Неточные совпадения
Лука Лукич. Что ж мне, право, с ним делать? Я уж несколько раз ему говорил. Вот еще на днях, когда зашел
было в класс наш предводитель, он скроил
такую рожу, какой я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал от
доброго сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству.
Вся овощь огородная
Поспела; дети носятся
Кто с репой, кто с морковкою,
Подсолнечник лущат,
А бабы свеклу дергают,
Такая свекла
добрая!
Точь-в-точь сапожки красные,
Лежит на полосе.
Стародум. Оставя его, поехал я немедленно, куда звала меня должность. Многие случаи имел я отличать себя. Раны мои доказывают, что я их и не пропускал.
Доброе мнение обо мне начальников и войска
было лестною наградою службы моей, как вдруг получил я известие, что граф, прежний мой знакомец, о котором я гнушался вспоминать, произведен чином, а обойден я, я, лежавший тогда от ран в тяжкой болезни.
Такое неправосудие растерзало мое сердце, и я тотчас взял отставку.
Нет спора, что можно и даже должно давать народам случай вкушать от плода познания
добра и зла, но нужно держать этот плод твердой рукою и притом
так, чтобы можно
было во всякое время отнять его от слишком лакомых уст.
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь
такое, что сделало бы
добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом
были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не
было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
Сняв венцы с голов их, священник прочел последнюю молитву и поздравил молодых. Левин взглянул на Кити, и никогда он не видал ее до сих пор
такою. Она
была прелестна тем новым сиянием счастия, которое
было на ее лице. Левину хотелось сказать ей что-нибудь, но он не знал, кончилось ли. Священник вывел его из затруднения. Он улыбнулся своим
добрым ртом и тихо сказал: «поцелуйте жену, и вы поцелуйте мужа» и взял у них из рук свечи.
— Да ведь я ее давно знаю. Она очень
добрая, кажется, mais excessivement terre-à-terre. [но очень прозаическая.] Но всё-таки я ей очень
был рад.
—
Так сделайте это для меня, никогда не говорите мне этих слов, и
будем добрыми друзьями, — сказала она словами; но совсем другое говорил ее взгляд.
— Дарья Александровна! — сказал он, теперь прямо взглянув в
доброе взволнованное лицо Долли и чувствуя, что язык его невольно развязывается. — Я бы дорого дал, чтобы сомнение еще
было возможно. Когда я сомневался, мне
было тяжело, но легче, чем теперь. Когда я сомневался, то
была надежда; но теперь нет надежды, и я всё-таки сомневаюсь во всем. Я
так сомневаюсь во всем, что я ненавижу сына и иногда не верю, что это мой сын. Я очень несчастлив.
Левин слушал их и ясно видел, что ни этих отчисленных сумм, ни труб, ничего этого не
было и что они вовсе не сердились, а что они
были все
такие добрые, славные люди, и
так всё это хорошо, мило шло между ними.
Несмотря на его уверения в противном, она
была твердо уверена, что он
такой же и еще лучше христианин, чем она, и что всё то, что он говорит об этом,
есть одна из его смешных мужских выходок, как то, что он говорил про broderie anglaise: будто
добрые люди штопают дыры, а она их нарочно вырезывает, и т. п.
Вернувшись в этот день домой, Левин испытывал радостное чувство того, что неловкое положение кончилось и кончилось
так, что ему не пришлось лгать. Кроме того, у него осталось неясное воспоминание о том, что то, что говорил этот
добрый и милый старичок,
было совсем не
так глупо, как ему показалось сначала, и что тут что-то
есть такое, что нужно уяснить.
«
Так же
буду сердиться на Ивана кучера,
так же
буду спорить,
буду некстати высказывать свои мысли,
так же
будет стена между святая святых моей души и другими, даже женой моей,
так же
буду обвинять ее за свой страх и раскаиваться в этом,
так же
буду не понимать разумом, зачем я молюсь, и
буду молиться, — но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее — не только не бессмысленна, как
была прежде, но имеет несомненный смысл
добра, который я властен вложить в нее!»
И точно
так же, как праздны и шатки
были бы заключения астрономов, не основанные на наблюдениях видимого неба по отношению к одному меридиану и одному горизонту,
так праздны и шатки
были бы и мои заключения, не основанные на том понимании
добра, которое для всех всегда
было и
будет одинаково и которое открыто мне христианством и всегда в душе моей может
быть поверено.
— И неправда! И поскорей не думайте больше
так! — сказала Кити. — Я тоже
была о нем очень низкого мнения, но это, это — премилый и удивительно
добрый человек. Сердце у него золотое.
Уже входя в детскую, он вспомнил, что
такое было то, что он скрыл от себя. Это
было то, что если главное доказательство Божества
есть Его откровение о том, что
есть добро, то почему это откровение ограничивается одною христианскою церковью? Какое отношение к этому откровению имеют верования буддистов, магометан, тоже исповедующих и делающих
добро?
«Кроме формального развода, можно
было еще поступить, как Карибанов, Паскудин и этот
добрый Драм, то
есть разъехаться с женой», продолжал он думать, успокоившись; но и эта мера представляла те же неудобства noзopa, как и при разводе, и главное — это, точно
так же как и формальный развод, бросало его жену в объятия Вронского. «Нет, это невозможно, невозможно! — опять принимаясь перевертывать свой плед, громко заговорил он. — Я не могу
быть несчастлив, но и она и он не должны
быть счастливы».
Добрая улыбка
была так убедительна, что невольно Алексей Александрович, чувствуя свою слабость и подчиняясь ей, готов
был верить тому, что скажет Степан Аркадьич.
— Я все думаю о том, какой бы из вас
был человек, если бы
так же, и силою и терпеньем, да подвизались бы на
добрый труд и для лучшей <цели>!
А между тем в существе своем Андрей Иванович
был не то
доброе, не то дурное существо, а просто — коптитель неба.
Так как уже немало
есть на белом свете людей, коптящих небо, то почему же и Тентетникову не коптить его? Впрочем, вот в немногих словах весь журнал его дня, и пусть из него судит читатель сам, какой у него
был характер.
С товарищами не водись, они тебя
добру не научат; а если уж пошло на то,
так водись с теми, которые побогаче, чтобы при случае могли
быть тебе полезными.
Между нами
есть довольно людей и умных, и образованных, и
добрых, но людей постоянно приятных, людей постоянно ровного характера, людей, с которыми можно прожить век и не поссориться, — я не знаю, много ли у нас можно отыскать
таких людей!
И
так они старели оба.
И отворились наконец
Перед супругом двери гроба,
И новый он приял венец.
Он умер в час перед обедом,
Оплаканный своим соседом,
Детьми и верною женой
Чистосердечней, чем иной.
Он
был простой и
добрый барин,
И там, где прах его лежит,
Надгробный памятник гласит:
Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
Господний раб и бригадир,
Под камнем сим вкушает мир.
Всё тот же ль он иль усмирился?
Иль корчит
так же чудака?
Скажите, чем он возвратился?
Что нам представит он пока?
Чем ныне явится? Мельмотом,
Космополитом, патриотом,
Гарольдом, квакером, ханжой,
Иль маской щегольнет иной,
Иль просто
будет добрый малой,
Как вы да я, как целый свет?
По крайней мере мой совет:
Отстать от моды обветшалой.
Довольно он морочил свет…
— Знаком он вам? — И да и нет.
Так думал молодой повеса,
Летя в пыли на почтовых,
Всевышней волею Зевеса
Наследник всех своих родных. —
Друзья Людмилы и Руслана!
С героем моего романа
Без предисловий, сей же час
Позвольте познакомить вас:
Онегин,
добрый мой приятель,
Родился на брегах Невы,
Где, может
быть, родились вы
Или блистали, мой читатель;
Там некогда гулял и я:
Но вреден север для меня.
Проходя через бабушкин кабинет, я взглянул на себя в зеркало: лицо
было в поту, волосы растрепаны, вихры торчали больше чем когда-нибудь; но общее выражение лица
было такое веселое,
доброе и здоровое, что я сам себе понравился.
Когда я теперь вспоминаю его, я нахожу, что он
был очень услужливый, тихий и
добрый мальчик; тогда же он мне казался
таким презренным существом, о котором не стоило ни жалеть, ни даже думать.
— Ясные паны! — произнес жид. —
Таких панов еще никогда не видывано. Ей-богу, никогда.
Таких добрых, хороших и храбрых не
было еще на свете!.. — Голос его замирал и дрожал от страха. — Как можно, чтобы мы думали про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем не наши, те, что арендаторствуют на Украине! Ей-богу, не наши! То совсем не жиды: то черт знает что. То
такое, что только поплевать на него, да и бросить! Вот и они скажут то же. Не правда ли, Шлема, или ты, Шмуль?
— Неразумная голова, — говорил ему Тарас. — Терпи, козак, — атаман
будешь! Не тот еще
добрый воин, кто не потерял духа в важном деле, а тот
добрый воин, кто и на безделье не соскучит, кто все вытерпит, и хоть ты ему что хочь, а он все-таки поставит на своем.
—
Так, стало
быть, следует, чтобы пропадала даром козацкая сила, чтобы человек сгинул, как собака, без
доброго дела, чтобы ни отчизне, ни всему христианству не
было от него никакой пользы?
Так на что же мы живем, на какого черта мы живем? растолкуй ты мне это. Ты человек умный, тебя недаром выбрали в кошевые, растолкуй ты мне, на что мы живем?
— Много между нами
есть старших и советом умнейших, но коли меня почтили, то мой совет: не терять, товарищи, времени и гнаться за татарином. Ибо вы сами знаете, что за человек татарин. Он не станет с награбленным
добром ожидать нашего прихода, а мигом размытарит его,
так что и следов не найдешь.
Так мой совет: идти. Мы здесь уже погуляли. Ляхи знают, что
такое козаки; за веру, сколько
было по силам, отмстили; корысти же с голодного города не много. Итак, мой совет — идти.
— Да он славно бьется! — говорил Бульба, остановившись. — Ей-богу, хорошо! — продолжал он, немного оправляясь, —
так, хоть бы даже и не пробовать.
Добрый будет козак! Ну, здорово, сынку! почеломкаемся! — И отец с сыном стали целоваться. —
Добре, сынку! Вот
так колоти всякого, как меня тузил; никому не спускай! А все-таки на тебе смешное убранство: что это за веревка висит? А ты, бейбас, что стоишь и руки опустил? — говорил он, обращаясь к младшему, — что ж ты, собачий сын, не колотишь меня?
Старый козак Бовдюг захотел также остаться с ними, сказавши: «Теперь не
такие мои лета, чтобы гоняться за татарами, а тут
есть место, где опочить
доброю козацкою смертью.
— О! да этот
будет со временем
добрый полковник! — говорил старый Тарас. — Ей-ей,
будет добрый полковник, да еще
такой, что и батька за пояс заткнет!
«Вырастет, забудет, — подумал он, — а пока… не стоит отнимать у тебя
такую игрушку. Много ведь придется в будущем увидеть тебе не алых, а грязных и хищных парусов; издали нарядных и белых, вблизи — рваных и наглых. Проезжий человек пошутил с моей девочкой. Что ж?!
Добрая шутка! Ничего — шутка! Смотри, как сморило тебя, — полдня в лесу, в чаще. А насчет алых парусов думай, как я:
будут тебе алые паруса».
Ее даже нельзя
было назвать и хорошенькою, но зато голубые глаза ее
были такие ясные, и когда оживлялись они, выражение лица ее становилось
такое доброе и простодушное, что невольно привлекало к ней.
Я сам хотел
добра людям и сделал бы сотни, тысячи
добрых дел вместо одной этой глупости, даже не глупости, а просто неловкости,
так как вся эта мысль
была вовсе не
так глупа, как теперь она кажется, при неудаче…
— Покойник муж действительно имел эту слабость, и это всем известно, —
так и вцепилась вдруг в него Катерина Ивановна, — но это
был человек
добрый и благородный, любивший и уважавший семью свою; одно худо, что по доброте своей слишком доверялся всяким развратным людям и уж бог знает с кем он не
пил, с теми, которые даже подошвы его не стоили! Вообразите, Родион Романович, в кармане у него пряничного петушка нашли: мертво-пьяный идет, а про детей помнит.
—
Так что ж?
Так что ж? — повторял Свидригайлов, смеясь нараспашку, — ведь это bonne guerre, [
добрая война (фр.).] что называется, и самая позволительная хитрость!.. Но все-таки вы меня перебили;
так или этак, подтверждаю опять: никаких неприятностей не
было бы, если бы не случай в саду. Марфа Петровна…
— Вот вы, наверно, думаете, как и все, что я с ним слишком строга
была, — продолжала она, обращаясь к Раскольникову. — А ведь это не
так! Он меня уважал, он меня очень, очень уважал!
Доброй души
был человек! И
так его жалко становилось иной раз! Сидит, бывало, смотрит на меня из угла,
так жалко станет его, хотелось бы приласкать, а потом и думаешь про себя: «приласкаешь, а он опять напьется», только строгостию сколько-нибудь и удержать можно
было.
— Сильно подействовало! — бормотал про себя Свидригайлов, нахмурясь. — Авдотья Романовна, успокойтесь! Знайте, что у него
есть друзья. Мы его спасем, выручим. Хотите, я увезу его за границу? У меня
есть деньги; я в три дня достану билет. А насчет того, что он убил, то он еще наделает много
добрых дел,
так что все это загладится; успокойтесь. Великим человеком еще может
быть. Ну, что с вами? Как вы себя чувствуете?
— Врешь ты, деловитости нет, — вцепился Разумихин. — Деловитость приобретается трудно, а с неба даром не слетает. А мы чуть не двести лет как от всякого дела отучены… Идеи-то, пожалуй, и бродят, — обратился он к Петру Петровичу, — и желание
добра есть, хоть и детское; и честность даже найдется, несмотря на то, что тут видимо-невидимо привалило мошенников, а деловитости все-таки нет! Деловитость в сапогах ходит.
Ушли все на минуту, мы с нею как
есть одни остались, вдруг бросается мне на шею (сама в первый раз), обнимает меня обеими ручонками, целует и клянется, что она
будет мне послушною, верною и
доброю женой, что она сделает меня счастливым, что она употребит всю жизнь, всякую минуту своей жизни, всем, всем пожертвует, а за все это желает иметь от меня только одно мое уважение и более мне, говорит, «ничего, ничего не надо, никаких подарков!» Согласитесь сами, что выслушать подобное признание наедине от
такого шестнадцатилетнего ангельчика с краскою девичьего стыда и со слезинками энтузиазма в глазах, — согласитесь сами, оно довольно заманчиво.
Вот еще какие земли
есть! Каких-то, каких-то чудес на свете нет! А мы тут сидим, ничего не знаем. Еще хорошо, что
добрые люди
есть; нет-нет да и услышишь, что на белом свету делается; а то бы
так дураками и померли.
Таких примеров
есть немало:
Коль слабый сильному, хоть движимый
добром,
Открыть глаза на правду покусится,
Того и жди, что то же с ним случится,
Что с Комаром.
Ничего!» — «
Так что́ ж и
доброго в вас
есть?
Старик
был тронут. «Ох, батюшка ты мой Петр Андреич! — отвечал он. — Хоть раненько задумал ты жениться, да зато Марья Ивановна
такая добрая барышня, что грех и пропустить оказию. Ин
быть по-твоему! Провожу ее, ангела божия, и рабски
буду доносить твоим родителям, что
такой невесте не надобно и приданого».
—
Добро, — сказала комендантша, —
так и
быть, отправим Машу. А меня и во сне не проси: не поеду. Нечего мне под старость лет расставаться с тобою да искать одинокой могилы на чужой сторонке. Вместе жить, вместе и умирать.
Пугачев взглянул на меня быстро. «
Так ты не веришь, — сказал он, — чтоб я
был государь Петр Федорович? Ну,
добро. А разве нет удачи удалому? Разве в старину Гришка Отрепьев не царствовал? Думай про меня что хочешь, а от меня не отставай. Какое тебе дело до иного-прочего? Кто ни поп, тот батька. Послужи мне верой и правдою, и я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в князья. Как ты думаешь?».
Видя мое
доброе согласие с Пугачевым, он думал употребить оное в пользу; но мудрое намерение ему не удалось. Я стал
было его бранить за неуместное усердие и не мог удержаться от смеха. «Смейся, сударь, — отвечал Савельич, — смейся; а как придется нам сызнова заводиться всем хозяйством,
так посмотрим, смешно ли
будет».