Неточные совпадения
К ней-то приехал Райский, вступив
в университет, —
побывать и проститься, может быть, надолго.
Странно, мне, между прочим, понравилось
в его письмеце (одна маленькая страничка малого формата), что он ни слова не упомянул об
университете, не просил меня переменить решение, не укорял, что не хочу учиться, — словом, не выставлял никаких родительских финтифлюшек
в этом роде, как это
бывает по обыкновению, а между тем это-то и было худо с его стороны
в том смысле, что еще пуще обозначало его ко мне небрежность.
На углу Новой площади и Варварских ворот была лавочка рогожского старообрядца С. Т. Большакова, который торговал старопечатными книгами и дониконовскими иконами. Его часто посещали ученые и писатели.
Бывали профессора
университета и академики. Рядом с ним еще были две такие же старокнижные лавки, а дальше уж, до закрытия толкучки,
в любую можно сунуться с темным товаром.
— Извините, Сергей Иваныч, я вредным идеям не обучался-с.
В университетах не бывал-с. Знаю, что вредные, и больше мне ничего не требуется! да-с!
— Вот мне теперь, на старости лет, — снова начал он как бы сам с собою, — очень бы хотелось
побывать в Москве; деньгами только никак не могу сбиться, а посмотрел бы на белокаменную,
в университет бы сходил…
Если и
бывали студенческие беспорядки, всегда академического характера, то они происходили только
в стенах
университета.
Выйдя из
университета, я жил некоторое время
в Петербурге, покамест ничем не занятый и, как часто
бывает с молокососами, убежденный, что
в самом непродолжительном времени наделаю чрезвычайно много чего-нибудь очень замечательного и даже великого.
Единственным основанием для этого могло служить только то, что он
в течение трех лет своего студенчества успел
побывать в технологическом институте,
в медицинской академии, а сейчас слушал лекции
в университете, разом на нескольких факультетах, потому что не мог остановиться окончательно ни на одной специальности.
У Лаптевых часто
бывал Ярцев, Иван Гаврилыч. Это был здоровый, крепкий человек, черноволосый, с умным, приятным лицом; его считали красивым, но
в последнее время он стал полнеть, и это портило его лицо и фигуру; портило его и то, что он стриг волосы низко, почти догола.
В университете когда-то, благодаря его хорошему росту и силе, студенты называли его вышибалой.
Подъедешь,
бывало, к театральному крыльцу, начнешь читать афишу и, выждав время, когда кругом никого нет, сорвешь объявление, спрячешь
в карман и отправляешься с добычею
в университет.
Один профессор сказал, что
в университете студенты ничему не выучиваются, потому что
в гимназиях плохо
бывают подготовлены к слушанию ученых лекций профессоров («Атеней», № 38).
Плавильщиков же был удивительный чудак, человек умный, ученый, писатель, кончил курс
в Московском
университете и начнет,
бывало, говорить о театральном искусстве, так рот разинешь.
Платонов. Софи, Зизи, Мими, Маша… Вас много… Всех люблю… Был
в университете, и на Театральной площади,
бывало… падшим хорошие слова говорил… Люди
в театре, а я на площади… Раису выкупил… Собрал со студентами триста целковых и другую выкупил… Показать ее письма?
«Энергия, энергия, энергия!» — гласила
в заключение прокламация. — Вспомним, что мы молоды, а
в это время люди
бывают благородны и самоотверженны! не пугайтесь ничего, повторяем еще раз, хотя бы пришлось всему
университету идти
в келью богомольного монастыря.
Хвалынцев стал
бывать у них ежедневно. Весь молодой, внутренний мир его,
в первые дни, так всецело наполнился этим присутствием, этой близостью любимой девушки, что он решительно позабыл все остальное на свете — и
университет, и студентов, и общее дело, и науку, о которой еще так ретиво мечтал какую-нибудь неделю тому назад. Для него, на первых порах, перестало быть интересным или, просто сказать, совсем перестало существовать все, что не она.
Про него недавно кто-то рассказывал, будто бы он, когда был студентом, жил
в номерах, поближе к
университету, и всякий раз,
бывало, как постучишься к нему, то слышались за дверью его шаги и затем извинение вполголоса: «Pardon, je ne suis pas seul».
Да и вообще
в то время нигде, ни
в каком
университете, где я
побывал — ни
в Казани, ни
в Дерпте, ни
в Петербурге — не водилось почти того, что теперь стало неизбежной принадлежностью студенческого быта, жизни на благотворительные сборы. Нам и
в голову не приходило, что мы потому только, что мы учимся, имеем как бы какое-то право требовать от общества материальной поддержки.
В университете я
бывал на лекциях Моммсона и Гнейста. Вирхов читал микроскопическую анатомию
в клинике. Меня водил на его лекции Б. И раз при мне случилась такая история. Б. сидел рядом с ассистентом Боткина, покойным доктором П., впоследствии известным петербургским практикантом. Они о чем-то перешепнулись. Вирхов — вообще очень обидчивый и строгий — остановился и сделал им выговор.
Поверят ли мне, что во все семь лет учения годовая плата была пять рублей?! Ее вносили
в полугодия, да и то
бывали недоимщики. Вся гимназическая выучка — с правом поступить без экзамена
в университет своего округа — обходилась
в 35 рублей!
В литературные кружки мне не было случая попасть. Ни дядя, ни отец
в них не
бывали. Разговоров о славянофилах, о Грановском, об
университете, о писателях я не помню
в тех домах, куда меня возили. Гоголь уже умер. Другого «светила» не было. Всего больше говорили о «Додо», то есть о графине Евдокии Ростопчиной.
Мне представлялся очень удачный случай
побывать еще раз
в Праге —
в первый раз я был там также, и я, перед возвращением
в Париж, поехал на эти празднества и писал о них
в те газеты, куда продолжал корреспондировать. Туда же отправлялся и П.И.Вейнберг. Я его не видал с Петербурга, с 1865 года. Он уже успел тем временем опять"всплыть"и получить место профессора русской литературы
в Варшавском
университете.
В сенях он очутился точно
в шинельных
университета: студенческие пальто чернели сплошной массой, вперемежку со светло-серыми гимназистов, и с кофточками молодых женщин — "интеллигентного вида", определил он про себя. Такая точно публика
бывает на лекциях
в Историческом музее. Старых лиц, тучных обывательских фигур — очень мало.
— Дней с пять они должны быть уже там. С часу не час ожидаю известия, что перелом твоей судьбы, Густав, совершился. За это теперь отвечаю; но пока не
побывал в Гельмете доктор Падуанского
университета, пока я не увидал Адольфа, твой стряпчий мог еще бояться за успех своих планов. Еще один вопрос: заключаешь ли ты свое счастие
в том, чтобы Луиза не принадлежала никому другому, кроме тебя?
Бывали из
университета молодые либералы, которые не признавали за ней власти, но эти господа фрондировали только
в ее отсутствие.
В то время, когда на юбилее московского актера упроченное тостом явилось общественное мнение, начавшее карать всех преступников; когда грозные комиссии из Петербурга поскакали на юг ловить, обличать и казнить комиссариатских злодеев; когда во всех городах задавали с речами обеды севастопольским героям и им же, с оторванными руками и ногами, подавали трынки, встречая их на мостах и дорогах;
в то время, когда ораторские таланты так быстро развились
в народе, что один целовальник везде и при всяком случае писал и печатал и наизусть сказывал на обедах речи, столь сильные, что блюстители порядка должны были вообще принять укротительные меры против красноречия целовальника; когда
в самом аглицком клубе отвели особую комнату для обсуждения общественных дел; когда появились журналы под самыми разнообразными знаменами, — журналы, развивающие европейские начала на европейской почве, но с русским миросозерцанием, и журналы, исключительно на русской почве, развивающие русские начала, однако с европейским миросозерцанием; когда появилось вдруг столько журналов, что, казалось, все названия были исчерпаны: и «Вестник», и «Слово», и «Беседа», и «Наблюдатель», и «Звезда», и «Орел» и много других, и, несмотря на то, все являлись еще новые и новые названия;
в то время, когда появились плеяды писателей, мыслителей, доказывавших, что наука
бывает народна и не
бывает народна и
бывает ненародная и т. д., и плеяды писателей, художников, описывающих рощу и восход солнца, и грозу, и любовь русской девицы, и лень одного чиновника, и дурное поведение многих чиновников;
в то время, когда со всех сторон появились вопросы (как называли
в пятьдесят шестом году все те стечения обстоятельств,
в которых никто не мог добиться толку), явились вопросы кадетских корпусов,
университетов, цензуры, изустного судопроизводства, финансовый, банковый, полицейский, эманципационный и много других; все старались отыскивать еще новые вопросы, все пытались разрешать их; писали, читали, говорили проекты, все хотели исправить, уничтожить, переменить, и все россияне, как один человек, находились
в неописанном восторге.