоров она не хотела слушать: «все равно ему помирать, а дома помрет, так хоть не
будут анатомировать».